— Скажи, Кит! — взмолился Даня.

— Вывод еще не созрел, — был ответ, — дай мне время.

У Коли Башлыкова (по прозвищу Шашлык) заболела мать: беда случилась с сердцем. Пришел врач и велел ей лежать дома и лечиться. Раз в день к ней приходила медсестра делать уколы. Но сердце все равно "схватывало", и Шашлыку приходилось бегать к телефонной будке, чтобы вызвать "скорую". Будка была одна на десяток домов. Раньше, до болезни матери, трубка с телефона обрывалась им и его дружками так же регулярно, как во всем районе. Сейчас же Шашлык хмуро предупредил своих, что за эту трубку оторвет голову любому, кто к ней притронется, и объяснил, почему.

Жители всех десяти домов не могли понять, отчего телефон цел уже третий день, и спрашивали друг у друга, в чем причина такого чуда, но никто причины не знал.

Однажды мать разбудила Колю (так звала его, кажется, одна она) в три часа ночи.

— Беги звонить, сердце опять проваливается! — Лицо у нее было серое, как мешковина.

Шашлык испугался цвета лица, накинул на плечи куртку и понесся к телефону.

Фонарь, висящий высоко над телефонной будкой, был разбит, скорее всего, кем-то из его компании, а может, и им самим.

Шашлык зажег спичку, схватился за трубку… за трубку, думал он, а ощутил под пальцами растянутую пружину и лохмотья проводов. Трубка была оборвана. Он выскочил из будки.

— Кто-о-о? — закричал он на всю огромную темноту, что раскинулась над городом.

— Кто-о-о-о-о?

Дома вокруг были темные, спящие; слабо светились только подъезды, да и то не все. Ни одного звука не услышал он в ответ на свой крик.

Другой телефон был за тридевять земель, да и там трубки могло не быть. Шашлык, потоптавшись возле будки, бросился домой.

У своего подъезда он увидел "скорую"! Три белых халата уже поднимались по лестнице. Шашлык обогнал их.

— Вы к кому? — спросил он. "Скорую" мог вызвать к себе кто-то из соседей.

Первым поднимался высокий мужчина с седыми, аккуратно подстриженными усами и смуглым лицом. Шашлык вспомнил, что, кажется, от него получил несколько дней назад десятку за брошенный в урну окурок. Так вот кто он такой! Врач! Да еще и чудик…

— К вам, — коротко ответил смуглый. — Вот эта квартира?

Шашлык, мало что понимая, открыл дверь, халаты вошли, врач, глянув налево и направо, направился в материну комнату. Мать — серое, как мешковина лицо, обострившийся нос — смогла только повернуть к вошедшему глаза. Седой и смуглый, только глянув на женщину, подсел на ее кровать и взялся на запястье. Потом протянул назад руку и что-то коротко сказал санитару, стоявшему в дверях. Тот вынул из сумки желтую коробочку, передал. На коробочке щелкнул рычажок и он оказался прижатым к груди женщины.

Через некоторое время Наталья Ильинична глубоко вздохнула. Лицо, заметил Шашлык, порозовело. Она с трудом, но улыбнулась!

— Сразу отпустило, — сказала она, — ой как дышать хорошо!

Смуглый оглядел комнату, небогатую ее обстановку, остановил глаза на сыне женщины, стоявшем вместе с санитарами у двери. У того дергалась отчего-то левая бровь и он никак не мог ее остановить. Некоторое время смотрел на него, вот опять повернулся к женщине.

— Сейчас вы уснете, но прибор не снимайте. Мы его прикрепим к телу. — Поверх коробочки легла прозрачная лента, очевидно, клейкая. — Снимете утром, а на ночь снова приложите к груди. Можно и днем, если "схватит". И так несколько раз. Не меньше семи-восьми.

Снова обернулся к Шашлыку и сказал негромко:

— Если сорвать сейчас этот прибор, твоя мать может умереть. — Помолчал, пристально глядя на подростка. — То же произойдет, если ты оборвешь в очередной раз телефонную трубку. Умрет или твоя мать, или кто-то другой.

— А куда после его отнести? — спросила Наталья Ильинична про прибор. Она совсем уже ожила.

— Оставите у себя, он из бесплатного фонда. Только не забывайте выключать. Вот рычажок.

