И гэйна поняла, что означает время и вечность. Почему никто не умирает. Где пребывают души праведных на небе, и что такое небо, и где души грешных пребывают - тоже поняла. Здесь, в вечности, стояли все фантомы, все созданное чьими-то руками и разумом, и время здесь стояло. И время не могло быть бесконечным, дурная бесконечность невозможна, Вселенная закручена в кольцо. И время ее - миг, всего лишь миг, короткий, преходящий. Не только человечья жизнь - мгновенье, но и все время человечества - секунда, смешной и незаметный промежуток...

   Но вечность его может заполнять.

   Одна секунда не равна другой, тем более различны годы. Лишь интенсивность проживанья, подлинность и мощь переживаний, все, что смогло вместить одно мгновенье - определяет, вечно или кратко оно продлилось.

   В данный миг - всего лишь миг - в ее душе жил опыт человечества всего, все битвы, подвиги, предательства и страхи, жестокость, милосердие, любовь. И нежность матери, безмолвное блаженство ребенка у груди, и ненависть святая, что воина ведет, и темное предчувствие разврата, и мрак отчаянья, отчаянная гордость и братская любовь, и чистая молитва, и муки голода, и черный смрад могилы... Вставали города вокруг, как призраки, входили в гавань корабли. Движенье прекратилось, недвижимо застыла гэйна, а вокруг вращался мир.

   Она была собой - и этим миром. Она была частицею потока. И смерти больше не существовало. Миг стал вечностью. Быть может, это смерть и есть - она не знала, и это не заботило ее.

   И опустившись на колени, она молилась, может быть впервые по-настоящему поняв, что значит вечность, и испугавшись или осознав, что значит - Бог...

   Она была ребенком и играла на раскаленной старой мостовой, кидая круглые монетки, что застревали меж камнями, поросшими пушистым мхом... И ехала карета, громко цокали копыта по старинной мостовой. Летел сверхзвуковой новейший истребитель, от пота лоб взмокал под тесным шлемом, от напряженья стискивая зубы, пилот направил ручку управленья на себя... в сыром подвале еретик ждал казни, стараясь отодвинуться от стен подальше ледяных, и страх, и гордость в душе боролись... Дама белокурая чуть подняла вуаль и тут же отвернулась, понимая, что знак ее воспринят, и избранник будет у порога этой ночью. Слепой сидел у рынка, не видя света, прислушиваясь к перебранке, людским шагам, и гомону, и шуму, и звонкая монетка упала рядом, слепой ладонью зашарил по камням, не упустить подачку... Гэйн, выйдя в Медиану, увидел впереди отряд и встал, слегка расставив ноги, готовясь к контратаке, понимая, что пропустить врагов нельзя, и что рассчитывать на помощь не придется, а значит, надо продержаться, сколько сможешь... Ремесленник любовно провел рукой по боку готового изделия - он только что сработал отличное седло для доброго коня. Ученый, размышляя, увидел лучик света, что скользил, на грани зеркала раскидываясь в спектр, и вдруг догадка о природе фотона острой молнией кольнула... Женщина-хирург потребовала скальпель, сделала разрез, тампоном стерла кровь. Монах запел вечерню, глядя, как солнце остывает в витражах. И роженица закричала в последний раз, последней страшной болью давясь, и облегчение настало, и ей сказали "это мальчик". Конструктор бросил взгляд на чертежи и вдруг задумался, не стоит ли убрать ненужные узлы, которые лишь отягчают схему...

   Ивик была одновременно во всех, со всеми рядом, и не только созданья человеческой фантазии, но каждое движенье, чувство, мысль - все было ей доступно на мгновенье. Мгновение одно и то же, растянувшееся в вечность... Ивик понимала - и от такого понимания горела ее душа, текли беззвучно слезы, и в каждом человеке была она, и каждый был в ее душе, и целостность всего живого, человечества, родство было так ясно в этот миг. И крест Распятья стоял, как будто голограмма, отражаясь бесконечно во всем живом, во всем разумном и во всем, где есть душа, и на кресте от боли изнемогал ее любимый брат...

   И времени покровы сгустились, темнота настала, и пропало виденье вечности, и ужас подступил, небытие невидимой рукой коснулось горла. Но бороться со страхом,болью, ужасом и смертью она привыкла с детства, любая гэйна прошла бы этот путь... наверное, любая. Она не знала. И не так уж важно - тут главное не сдаться и терпеть, бороться до конца, и смерть нас не возьмет.

   Она прошла над самой алой бездной. Над золотым огнем и жадной пастью, над черной пропастью. И в следующий миг - опять же, растянувшийся на вечность - она прошла сквозь ад...

   И снова пониманье как молния пронзило. Снизошло. Не только бывшее существовало в Медиане. Не только созданное разумом и волей, рукой ремесленника и душой поэта. Не только те миры, что жили, и любили и страдали, реальные и плотные - но все, что были кем-то созданы. Одно лишь неясно было: создавали творцы свои миры, давая плотность, реальность, их строя как фантомы - или же наоборот, миры легко и властно завладевали творцами, заставляя их рассказывать кому-то о себе...

   Все, что фантазия когда-либо творила - существовало где-то во Вселенной. И ничего нельзя придумать. Самые безумные миры роились, подобно мыльным пузырям, и гэйна их ощущала так же, как ощущала человечество вокруг.

   Но это неподвластно описаньям.

   И дальше, дальше - слишком непонятно. Дальше, сквозь ткань живую времени, сквозь треск разорванной завесы, через вечность. Пересекая поле вечности босыми легкими ногами, она шла, меняясь каждую секунду, непрестанно, но все же сохраняя суть...

   И будто завеса - как ощущенье бреда, и как бы нереальность всего, что видела она и ощутила. Хотя реальным было впечатленье, живее сна в десятки, сотни раз. Но мозг себя полубезумьем защитил. Мышление и логика казались невозможными в безумной карусели...

   Но кончился туннель. И вечность, в которой пребывала гэйна, стала временем.

   И гэйна поняла, что выжила, достигнув цели.

   Ивик потрясла головой, приходя в себя.

   Это - Медиана? Под руками стелился зеленый мягчайший ковер травы. Ивик провела по траве ладонью. Подняла голову.

   Увидела небо.

   Небо здесь было ярко-синим. Густым, как в знойный полдень. И почти в зените сияло солнце - странное солнце, похожее на крест или на систему координат. Ослепительно-яркое, смотреть на него - почти невозможно. Ивик села.

   Все было очень странно. Она вдруг вспомнила, как недавно осознала с тоской - придется отказаться от дальних странствий, от безбрежного мира, от вечного, бесконечно увлекательного путешествия, потому что она не в состоянии, просто не может жить без детей... без людей. С ними, может, скучно, они не радуют - но жить без них нельзя. Вернуться в привычную серость, в монотонные будни, в скуку...

   Но вот он, безбрежный мир - плещется внутри. Мир остался там. Ивик знала - она никогда уже не будет прежней. Сколько продлился ее полет? Мгновения? Ей казалось - десятилетия. Слишком много спрессованного опыта. Она знала теперь слишком много, больше любого живущего, больше их всех, вместе взятых - знала не умозрительно, а пальцами, мозгом, телом. Наверное, это отличалось от реального опыта, но трудно сказать - насколько.

   Десятки сюжетов роились внутри, готовые взорваться, вырваться - достаточно лишь положить руки на клавиатуру. Ивик мечтательно улыбалась...

   Часы остановились. И келлог вышел из строя.

   Ивик поднялась на ноги. Изумрудно-зеленая долина убегала вдаль, до самого горизонта. Редкие коренастые деревья поднимались там и сям над травой, раскидывая густые кроны, как зонтики. В траве пестрели цветочные пятна - от нежно-розового до фиолетового. Синие ручьи и озерца отражали небо. Здесь было удивительно хорошо, и только странное четырехконечное солнце, и неземная тишина говорили о том, что все же здесь не Твердь. Ни цикад, ни птичьего гомона. Ни вспорхнувшего мотылька над травой, ни кротовьих кучек. Медиана. Ивик протянула вперед ладонь. Из ладони возникла маленькая радуга, стала расти, расширяться, и вот уже на полнеба встала огромная, переливающаяся дуга.