«Не нужно было начинать с менял и скототорговцев!»

Да, не смог он вовремя перестроить свой план, рассчитанный на внезапность. Его нужно было изменить уже тогда, когда толпы людей встретили его у Золотых ворот и крики восторга, что вошел в город царь Израиля, сопровождали его до самого Храма — достаточно прошло времени, чтобы противной стороне приготовиться к встрече незваного гостя. Не иначе, как опьянила его столь торжественная встреча, а то непременно бы он вспомнил о своем первом приходе в Иерусалим с наставником из тайного центра ессеев, когда им, собравшим вокруг себя лишь небольшую толпу, пришлось улепетывать в пещеры.

Вот теперь лишь он вспомнил об этом и предостерегающе поднял руку, останавливая своих сторонников от их желания оголить мечи. Он понял, что на сей раз проиграл, поэтому решил отступить, чтобы через день повторить свои действия, но уже более продуманно, с большей предусмотрительностью.

Подтолкнула к поспешному уходу из Храма и тревожно сообщенная весть:

— Во дворе язычников — легионеры. До пентакосты.

Сотня вооруженных римских легионеров, ловких в обращении с оружием, — нешуточная сила. Тем более, что с благословения первосвященника римляне могут появиться даже здесь, в Храме. Тогда — конец. Бесславный конец мятежника, конец бунтаря. Он не стремился быть услышанным тысячами как пророк, как Мессия. Он хотел диспутов с фарисеями и саддукеями. Многолюдных диспутов.

Впрочем, они все же состоятся, хотя и не такими, к каким он стремился. Народ, однако, узнает о них.

Сейчас же Иисус, молча, развернулся и направился вон из Храма. Первосвященники не повелели его преследовать и схватить. Они побоялись сделать подобное зло, ибо толпа, его сопровождавшая, и толпа, остававшаяся за пределами Храма, могла взбунтоваться и отбить Иисуса. Тогда непременно вмешаются легионеры, а тем проливать кровь невинных, что поливальщикам освежать улицы водой.

Священнослужители этого не хотели. Они жалели соплеменников.

Иисус же, вышедши из Храма, поражен был безлюдьем на улице. Как стремительно все меняется! Одно лишь появление сотни легионеров испугало людей.

Увидел он и то, что толпа, сопровождавшая его в Храме, начала стремительно таять. И даже те, кто пришел с ним и учениками его, чтобы силой поддержать все действия пророка, о чем они дали твердое слово, начали откалываться. Сначала поодиночке, тайком, а вскоре группами и демонстративно. Испарялись, как утренний туман под лучами восходящего солнца.

«Как мимолетна слава! Она спутник лишь удачливого и сильного!»

Иисус вторично, в дни гонений и вот сейчас, оказался брошенным теми, кто малое время назад устилал его путь пальмовыми листьями и сбрасываемой в восторженном экстазе одеждой.

Он не знал, что легионеры для устрашения толпы схватили двух наиболее шумливых мужчин, чем продемонстрировали свою решимость (он узнает об этом в претории, когда его и тех, схваченных на улице, начнут мучить перед тем, как взвалить на их спины кресты), но если бы он даже знал об этом, растерянность его не была бы менее сильной. Все дело в силе духа, в силе веры. Когда собранным на стадион противникам вноса в Иерусалим знака императора с его изображением Понтий Пилат пригрозил смертью, они не раскаялись, не разбежались, а пали ниц, подставляя свои выи под мечи. И именно это отрезвило прокуратора, и он признал свое поражение. Отчего бы и теперь не повторить подобное уверовавшим в него, Иисуса?

Не прониклись до глубины души люди его идеями — вот первопричина трусливости!

Выйдя из города и свернув с Иерихонской дороги, Иисус поднялся на гору Елеонскую, которую еще называли Масличной, чтобы прийти в себя от случившейся неудачи в общении с добрыми фермерами, и продумать следующие шаги. Ему было совершенно ясно, что теперь все мосты сожжены и что сочтены его дни. Ему оставалось одно: сделать так, чтобы Живой Глагол Божий услышало как можно больше соплеменников, а неудача в Храме лишила, можно сказать, его такой возможности. Как быть?