Врач встал и направился к двери.

Шашлык набрался смелости, чтобы задать мучивший его вопрос:

— А кто вас вызвал к маме?

— Ты, — был ответ. — Мы проезжали мимо и услышали твой крик. А один из санитаров знал, где ты живешь. Вот он, — смуглый кивнул на парня в белом халате.

Шашлык глянул на парня, потом на другого — они походили друг на друга, как близнецы; никогда и нигде он прежде их не видел.

Утром Шашлык, посланный за хлебом и молоком, заглянул в телефонную будку. Лохмотья провода свисали до самого пола, пружина была растянута.

"Узнаю, кто — не жить ему в нашем районе" — решил он, в доказательство стукнул кулаком по телефону и расшиб руку до крови.

В магазине Шашлык, посасывая раскровавленное ребро ладони, взял что нужно, не заметил очереди у кассы, даже не ответил ни одним словом на возмущенные вопли выстроенных в ряд пенсионеров и молодых мам и выскочил на улицу.

Шашлыку нужно было сейчас с кем-то поговорить. Во-первых, повидать своих и узнать, кто мог сорвать телефонную трубку. Во-вторых, потолковать о Белом. Что он вдвойне ненормальный: десятку за окурок — раз, да и врач, каких сейчас не бывает. Это ж надо — услышать чей-то ночной крик, сходу понять, какая беда происходит, вычислить адрес, подняться на четвертый этаж… и что за коробочка на маминой груди? Таких он не видел, хотя врачи в их квартире, уколы, валокордин и таблетки не новость. Загадок Шашлык не любил, он с ними разделывался в два счета. А эта мучила, как зубная боль. В ней был привкус чего-то такого… Шашлык вспомнил, что после ухода бригады "скорой" в комнате матери остался странный запах — не пахло ни машиной, на которой она приехала, ни уколами, а чем-то настолько незнакомым, что это тревожило — так, может быть, тревожит поисковую милицейскую собаку запах наркотика в чьем-то чемодане.

Так с кем же об этом всём поговорить? Размышляя, Шашлык остановился.

Тут на него налетели и чуть не выбили из руки хлеб. Это были шестиклашки, они неслись на большой перемене в кондитерский отдел магазина. Шашлык пнул кого-то в толстенький задик и, пнув, узнал в обернувшемся Балашова, соседа по улице, такого умного, что, по слухам, уже сейчас учится на ученого.

Шашлык дождался умника у школьного забора. В руке того был изрядный кусок нежного и сладкого рулета. Беляш был схвачен крепкой Шашлыковой рукой.

— Пусти! — забился он, как рыба, пойманная на крючок. — Пусти, чего ты!

— Слушай сюда, — остановил трепыхание вчерашний враг, а ныне защитник телефонов. — Есть к тебе ученый вопрос.

Никита притих и проверил, целы ли пуговицы на рубашке. После этого он поднял глаза на Шашлыка. Ничего хорошего в его лице он не увидел.

— Какой вопрос?

— Ты, говорят, на ученого учишься?

— Я член детского научного общества, — неприязненно ответил Никита. — А на ученых учатся, как ты говоришь, в аспирантуре.

— Ну все равно рубишь, — решил Шашлык. — У меня такое случилось, что хоть академиков зови.

— Что же? — нисколечко не поверил в такое Никита. Он покрутил головой, а глаза его еще больше похолодели и сузились, как всегда, когда он разговаривал с дилетантом, а то, что Шашлык дилетант почти во всем, он не сомневался.

— Пойдем в сторонку, покурим, я тебе всё расскажу.

— Я не курю, — так же неприязненно ответил Никита.

Они присели на каменное основание школьного забора, Шашлык закурил и, смущаясь и запинаясь, рассказал про свое первое знакомство с Белым, про тот престранный разговор с Сенчиком, когда в руке у него, Шашлыка, была телефонная трубка, а Сенчик шел с пустыми руками в аптеку. И еще рассказал про нынешний ночной эпизод: тот же чудной Белы оказался в нужное время в их доме. Что-то тут не то и не так, как должно быть…

Он думал, что отличник его осмеет, — и было за что! — но Никита выслушал его невероятный рассказ спокойно (несмотря на то, что внутри у него бушевало пламя, как в паровозной топке). Выслушал и сказал невозмутимо: