И того, что мне уже не увидеть больше...

И я не знаю, чей лик мне нежней и горше.

Я не из этой сказки,

Ты не из этой сказки,

Наши флаги на самом деле другой окраски,

У нас имена другие, у нас не такие лица...

Когда все пройдет, мы не будем друг другу сниться.

***Амаринн

   Ивик замолчала, ушла в импровизацию. Струны звенели. Лицо ее горело, она не думала, что будет - так, что весь тот горячечный бред, который она сочиняла эти годы - ему - все это можно будет спеть... и он будет слушать. И глаза его будут блестеть.

  -- Какой у тебя голос красивый, - тихо сказал он.

  -- Давай выпьем немного... Здесь принято провожать старый год...

   Руки встретились в полутьме. Бокалы дзинькнули.

  -- Знаешь, я так рад... так счастлив. Что тебя встретил.

  -- Я тоже, - ответила она.

  -- Еще целых полчаса до Нового Года...

   Ивик посмотрела на монитор. Там все было благополучно.

  -- Спой еще.

   Она пела еще. Все свое, заветное, что берегла для него... не стесняясь дейтрийского языка - кто здесь услышит? Соседи заняты своим. Пела про последние листья осени. Про зеркало. Про путь в небеса. Потом они еще раз выпили вина, красного испанского из Наварры.

  -- Кажется, положено пить шампанское...

  -- Это когда уже бьют часы. Это в двенадцать.

   Она снова запела.

   А знаешь, так просто - упасть, как в ладони, в траву...

   Она пела, и почти уже без боли вспоминалась Шем. За эти годы песня стала известной в Дейтросе. Наверное, Кельм ее даже слышал... Хорошо, что от Шем осталась хоть эта песня. Ивик вспоминала жесткий взгляд из-под чуть нахмуренных бровей, смуглое плечо... Ничего этого уже нет, а песня - вот она. Земное бессмертие гэйна.

   Ему бы забыть

О сраженьях, о правде, о зле.

Ему бы качать

Колыбель с тихой песней ночами.

И с тёплой улыбкой

Неспешно идти по земле,

Любуясь закатами,

Всходами и родниками.

   Вдруг Кельм начал петь вместе с ней. Очень тихо. Словно касаясь голосом невидимой двери и спрашивая - можно? Потом голос его окреп, стал сильнее, и голос Ивик тонкой ниткой вился вокруг него. Это было - как в Медиане. Сердце взлетало куда-то вверх, Ивик не видела окружающего, не понимала, ничего более не существовало вокруг, только два голоса, ее и Кельма, только они двое и эта странная ночь...

   Так просто - в траву...

И - забыться, забыть, не беречь

Усталую землю,

Объятую снова кострами

Пожарищ и смут.

Над Землёй - облака, облака...

Бездонное небо раскинулось.

Падаю в небо.

И снова рождается

Вера в себя. И строка.

И воля подняться

И встретиться взглядом с рассветом...

   Они допели. Ивик выдохнула. Поспешно посмотрела на монитор. Взяла бокал и молча допила вино.

  -- Я не думала... не знала, что ты умеешь...

  -- Я тоже учился играть на клори. Я умел это раньше, - объяснил он. Ивик бросила взгляд на его левую руку. Кельм пошевелил покалеченными пальцами.

  -- Можно было, наверное, научиться и так, - сказал он, - если бы очень хотелось. Если бы нужно было. Не хватает всего пяти фаланг. Но ведь я не музыкант, понимаешь? Для меня это всегда было второстепенно. Я не стал учиться.

  -- Они просто отобрали у тебя это...

  -- Да. И петь... ты знаешь, я ж это первый раз. Я с тех пор так и не... Слушай, Ивик, что ты сделала со мной?

   Она смотрела в глаза Кельма.

  -- Что ты сделал со мной? Если бы ты знал, как много во мне изменилось... если бы ты знал, что я уже несколько лет... - она замолчала. Какая-то грань. Грань, за которую нельзя переходить - и может быть, они уже давно ее перешли. Как тут понять?

   ... что я уже несколько лет живу только тобой. Что ты - вроде сердца, вроде смысла моей жизни, без того безрадостной и ненужной. Дети, Марк... да, все это хорошо, но все это отнимает жизнь, по капле высасывает, а ты - ты даешь.

  -- Смотри, уже новый год...

   Они встали. За стеной по телевизору били куранты. На мониторе земной год отсчитывал последние секунды. Желание, подумала Ивик. Надо загадать желание... Она смотрела в блестящие глаза Кельма. Что еще желать-то можно... Мысль лихорадочно заметалась. По сути, ничего пожелать и нельзя. Все, что можно - у нее уже и так есть... "Чтобы он был жив", - подумала Ивик, - "чтобы жив и здоров, чтобы с ним ничего не случилось". Это было похоже на молитву. Господи, подумала Ивик, пожалуйста - чтобы ему было хорошо. Дзинькнули бокалы. Вино было легкое, слегка терпкое. Рука Кельма вдруг легла ей на плечи. "Все", подумала Ивик, понимая, что действительно - все. Но оторваться сейчас - оттолкнуть - как? Они оказались слишком близко... рядом. Губы. Они сомкнулись, и теперь были уже совсем-совсем вместе, не так даже, как в Медиане, а совсем... и на волне счастья Ивик вспомнила взгляд Марка. "Я тебя так люблю". Все равно что ударить ребенка... Ивик не оторвалась, просто видно как-то изменилось движение губ, что-то сдвинулось, и Кельм отпустил ее. Просто прижал к себе. Просто прижал, и так они стояли несколько секунд, и это были секунды последней земной горечи, так приговоренный к смерти растягивает последние мгновения жизни перед свиданием с холодным железом, а потом Кельм прошептал, отпуская ее.

  -- Монитор... надо смотреть. Идем.

   Кельм легко поднялся со своего диванчика, недавно купленного. Ивик еще спала. Он подошел к ней. Присел на корточки рядом. Смотрел тихо, не дыша. Темная прядь упала на лицо. Он поднял ее двумя пальцами - чтобы не разбудить - отвел в сторону.

   Быстро поднялся.

   Ванная. Кухня. Остатки вчерашнего салата. Они легли уже в два часа ночи. Ели, разговаривали. Еще пели. Кельм чуть улыбнулся. Волшебная ночь. И чувство, будто родился заново. В дейтрийский Новый Год - так считается - каждый становится на год старше. Общий день рождения (помнится, Кельма очень удивляло, что на Земле дни рождения отмечают индивидуально для каждого). И сейчас будто новое рождение. Что-то изменилось. Сдвинулось... Ее темные блестящие глаза, ее тепло, поцелуй.

   Кельм надел бронежилет. Сунул в кобуру не земной ПМ, а дейтрийский "Дефф". Он хотел действовать наверняка. "Дефф" намного надежнее.

   ... да, изменилось. Да, теперь уже настала ясность, что-то произошло. Кельм вышел на лестницу, стал спускаться бегом, не дожидаясь лифта.

   ... Она, конечно, не станет разводиться. Дети. В том-то и дело, что Ивик не сволочь, способная бросить детей или даже причинить им боль. Да и мужа своего она любит. Наверное, действительно, хороший человек. Не очень ей, вероятно, подходящий, но хороший. И пусть. И хорошо, что она не станет разводиться. И может быть, вообще даже хорошо, что у нее все уже сложилось, есть семья. Потому что, усмехнулся Кельм, ты, что ли, способен создать ей хорошую счастливую семью? Давай уж посмотрим правде в глаза...