Иерусалим с Елеонской горы хорошо виден. Особенно крепость Антипы, где размещался римский гарнизон, находилась претория и откуда римские легионеры зорко следили за всем происходящим в городе; столь же хорошо виден Храм Иеговы, который просто обязан был сосредоточить в своих стенах идею освобождения всех колен Израилевых от ненавистного ига Рима. На самом же деле, служители его заботились лишь о внешней обрядности и личном благополучном спокойствии, заблуждая народ в том, что только соблюдение закона Моисея без малейших отступлений умилостивит Господа и он дарует избранному народу своему все блага, простит его грехи — позиция ложная, ибо как можно исполнять заветы Господа под ярмом язычников?!

«Только духовное очищение, а не обрядности приведут Израиль к вожделенной свободе! Я скажу это во всеуслышание. В диспуте с фарисеями и саддукеями!»

Сознавал Иисус, что это будет его последним шагом. Осознавал он и то, что оставят его и ученики-апостолы, ибо, несмотря на все усилия, не сумел он создать из них твердых своих последователей. Они не прониклись всей душой и всем сердцем его священными мыслями, его болью к взывающим о помощи обездоленным.

Вот они, поодаль отстоящие от него с понурыми головами. Такими ли они были, когда возгорались мечтой сесть по правую и левую руку его — первосвященника и царя Израиля. Они не поняли главного — не к светской власти его стремление, ибо любая власть есть зло, а к духовной, и уже через нее к созданию счастливого общества для обездоленных, общества равных возможностей, общества свободного духа и тела — Царства Божьего на земле.

Можно вполне сказать: утопия. Но он искренне верил в конечное торжество своей идеи и очень хотел, чтобы так же беззаветно верили в него и его ученики.

Увы, это тоже — утопия. Но таков человек. Если он к тому же гениален.

— Сейчас — в Вифанию. Завтра войдем в храм. Ранним утром. Мы одни. Я и вас двенадцать. И я начну пророчествовать. С кафедры первосвященника.

Пригласив апостолов жестом следовать за собой, Иисус спустился на Иерихонскую дорогу и пошагал к Вифании, не оборачиваясь. И без того знал, что ученики его приободрились. Пред ними вновь забрезжила надежда.

Перед Вифанией их встретила Марфа. Женщины давно уже вернулись и оповестили Лазаря с Симоном о случившемся, и те послали Марфу встречать Иисуса с апостолами, остальным же велели готовить трапезу.

— Тебе, равви, и ученикам твоим путь к Симону, — передала волю брата и Симона Марфа. — Но входите в город и в дом Симона поодиночке. Фарисеи на все могут пойти.

— Спасибо. Сделаю все во славу Лазаря и Симона. Я пойду, Марфа, с тобой.

Только через час собрались все они в доме исцеленного от проказы. Женщины внесли водоносы и умывальницы, чтобы омыть уставшие ноги гостям, но Иисус сам взял умывальницу, скинув верхнюю одежду и опоясавшись полотенцем. Несколько удивленные апостолы не поняли намерений учителя своего, он же подошел первым к апостолу Симону, чтобы омыть ему ноги. С великим смирением подошел. Симон же запротестовал:

— Равви! Тебе ли омывать мои ноги?

— Что я делаю, ты поймешь после, — ответил Иисус, но это не повлияло на Симона.

— Не умыть тебе, равви, моих ног вовек.

— Если не омою ног твоих, не удостоишься быть у руки моей.

Покорился апостол Симон. Далее безропотно принимал услуги Иисуса, показав тем самым пример всем остальным. Когда же Иисус омыл ноги всем ученикам своим, то пояснил назидательно:

— Вы называете меня учителем и даже сыном Отца Небесного и правильно говорите. И вот если я, учитель ваш, благословенный Отцом Небесным, омыл ноги ваши, то и вы должны умывать друг другу ноги. Я дал вам пример, чтобы вы делали то же, что сделал я вам. Заповедь даю вам: любите друг друга, как я возлюбил вас. Сила в вас до тех пор, пока любовь иметь будете меж собой.

Ученики бросились к оставленной Иисусом умывальнице, стараясь опередить друг друга, чтобы обрести честь омыть ноги учителю, но в комнату вошла сестра Лазаря Мария с полным сосудом миро.