Женька сидела молча. Потом вдруг повернулась и потащила к себе ноутбук, лежавший рядом на столе. Ивик замерла в ожидании.

   Женькино лицо было совершенно белым. Глаза - огромные, обметанные темным. Тонкие губы сжаты в полоску. Какая же она красивая все-таки... чем-то похожа на Дану в молодости. В квенсене.

   Тонкие длинные пальцы быстро плясали по клавишам. Женька писала. Она писала быстро, изредка задумываясь, замирая.

   Ивик отрывала от нее взгляд лишь для того, чтобы проконтролировать другие окна. Там все было благополучно.

   Наконец Женька закончила писать. Откинулась на подушку. Молча смотрела в монитор. К счастью, нотик был как раз подключен к интернету, а это позволяло Ивик выйти на его жесткий диск через собственную сеть. Теперь гэйна видела текст, только что созданный Женей Светловой.

   Это были стихи. Женя не часто писала стихи. Ивик начала читать, прикусила в волнении губу. Дочитала. Опустила глаза. Хрипло сказала.

  -- Да. Спасибо.

   Она запомнила все сразу - и почти наизусть.

   В этой жизни, которой не пожелаешь врагу, в постоянной готовности умереть за, в ночь, когда воспаленно горят глаза - что ты хочешь увидеть на том берегу? Лимитирован и исчерпан запас наших снов, мокрые листья вколочены в землю дождем. И закон давно известен и вовсе не нов: если мы с тобой встретимся, видимо, сразу умрем. Я во всяком случае. Но скажи мне в лицо: кто из нас заварил эту кашу, ты или я? Кто в итоге ответит за все? Кто курица, кто яйцо? Скажи мне, кто из нас сволочь, и кто свинья? Я тебе сочиняю этот ад, где странно, что ты еще цел, или ты надо мной стоишь, откровенно скажи, хладнокровно ломая мне и судьбу, и жизнь, ради высшей цели с прищуром глядя в прицел? Ну а я, оставаясь в полном ауте и не у дел, все ж скажу тебе, судьба моя, мой герой... Если время придет встать и ответить за наш беспредел, хоть одно хорошо - я встану рядом с тобой...

   Дверь подъезда скрипнула и отворилась. Кельм напрягся. За истекшие часы это случалось несколько раз - выходили по своим надобностям жильцы дома. Но в этот раз терпение разведчика было вознаграждено - из подъезда вышел дарайский представитель. Кельм зафиксировал картинку на мониторе, быстро сохранив ее. Вслед за дарайцем вышли двое вангалов.

   Дверь снова открылась, и Кельм наконец-то достиг цели - увидел дейтрина, который вел переговоры с высшим командованием Дарайи.

   Он замер, чуть приоткрыв рот, уставившись в монитор. Человек, которого он так долго выслеживал, который благодушно болтал о чем-то с дарайцем, прощался с ним, пожимая руку, стоя у подъезда - человек этот был прославленный гэйн, шеман первого уровня Эльгеро иль Рой.

   Когда-то давно Кельм думал, что не сможет работать в разведке.

   Одиночество навалилось, как раскаленная плита. Бывает такой вид одиночества - невидимый окружающим. Когда ты вроде бы и не один. Вроде бы вокруг полно людей, товарищей, и все они неплохие, и к тебе неплохо относятся. Есть друзья или те, кто по всем критериям подходит под определение "друзей". Есть семья... У Кельма все были живы - мать, отец, три брата, две сестры. Своей семьи вроде бы и нет, но нет недостатка в девочках, глядящих влюбленными глазами, готовых пожалеть - вот как Ивик сейчас, пойти с тобой на край света, сделать для тебя все, что угодно.

   Есть женщины, которые любят доминантных самцов - преуспевающих, заметных, сильных. Выбрать вожака стаи. Занять место рядом с ним - законное, предназначенное для нее, королевы.

   Есть такие, как Ивик - те, для кого любовь - это жалость. Такая выйдет замуж за инвалида, покалеченного физически или душевно, и будет всю жизнь его пестовать. Но чаще они выходят просто за слабых мужчин, по каким-то причинам сумевших вызвать их материнские чувства - и носятся с этими мужчинами, как с собственными детьми, и обожают их, и служат им преданно, даже если муж ни в грош эту преданность не ставит.

