После Симона — к сестрам. Дабы поспешили они готовить все необходимое к торжественной трапезе.

Впрочем, это была не столько трапеза, сколько определение тактических действий при входе в Иерусалим и Храм. Мнениями обменивались свободно, так как Иисус на сей раз старался вовсе не влиять своей волей на апостолов, на Лазаря и Симона и верно поступал: много толкового было предложено, и перво-наперво главное, входить ли в Иерусалим с посохом в руке, либо въехать на коне. Начало было одолевать мнение в пользу коня, но тут свое слово сказал Фома:

— Конь — знак воинственности. Не насторожатся ли, равви, легионеры, когда увидят тебя, въезжающего на коне? Не лучше ли на ослице? С миром, значит, ты пришел.

Да, есть о чем поразмыслить. Пауза, однако, длилась не долго. Иисус заявил решительно:

— На ослице подъяремной. А еще лучше, с осликом ее.

— Устроим, — пообещали Лазарь с Симоном одновременно.

Золотую середину не так сразу нашли и по поводу пасхальных жертвоприношений. Иисус категорически отрицал любые жертвоприношения, ибо все сущее на земле даровано Богом человеку, и Богу ничего от дарованного не нужно, но сейчас это его мнение поддержали всего несколько апостолов, большая же часть опасалась, как бы не оттолкнуть от себя твердо придерживающихся закона Моисея. Остановились на таком варианте: Иисус и апостолы станут убеждать в никчемности жертв, наносящих обиду Отцу Небесному, который сотворил все сущее на земле для человека, а дареное не отдаривают, если же кто не воспримет их слова, пусть возлагает жертву на алтарь.

Вот так гопали они, еще не перепрыгнувши. Уверены были, что легко перепрыгнут. Не напрасно ли?

Два дня они отвели на оповещение паломников из Галилеи и других, уверовавших в Иисуса, о часе входа его в Иерусалим и на уговоры встретить Мессию торжественно перед Храмом. С пальмовыми листьями и радостными криками. Галилеяне, хорошо знавшие Иисуса по его проповедям и исцелениям, сразу же согласились и даже пообещали увлечь с собой, у кого была такая возможность, друзей и родственников из самого Иерусалима; укрывшиеся в пещере Иеремии тоже должны были прибыть в урочное время к Храму, и там дано твердое заверение поддержать проповедника из Назарета — все вроде бы складывалось как надо, но то, что увидел Иисус и его ученики сразу же, как ослица, на которой восседал пророк, и ослик, семенивший за ней, въехали в Золотые ворота, потрясло их: улицы, ведущие к Храму были забиты людьми до отказа, а при виде въезжающего Иисуса, воздух вздрогнул от многоголосья:

— Осанна сыну Давидову! Осанна царю Израиля! Под ноги ослицы полетели пальмовые листья и даже одежды. И богатые, и ветхие.

Народ ликовал, на Иисуса же навалилась тоскливая тревога. Он понял, откуда ветер: не дремали Великие Посвященные. Понял и то, что замыслу его не суждено свершиться, ибо не обойдется без вмешательства римских легионеров, а их осилить он даже со своим многочисленным отрядом сторонников не сможет. Римлян в крепости Антипы восемьсот человек. Целая мора. Кафедра Храма теперь не достанется ему ни на час. Не удастся ему сказать народу Израиля то, к чему он так долго готовился.

Ехать, однако, он продолжал с гордо поднятой головой, приветствуя восторженную толпу помахиванием руки, как бы осеняя их своей благодатью.

А в Храме уже забеспокоились. Первосвященник Каиафа растерялся. И дело было в том, что он, являясь по званию первосвященником, ничего не делал по собственному уразумению и почину, а каждый шаг согласовывал с тестем своим Ханааном. Тот долго занимал место первосвященника, хотя с тех пор, как Иерусалимом стали управлять прокураторы, первосвященников надлежало менять ежегодно. Но даже когда Ханаан в конце концов потерял первосвященство, он сумел передать его своему старшему сыну. Целых пятьдесят лет род Ханаана оставлял за собой первосвященство; пятеро сыновей Ханаана, сменяя друг друга первосвященствовали, и неудивительно поэтому, Ханаан сохранил за собой полную власть.

