У Наташки были широко расставленные, мало что замечающие, серые глаза-озёра, прямой нос, гладкие длинные волосы по бокам лица и длиннющая, как стебель кувшинки, шея. Наташка была похожа на какую-то артистку, а може, и на всех сразу. Шахову очень хотелось хоть разочек попасть в ее глаза (а через них и в сердце), но сколько он ни пытался, у него не выходило. Если Даня возникал перед ней, она смотрела так, что ему хотелось оглянуться и узнать, кого она видит за его спиной.

За его спиной она наверняка видела кинокамеру и копошашихся возле нее киношников.

Итак, Даня уставился в Наташкин затылок и попробовал выяснить, о чем она думает. Красавица, как оказалось, думала во время рассказа Татьяны Игоревны обо всем на свете, только не о религии первобытных и не о Шахове. Даню она не зацепляла даже самой коротенькой мыслью, словно того в ни в классе, ни даже в мире не существовало.

Жаль, конечно, очень жаль…

После этого разочарования на Даню напал стыд. Было впечатление, что он только что без спроса порылся в Наташкиной маленькой сумочке, которую она носила в школьной сумке. Чувство было пренеприятное. Даню даже бросило в жар, и он сказал себе, что ни за что и никогда больше не будет прослушивать чужие мысли.

Тем более, что мысли красавицы были о такой чепухе, что лучше бы этого не знать.

Он успокоил себя тем, что, скорее всего, у него нет никакого ясновидения, а просто он фантазирует. Это Кит подбил его на фантазию.

Надо нам сказать, что напутственным словом для Дани Шахова стал с некоторого времени один, случайно подслушанный разговор. На уроке русского языка он попросился выйти, и возвращаться не спешил. И вот, проходя мимо учительской, услышал громкие слова физика по прозвищу Генус. Его слова так Шахову понравились (он поторчал возле учительской), что они запали, как говорили в старину, в самую его душу.

— Двоечника у озера не ищите! — втолковывал кому-то Генус, и его слова разносились по молчаливому коридору. — У двоечника на это не хватит ни задумивости, ни последовательности чувств. А вот троечник — этот непременно у озера. Хотя бы и во время школы. Ходит, бродит, чувствует… Его влечет красота, гармония, чего он, возможно, пока не осознает. Пока… И вообще, троечник — самая загадочная фигура в школе. Не забывайте, что Альберт Эйнштейн был троечник. И Бернард Шоу. И великий Пушкин в школе не отличался прилежанием… — Тут Генус сделал паузу, и Даня сделал еще шаг к двери. — Что главное в работе учителя? — продолжал свою прекрасную (все бы так!) речь физик. — Отличить серого, как ненастный день, троечника от гения с латентным периодом развития и в какой-то момент подтолкнуть его неожиданным словом. Словом точным, как выстрел снайпера. Короче, не пропустить Эйнштейна или Пушкина! А отличник — этот сам за себя постоит…

От учительской Даня отошел окрыленный, а в класс влетел такой сияющий, словно он ходил не в туалет, а на встречу с золотой рыбкой. Сел за парту и тут же поднял руку.

— Надежда Петровна, что такое латентный период?

— Латентный? — задумалась русачка. — Это… скрытый период созревания чего-то… например, болезни.

— А таланта?

Надежда подумала и согласилась:

— И таланта… Кто тебе сказал о латентном периоде?

— Это я прочитал, — соврал Даня. Подводить физика, взявшего под свое крыло троечников всего мира, он не хотел.

В классе у всех были прозвища. (Шахова, например, звали Шахом), а у Балашова их насчитывалось штук, наверно, пятнадцать. Произошло это потому, что отличник попался однажды на зубок всему классу, когда у класса было настроение придумывать.

У 6-го "Б" не было урока русского языка (русачка заболела), и ему было предложено чем-нибудь нешумным заняться (а будет шумно — пойдете убирать возле школы).

Ушла классная (маленькая, носик пуговкой, ходила по коридору, почему-то расставив руки, словно боясь упасть) Элеонора Федоровна, и шестой, как по команде, начал разговаривать. Сначала потихоньку, кто с кем, кто о чем. Никакой объединяющей идеи в первое время не было, но она должна была появиться.