   Кельм тогда, в молодости, умудрялся сочетать то, и другое качество одновременно.

   Очень молодой для своего звания, девятнадцатилетний шехин, разведчик, пусть пока и стажер - но принадлежащий все же к элите. Герой. Свою долю славы он тогда все же получил, хотя сам почти не заметил этого - ему было все равно, он сам про себя знал, чего стоят все эти слова, и что было на самом деле. Но внешне он все-таки считался героем, по факту он таковым был. И в школе разведки он выделялся - оказался умным, умелым, многообещающим. Единственный из сокурсников уже на адаптации получил несколько личных благодарностей. Перспективы карьерного роста рисовались очень заманчивые.

   И в то же время Кельм вызывал жалость. В гораздо большей степени, чем сейчас. Работа преображала его, тяжелая учеба и боевые задания стали его спасением, так же, как и неотвратимое для гэйна творчество. Вне работы он напоминал самому себе - да и окружающим - воздушный шарик, из которого выпустили гелий.

   К девушкам он не приближался.

   И шрамов-то мало осталось... у других гэйнов бывает хуже, например, у Ивик тело выглядит намного хуже. Он мог смело раздеваться на пляже - шрамы маленькие, хирургические, и не так уж их много.

   Основные раны - и не зажившие, не залеченные - остались внутри. Был до того парень-живчик, парень, не пропускавший танцулек и вечеринок, честолюбивый, звонкий, быстрый, совершенно безмозглый... Осталась оболочка. Не такая живая, не такая быстрая, но все же вполне благополучная, умеющая себя подать, умеющая себя вести. Выжженная изнутри. Остался темный ужас при взгляде на любую красивую девчонку - а он любил красивых девчонок. Лени рвали на куски чудовища - он этого не видел, потерял сознание. Остался страх и неуверенность. Куча страхов. Он вздрагивал от яркого света, даже дневного яркого света. От звука открывающейся двери. Вид белого кафеля вызывал ощущение дурноты, до рвотных позывов. Любой психолог, да и любой человек, пытающийся "поговорить по душам", вообще поговорить откровенно - вызывал мгновенное непреодолимое отвращение.

   Везде ощущал себя чужим. Сам по себе. Не в рядах, не в компании - отдельно. Прославленный дарайский индивидуализм. Отдельный микрокосм. Потому что там - в атрайде, на хирургическом столе, под ярким светом - он был один. И навсегда остался один. Этого никто не мог разделить. А выбросить это и забыть было уже нельзя.

   Самым страшным тогда для Кельма был возможный профессиональный крах. Этого, вроде бы, ничто не предвещало. В школе он учился хорошо - он всегда хорошо учился. Его хвалили.

   Кельм сам начал понимать, что не пригоден к разведке. Его взяли по рекомендации Гелана, дарайского резидента, того самого, что вытащил его, чудом, спас жизнь. И передал рекомендацию - почему, Кельм не знал. Сначала радовался... Потом понял, что придется очень много общаться с людьми. В патрульной части было бы проще - видишь только своих товарищей по шехе, ходишь в патруль, в свободное время пишешь рассказы. А на Триме людей было много. Триманцев. Разных национальностей, пола, возраста, надо было ежедневно, постоянно вступать с ними в контакт. А люди теперь его пугали... Он намеренно брал задания, требующие контактов, требующие коммуникации. Это не помогало. Задания он выполнял, его хвалили, но в глубине души он чувствовал - это дается слишком тяжело. Еще немного - и сорвется. И он срывался на товарищей по школе - его считали психом и не общались. У него не появилось друзей. Когда ребята собирались просто выпить пива - Кельма никогда не звали с собой. Репутация психа и нелюдимого монстра... Кельму плевать было на репутацию, но он понимал, что разведчик не может быть таким. Гнал от себя эту мысль. Убеждал себя, что сможет преодолеть... перебороть себя... научится...

   Профессиональный крах был бы для него концом всего. Он не пережил бы этого. Это Кельм понимал четко.

   Наверное, курс лечения у дейтрийского психолога помог бы - но добровольно идти к психологу? Это была самая сильная из его фобий.