— В парадной зале, конечно. Принцесса любит танцы, а для танцев, как известно, надобно много места. Да и наши трубадуры, Серкамон и его ученик Маркабрюн, предпочитают петь и слушать собственное эхо. Вернее сказать, сир Раймунд, это юной принцессе нравится, чтобы эхо их голосов было повсюду. Как, впрочем, и всех других менестрелей. А их здесь вокруг нее крутится, что мошкары вокруг свечи.

Раймунд взглянул на услужливого мажордома — кажется, несмотря на задорный тон, последнему ночная жизнь крошки Алиеноры была совсем не по вкусу.

Еще несколько коридоров и лестниц, и слуха Раймунда Пуатьерского достиг знакомый голос — совсем рядом лилась песня. А слуги уже открывали перед ними двери в парадную залу дворца Омбриер — именно здесь устраивал пиры Гильом Десятый Аквитанский.

Они вошли нарочито громко — тон задавал Раймунд Пуатьерский. Он едва успел оттолкнуть слуг и прошептать мажордому:

— Встаньте за моей спиной, я разыграю эту стрекозу!

Тот с радостью подчинился. Группа юных аристократов расположилась на большом пятачке, освещенном доброй сотней свечей. Часть молодых людей немедленно обернулась на вошедших. По зале витал голос учителя Маркабрюна — гасконского трубадура Серкамона. Иные из молодежи оскорбленно присматривались к незваным гостям, подозрительно застывшим на пороге, в темноте залы. Всех интересовало: чья грубая душа посмела потревожить идиллию, которую создавал любимец Гильома Аквитанского и его дочери?

— Затмила мне весь женский род та, что в душе моей царит, — несмотря на бесцеремонное вторжение, продолжал петь мужчина лет тридцати пяти в коротком кафтане и квадратной шапочке с пером. — При ней и слово с уст нейдет, меня смущенье цепенит.

Ему аккомпанировало на крутах несколько менестрелей в ярких кафтанах, двое, ударяя тамбуринами о ладони, строили ритм песни. Один звенел цитрами. Серкамон сидел на стуле с высокой спинкой, положив виолу на левое колено.

— А без нее на сердце мгла, — заканчивал трубадур строфу. — Безумец я, ни дать ни взять!

— Это же сир Гильом! — воскликнул один из молодых людей.

Юных аристократов тут собралось десятка три. А еще были сладкоголосые певуны и слуги, что тихо скользили с подносами и вазочками к трапезному столу, заваленному сладостями, и так же тихо исчезали в обратном направлении. При слове «сир Гильом» они застыли и низко поклонились. Немедленно прервал пение и Серкамон.

— Нет, это не герцог, — зашептались другие.

Что и говорить, младший брат здорово походил на старшего. Та же стать, исполинский рост. Разве что у Гильома волосы были каштаново-золотистые, а у Раймунда — просто золотые. Да и помладше он был на добрых четырнадцать лет! И бороды не носил. Но о графе Пуатьерском никто не мог подумать: в Бордо в этот час его никто не ждал…

И вот с лежанки, окруженной молодежью, поднялась девушка и, придерживая платье, громко сказала:

— Кто вы, господа?

Многие юноши с горячностью положили руки на рукояти кинжалов, спрятанных в дорогих ножнах. А Раймунд смотрел на это видение и не верил своим глазам. Уезжая более двух лет назад, он оставлял на родной стороне хрупкую девочку, которой едва исполнилось двенадцать. Очаровательную щупловатую девчонку с пронзительно-сияющими веселыми глазами. Синими, как васильки. Она заливалась горючими слезами, едва узнав о его отъезде. И так и не простила ему этот отъезд. Но эти два года оказались преображением. Перед ним была юная женщина — она успела вытянуться на полголовы, оформиться. Ее стать и красота изумляли…

— Отвечайте же или я позову стражу, — еще выше подняв голову, бросила она.

— Не надо звать стражу, — откликнулся из темноты Раймунд и тотчас увидел, как изменилось лицо девушки. — Идемте, де Жеберрон, я вас познакомлю с моей племянницей.

Он входил в светлые отблески камина, свечей, факелов… Никому и никогда он не протягивал руки с такой радостью. И ни у кого и никогда не видел столько восторга и радости в глазах при его появлении.

— Раймунд! — только и выкрикнула она.

Он сам не успел понять, как она оказалась в его объятиях, а он крепко прижимал ее к себе.

«Граф де Пуатье! — шепталась зала. — Он вернулся…»

— Здравствуй, здравствуй, Раймунд, — твердила она и целовала его в щеки, в глаза. Целовала и плакала…

Он даже не смел, ожидать такой встречи, такого всплеска чувств. Раймунд поклонился всем, ловя на себе восхищенные взгляды молодых девушек из свиты племянницы.

— А вы, Серкамон, по-прежнему лучше любого соловья, — заметил он.

Трубадур не замедлил поклониться высокородному сеньору, которого знал не один год. Пришло время представить грозного рыцаря с крестом на груди хозяйке дворца.

— Маршал ордена госпитальеров Жерар же Жеберрон, — указал он рукой на спутника. — Принцесса Алиенора, дочь моего брата Гильома Десятого Аквитанского.

Рыцарь и девушка поклонились друг другу.

— Вы прибыли к ужину, милый граф, — не сводя глаз с дяди, счастливо утерев со щек слезы, сказала принцесса. — И вы, сир де Жеберрон. Уверяю вас, под крышей этого дома вы найдете уют и покой.

Ужин тянулся до середины ночи. Затем гостям дали понять, что племянница и дядя хотят побыть наедине. Но они выбрали лучший способ уединиться — одевшись потеплее, набросив на плечи подбитые мехом плащи, сели на коней и в сопровождении нескольких вооруженных слуг выехали из города в ночь.

И уже скоро, оставив сопровождение позади, медленно ехали по дороге от Бордо.

— Значит, ты уезжаешь завтра? — едва слышно проговорила она.

— Да, моя милая.

— Я думала, это лучший день в моей жизни, оказалось — худший, — так же тихо сказала Алиенора.

— Не говори так, прошу тебя.

— Куда же ты едешь? Мне ты можешь сказать?

— В Палестину.

— В Святую землю?!

— Да. По стопам моего отца и твоего деда, песнопевца Гильома.

— А зачем? Секрет?

— Мне предложили стать богатым и могущественным сеньором. Но пока не спрашивай, каким образом.

— Для тебя так важны власть и деньги? — в ее голосе он услышал упрек и обиду.

— Видишь ли, кроме громкого титула мой отец, твой великолепный дед, мне ничего не оставил. Все досталось старшему брату — твоему отцу. Но я уважаю закон предков. А коли так, мне придется искать счастья за морями. Не за Ла-Маншем, так за Средиземным морем.

Она поняла правоту его слов.

— Это опасно?

Раймунд утвердительно кивнул:

— Дорога из Англии была долгой, но та дорога, которая предстоит мне, будет совсем непростой. Но я не боюсь опасности — я предпочту их мирной жизни.

— Я умру от горя, если больше не увижу тебя, — честно сказала она.

— Не надо, прошу тебя…

— Правда — умру.

Они ехали по знакомой дороге, то попадая в свет луны, то окунаясь в черные тени леса.

— Жалею об одном, что ты — моя племянница, — неожиданно для самого себя вырвалось у него. — Господи, что я говорю…

Он взглянул на девушку — буря чувств пронеслась по ее лицу. В глазах Алиеноры блестели слезы. Она плакала молчком, как горько обиженный ребенок, у которого даже нет сил на крик. Девушка протянула к нему руку, сгребла его пальцы в свой кулачок.

— Поцелуй меня, — очень тихо сказала она.

— Что?

— Ты слышал. А вдруг и впрямь мы больше не увидимся. Все равно, что я — твоя племянница. Поцелуй меня. Люди умирают не только стариками и не только от меча. Многие умирают молодыми — просто так…

Раймунд оглянулся. Они съехали с холма в темноту дороги и сейчас не были видны. Охрана отстала. Он притянул ее к себе и крепко поцеловал в губы. Раймунд чувствовал, что она тает в обхвате его руки. Он хотел оторваться, но она не позволяла ему. На его губах и языке были ее слезы. А еще от нее пахло свежестью и сладким миндалем. Сердце его заколотилось что есть мочи. Отчаянная мысль потеряться вдвоем, вспыхнуть этой же ночью одним пламенем неожиданно увлекла его, заслонила разум.

Но он пересилил себя. Оторвался от ее руки, отвернулся, спрятал глаза.

— Что с тобой? — ее голос дрогнул.