Зять Ханаана Каиафа, став первосвященником, не нарушал установившегося статуса. Вот и на сей раз Каиафа тоже срочно послал к Ханаану вестника с тревожным сообщением, и Ханаан поспешил в Храм.

Всполошились и легионеры. Со стен их крепости, на которых постоянно прохаживались часовые, хорошо были видны и дорога к Храму, и сам Храм, и такое скопление народа в канун иудейского праздника не предвещало, по мнению легионеров, ничего хорошего. Может начаться бунт. Но в Храм им, многобожникам, как их называли израильтяне, прокуратор Иудеи Понтий Пилат велел не заходить без особой на то нужды, чтобы не вызвать недовольства единобожников. Этот приказ особо строго исполнялся после нескольких крупных конфликтов с иудеями, возникших по причине невнимания прокуратора к обычаям израильтян. Основательно вразумил мятеж израильтян против императорских знаков с изображением лика римского императора, что противоречило иудейской религии, запрещающей изображать человека в живописи и скульптуре. Не знавший этого или не желающий знать Понтий Пилат, таким образом, оскорбил Священный город. Встретившись с массовым протестом, очень смелым, Пилат вынужден был тогда уступить прямому напору; потом он уступал еще и еще и, наконец, стал более уважителен к вере подвластного ему народа. Он даже заверил первосвященников Храма, что если кто из его слуг или ратников войдет в то место Храма, куда запрещено ступать ноге многобожника, тот будет предан смерти.

Но как же оставаться равнодушным, видя такое скопление народа и слыша, как провозглашают едущего на ослице царем Израиля?!

Выход один — немедленно послать слугу к первосвященнику, дабы узнать, что происходит по дороге к Храму.

Ответ слуга принес неудовлетворительный:

— Они сами не знают. Кто-то из Галилеи возмущает народ. Его именуют сыном Давида. Великого в прошлом царя Израильского.

Полемарх, получив такой расплывчатый ответ, тут же снарядил надежного декана к Понтию Пилату, в Кесарию, где была его резиденция, приказав коня не жалеть. Посчитал нужным полемарх известить об этом первосвященника.

В Храм уже прибыл Ханаан. Узнав о посылке полемархом гона в Кесарию, он настойчиво посоветовал зятю послать вестника и от себя, одновременно попросив полемарха, чтобы тот подготовил свою меру к возможному вмешательству в ход событий.

Меры приняты, но если признаться откровенно, ни тесть, ни зять, ни остальные священнослужители пока не смогли понять, что же на самом деле происходит перед Храмом и чего можно ожидать от Иисуса из Назарета. Но на всякий случай они решили еще и собрать всю стражу Храма в единый кулак. В дома тех стражников, которые отдыхали после смены, понеслись посыльные со срочным вызовом в Храм. При оружии.

Тем временем Иисус, оставив ослицу и ослика у входа в Храм, направился к рядам менял и торговцев скота. Вооружившись толстым обрывком каната, он решительно принялся опрокидывать на пол столики менял, рассыпая деньги, и если кто-либо пытался вступиться за себя, его тут же окружали следовавшие за Иисусом крепкотелые мужи, многие из которых для внушительности будто непроизвольно откидывали полы плащей, дабы увидели все на поясах их гладиусы в ножнах.

Все, что менялы не успевали унести с собой, тут же исчезало проворством сопровождавшего Иисус отряда и многочисленных паломников.

После менял — скототорговцы. Более предусмотрительные из них, узнавши о творимом с менялами, поспешили со скотом своим к выходу из Храма, а те, кто упорствовал, получили по желанию их: канат прохаживался не только по спинам быков, овнов и козлов, но и по хозяевам их. Прохаживался безжалостно. До тех пор пока не были изгнаны из Храма все скототорговцы вместе с их скотом.

Они алкали прибытка, надеясь распродать скот желающим принести праздничную жертву, а вышло так, что едва не потеряли все. И то ладно, что отделались синяками.

Пока Иисус изгонял скверну из Храма, большая часть охранников уже сплотилась вокруг священнослужителей у входа в святая святых, и когда пророк подступил к заветной цели, то увидел, что внезапность, на которую он рассчитывал, не сработала: стражники сжимали в руках толстые палки, а лица из не предвещали ничего хорошего.