И тут кто-то громко позвал Беляша — такое у него было прозвище до исторического дня, назвав на этот раз нежно — Балашиком. Кому-то послышалось другое слово, он взял да и брякнул: Лобашик. Лоб у Никиты был действительно высокий. Нашелся и третий, который подхватил начавшуюся игру, назвав Никиту еще и Балашутиком. И понеслось!.. На отличника посыпались прозвища одно лучше другого. Упражнялся — нешумно и весело — весь шестой. И скоро прозвищ стало штук пятнадцать, не меньше. И все они подходили Беляшику — смотря, конечно, с какой стороны на него глянуть.

Закрепились они не все, но одно прозвище, помимо уже имеющихся (Кит, Беляш…), прилипло к Балашову намертво — Жутик. Почему именно это, никто не объяснит. Может оттого, что он наводил на каждого жуть своим прилежанием

После уроков, уже во дворе, Шахова догнал Балашов.

— Слышь, Шах, я думал, думал, что с тобой случилось, и решил, что к тебе нужно присмотреться.

— Почему это ко мне нужно присматриваться? — мгновенно взъерошился Шахов. Троечники, надо сказать, довольно нервный народ — им не дают житья учителя, родители и классные активисты.

— Я за тобой и Раисой понаблюдал, поразмыслил и предположил: у тебя, кажется, обнаружились телепатические способности. Раньше ведь их не было?

Даня поморгал.

— Вроде нет.

— Теперь нужно выяснить, точно ли они у тебя есть, и если да, то попытаться узнать, — Кит передохнул, — узнать, как ты их получил. Короче говоря, нужно провести исследование.

При слове "исследование" Шахов опять встревожился.

— И что со мной будут делать?

— Тобой займусь только я, — успокоил его Жутик. — Ты просто должен рассказать мне обо всем, о чем я спрошу. Подробно и последовательно.

— Почему тебе? — все еще ерошился Шахов.

— Всего пока не могу тебе сказать. Сейчас я занимаюсь вопросом телепатии. Ну… и еще кое-чем.

— Чем? — было спрошено тут же.

— После расскажу, — пообещал Кит, — если твои ответы покажутся мне интересными. Это пока тайна. Давай сперва займемся тобой.

— Давай мной, — со вздохом согласился отдать себя на растерзание Жутику Шах. — Только недолго.

Будущий ученый, однако, взялся за него столь основательно, что со школьного двора они так и не ушли. Оба стояли под старым вязом с которого время от времени на них слетал желтый лист, а то и сразу два, Жутик говорил, Даня слушал и удивлялся тому, что так долго подчиняется нажиму. Сначала дотошный Кит узнал следующее. Что голос Раисы Шах услыхал в своей голове только сегодня. До этого ничего похожего не было ни разу. Что он сам удивился, заподозрив неладное — способность читать (слышать) чьи-то мысли. Он даже проверил эту способность кое на ком. Имена подопытных (подопытной) Даня назвать отказался. Наверно, он мог "послушать" и других, но до этого пока не додумался…

Жутик тут же захотел провести эксперимент. Он вынул из сумки блокнот (кроме тетрадей, у него был и блокнот), вырвал из него листок, поднял голову к вязу и через минуту написал на листке две строчки. Листок сложил вчетверо и сунул все еще покорному Шаху в карман рубахи.

— Это то, что я буду приказывать тебе сделать, — объяснил он свои действия. — Посмотрим, услышишь ли.

Он поставил Шаха чуть не по стойке "смирно", сам же отошел ровно на двадцать пять шагов в сторону школы. Остановился, повернулся к Шаху и пошевелил губами. Даня ничего не услышал, но, может быть потому, что в этот момент вяз над его головой зашумел и по двору полетели желтые листья. Ветерок взлохматил его волосы, он их пригладил. Жутик снова зашевелил губами, Даня прислушался, но голоса экспериментатора опять не услышал, потому, наверно, что у него вдруг зачесалось колено и он наклонился его почесать. Выпрямившись, Даня подумал, что никакой телепатии у него нет, как вдруг услышал в своей голове (не ушами!) громкий голос Жутика: