Отыскать дядю Лешу было нетрудно — в одиннадцать с небольшим он был как штык у гастронома. Бутылки он уже сдал, искомую сумму наскреб, у него близился "момент истины".

Вот он с грязной холщовой сумкой подошел к продавщице, выложил деньги на мраморный прилавок и получил в трясущиеся руки заветную бутылку. С чрезвычайно осторожностью (не дай бог сунуть мимо) уложил ее в сумку, проверил, там ли она, и, глубочайше вздохнув, пошагал из магазина. На лице дяди Леши было написано, что сегодняшнее его счастье обеспечено.

На выходе из магазина его остановили охотники за пришельцами.

— Дядя Леша, — Жутик поймал спешащего алкаша за рукав рубашки, — только на минутку. — Он знал, что на большее тот не согласится.

Дядя Леша притормозил: настроение у него было неплохое, почему бы не перекинуться словечком-другим с подрастающим поколением?

— Дядя Леша, помните, мы были вместе у озера?

— Помню, любовались утренними пейзажами.

— Дядя Леша, а помните, у вас в сумке оказались какие-то незнакомые желтые фрукты?

— И это помню. Хотели посмеяться над Лехой? А я вам не позволил! Выбросил их к чертовой бабушке. Кто его знает, что это за фрукты-шмукты!

— Дядя Леша, — Жутик был последователен, как арифмометр, — а что, если не мы их подложили?

— А кто ж, кроме вас. Больше некому. В сумке у меня вначале их не было? Не было. И вдруг фрукты. Рядом со мной только вы и были — откуда ж им взяться? Нехорошо, мальчики, запросто могли Леху отравить.

— Откуда ж вы знаете, что они ядовитые? Ведь можно было торговать ими.

— Кто их будет покупать, незнакомые фрукты!

— Дядя Леша, а вот если предположить, что не мы их в сумку подложили — тогда где вы их могли взять?

— Предполагать, — наставительно изрек алкаш, — дело ученых и лошадей — у них головы большие. А наше, — он не сказал, чье именно, — мыслить трезво и логично. А, мысля трезво и логично, я пришел к выводу, что это было ваше мелкое негодяйство и насмешка. Это я у вас должен спрашивать, где вы раздобыли те желтые фрукты. Понятно, мальчики? Ну, всё! Трубы горят и вообще пожар!

— Какой пожар?

— Внутри, отрок. Ты этого еще не поймешь. Пока! — И дядя Леша решительно двинул в сторону лесопарка.

Жутик бросился вдогонку.

— Дядь Леш, дядь Леш! Еще секунду!

Тот замедлил шаг.

— Что?

— Дядь Леш, вот вы бутылки в лесопарке собираете…

— Уже который день не там. Я их теперь у Бабы Яги беру.

— Как это? — Оба охотника остановились, будто наткнулись на невидимую стену.

— У Бабы Яги, — подтвердил алкаш, — по пять-шесть штук за раз.

— А… где она?

— Эх вы — уже забыли! В детском же саду! Домик-то избушка там чей? Известно — Бабы Яги. А в нем по вечерам нехорошая молодежь собирается и распивает, так сказать… Тоже мне, ресторан нашли! И бутылок там по утрам…

— Всё, дядя Леша, — грустно проронил Жутик, — больше у нас вопросов нет.

— И на том спасибо, — сказал дядя Леша и свернул за угол дома.

Мы не сказали, что в лесопарк выводили на прогулку собак. Собаки были всех возможных пород — не было только кровожадных бультерьеров и питбулей, запрещенных почти во всем мире за то, что они бросаются даже на детей.

Собак водили на поводке и так. Местные собаки, которые жили при детском садике, облаивали из-за сетчатого забора собачью знать, но знать она и есть знать: сенбернары, колли, доги, боксеры и овчарки проходили мимо безродных шавок, не поворотив к ним головы, их возмущение выдавала только встопорщенная шерсть на загривке.

Кроме собак, в лесопарке, в двух местах — возле детского городка и недалеко от недостройки, жили кошки. Кошек кормили пенсионеры. Кошки эти были ленивые, жадные и канючливые. Они притворялись самыми несчастными животными в районе и добивались своего — многие пожилые люди, особенно, конечно, женщины, приносили им еду.

Всё это мы рассказываем к тому, что животными в парке никого не удивишь

После того, как охотники открыли, что амнезия — тоже след, они повадились в лесопарк. Где-то здесь с ними случилось такое, что инопланетянам — больше некому — пришлось стирать из их памяти. Где-то здесь, где-то здесь… что? что? И ребята осматривали каждое дерево, каждый куст, каждую ложбинку, каждую яму, они прислушивались ко всякому звуку, даже принюхивались (свежеопавшая листва, кстати, пахла, по мнению Шаха, грецкими орехами). Но ничего особенного не было ими замечено, ничего незнакомого, ничего, что привлекло бы внимание. Нет, вру. В день, который мы описываем, Кит, остановившись перед ярко-красным деревом скумпии, сказал:

— А здесь красиво.

— Ты раньше этого не знал?

— Некогда было, — ответил отличник.

Они прогуливались по асфальтовой дорожке, проложенной поперек лесистого склона: деревья были и справа, и слева. С акаций (вперемешку с кленами) по бокам дорожки уже слетали листья и то тут, то там в поредевших кронах виднелись летние домики птиц. На сером асфальте осень раскладывала листвяной узор…

И вдруг, подняв головы от разноцветных листьев на дорожке, они увидели сцену, которая сразу привлекла их внимание.

Впереди шли трое: высокий седой мужчина в белом костюме, собака и… кот. Собака шла слева от него, а кот — справа. Гордая белая спина мужчины, шавка, помесь "фикуса и примуса", и рыжий, как осень, кот с серым, поднятым мачтой хвостом.

Охотники от неожиданности остановились.

— Дрессировщик, — предположил Шах. — Дрессировщик в отпуске.

— Может, он их подкармливает? — высказал вторую догадку Кит.

Но в руках Белого не было никакого кулька, а в карманах костюма, ясно, и быть ничего съестного не могло. Да и животные шли рядом с ним, а не позади, клянча еду.

— Следим! — распорядился Беляш, и они неслышными шагами двинули за странной троицей.

Та шла не торопясь; собака время от времени поднимала голову к седому, словно прислушиваясь к тому, что он вполголоса им говорил, а кот пошевеливал кончиком хвоста.

Вдалеке показалось женщина с большой овчаркой. Увидев Белого и его сопровождение, она подозвала собаку и надела поводок.

Когда обе группы поравнялись, женщина, зная, видимо, норов своей собаки, ступила с асфальта в траву. Но овчарка, пропуская мимо себя шавку, вдруг зарычала и рванулась к ней. Женщина упала на колени, овчарка вцепилась в помесь "фикуса и примуса". Раздался рык, шавочий визг и женский крик:

— Рекс, фу, фу, Рекс!

Белый молча отступил, чтобы овчарка сгоряча не хватанула его за ноги, ребята бросились к месту происшествия, а кот… кот, вместо того, чтобы прыснуть в кусты или зашипеть, выгнул спину, выбрал момент и прыгнул на спину овчарки. Прыгнув, вцепился когтями в загривок, да, видать, так сильно, что та, домашняя все-таки псина, бросила шавку и завизжала… Хозяйка теперь смогла оттащить собаку от жертвы; овчарка, однако, сбросив с себя кота и глянув на противников, вставших рядом, только зарычала, подняв шерсть на загривке дыбом…

— Так, — сказал Белый, одним этим словом оценив обстановку, и бросил своим подопечным: — Пошли!

Все трое повернулись и двинулись прочь; женщина, таща упиравшуюся собаку, стала спускаться прямо по склону, подальше от дорожки.

— Смотри, Шах, смотри! — прошептал Жутик, показывая на шавку.

Даня посмотрел и увидел: с левого бока собаки свисает лоскут шкуры величиной с тетрадь, а шавка бежит как ни в чем ни бывало…

— Видишь? — спросил Кит.

— Вижу.

— А крови-то, обрати внимание, нет!

— Как нет? — Даню будто стукнули чем-то сверху.

— А ты глянь на асфальт.

На асфальте не было ни капли крови — только клочки шерсти.

Шах посмотрел вслед тройке; тут Белый оглянулся. Даня поразился его черным очкам — будто через них на него смотрела сама темнота.

— Кит, — повернулся он к Беляшу, — Кит, что это такое?

Лицо ученого друга было серьезным.

— Пока не знаю, — сказал он. — Пока не знаю, но, кажется, догадываюсь.