Новые хозяева тотчас же озаботились своими доходами, и на стенах кинотеатра запестрела афиша:

— Давайте сходим, — предложил пан Дыля. — Увидеть выдающихся литераторов — событие.

— Рекламная лапша! — отмахнулся Гонзасек. — Только время потеряем. Да и билет стоит — ого-го!

— Можно посмотреть и послушать бесплатно, если после работы задержаться в зале…

Так и поступили, когда пришел день встречи.

— А вы чего тут околачиваетесь? — спросил владелец кинотеатра. — Марш-марш домой, по контрамаркам я не пускаю! У кого нет денег, должен сидеть дома!

— Мы ваши рабочие, — напомнил Гонзасек.

— Рабочим я плачу зарплату, в которую не входит посещение мероприятий. Платите или убирайтесь! А не хотите работать, завтра же рассчитаю: на улице полно безработных!.. Впрочем, ребята, возможен вариант.

Выдающиеся мастера будут выступать у нас не три объявленных дня, а до тех пор, пока будет наполняться зал. Сразу об этом я не сообщил: не хотел расхолаживать публику. Но теперь надо заманить и других, и вам, отрабатывая билеты, придется доклеить на городских афишах новые сроки. Клей, кисти, карту объявлений и полоски с новыми сроками вам выдадут завтра.

— Сколько афиш по городу?

— Пустячок, мужики: двести штучек.

— Чтобы объехать их, потребуются три дня! А ведь еще и приклеить надо. Дешево для вас получается!

— Не хотите, других найму!

— Ладно, — сказал пан Дыля. — Соглашаемся из-за любви к искусству!..

Первым на сцену вышел Шанхайский. Он сообщил, что написал выдающийся рассказ, который уже опубликован в Париже и через неделю будет опубликован в Витебске, — кто-то там в редакции оказался «коренным реакционером», но его уже меняют на «коренного демократа».

Он читал рассказ, потряхивая лохматой стопкой страниц и поглядывая на публику поверх очков…

Это было что-то бредовое и неприличное: автор описывал, как освобождал желудок, сидя под дверью своего соседа.

Зал недоуменно молчал.

Вышел распорядитель:

— Стряхните пыль с ушей! По вашему бескультурному молчанию сразу виден глубокий уезд! Этому гению рукоплескали Кишинев и Череповец, а вы даже не похлопали! Человек за один выход заработал десять тысяч, если учитывать еще и спонсорские от иностранных фондов, но вы не способны реагировать даже на чужой успех!.. Ни один из вас не оценил ни ассонансы, ни диссонансы, ни аллитерации, которыми изобилует текст великого, как Гоголь, и даже гораздо более великого писателя! Стыдно за вас, а не за фантаста, исповедующего альсекко и как бы даже кукарекко, это мой личный термин, на фоне игривого пейзанизма!..

Присутствующие были подавлены поучениями, к тому же не разобрались в непонятных словах, насыпанных ворохом.

Между тем распорядитель велел залу похлопать и вызвал на сцену «второго мастера международного класса». Негромкие, но дружные хлопки показали, что публика сломлена и не будет больше держаться собственного мнения.

— Искусство маэстро Бискайского носит резко выраженный космический колорит, оно не замыкается в рамках замшелой национальной догмы! Маэстро столь преуспел в своем жанре, что отказался ныне и от бумаги, и от печатного слова! Его палитра — открытые части собственного тела, его кисти — движения и звуки!..

Бискайский, бородатый тип в грязной майке, долго сморкался в платок и чистил пальцем ноздри, затем повернулся задом к залу, спустил штаны, издал неприличный звук и скрылся за кулисами.

— Похлопаем, похлопаем, господа, этому новому подходу в раскрепощенном наконец-то искусстве! Гениальная аллегория символизирует библейское торжество нового над старым, ортодоксальным, выражает презрение к исчерпавшей себя идее самостоятельного государства и так называемой самобытной культуры! Надеюсь, вы всем и каждому непременно посоветуете лично познакомиться с пластическим выражением новейших философских категорий!..

Отупевшие зрители еще сыпали разрозненные хлопки, когда пан Дыля встал и демонстративно покинул зал. Естественно, в сопровождении своих друзей.

— К чему притащили! — воскликнул Гонзасек. — Тьфу! Чтобы лишить нас индивидуальности, уничтожить живые души, они навязывают дерьмо под видом шедевра! Людей превращают в говорящих насекомых: многие уже не понимают всей печали своего положения!

— Кто вверяет чужаку свою судьбу, тот вверяет ему и свои святыни, — грустно заметил пан Дыля. — Лично я предпочитал и предпочитаю родиться и жить в бедной стране, исповедующей великие идеалы, чем родиться и жить в богатой стране, где в человеке убито все чистое и светлое!.. Вероятно, большинство предпочитает теперь второе.

— Ты не прав по отношению к большинству, Дыля, — возразил Гонзасек. — Дай мне в руки газеты и телевидение, и я завтра докажу, что народ мыслит и чувствует совершенно иначе!

— Время подлинного искусства опять надолго ушло, потому что надолго ушло время чистоты и свободной веры, — сказал Чосек. — Мода на остриженные мозги нужна тем, кто стремится увековечить свою диктатуру: быдло не возразит, быдло будет блеять в унисон… И все же негодяи повсюду потерпят крах. По той причине, что ненавидят людей…

Однажды нашло и на Гонзасека, когда пан Губайло угостил его за вскопанный огород тушеным кроликом.

— Это необыкновенно вкусно, — восхищался Гонзасек. — Предлагаю поохотиться на кроликов!

Пан Дыля не одобрил сумасбродную идею: «Какая охота без собак и ружей? Да и без охотничьих угодий — какая охота?» Но Чосек заявил, что он прирожденный охотник и тоже непрочь отведать тушеного кролика.

Так они вдвоем отправились на поиски диких кроликов, и у каждого на шее висела рогатка.

Проходя через незнакомый поселок, увидели во дворе кроликов. Кролики сидели за сеткой и грызли морковку.

— Вот дикие кролики, — объявил Чосек. — Только они еще не тушеные!

— Ясно, отчего они такие сладенькие, — прибавил Гонзасек. — Они же питаются морковкой. Чосек, за дело!

Гонзасек раскрыл мешок, а Чосек полез за сетку.

Но тут выбежал хозяин, и после неубедительных объяснений, что Чосек застрял в сетке, желая погладить крольчиху, приятели побросали свои рогатки и пустились наутек.

Хозяин пальнул им вслед дробью.

Вечером, выковыривая дробь из своего тела, Чосек сказал:

— А все же славно мы поохотились!..

Жил в городе человек по фамилии Шебуршевич. Газеты и телевидение каждый день трубили о нем, как о величайшем ученом. Обыватели не знали, что за открытия совершил ученый, но так привыкли к его славе, что уже смирились с предложением какого-то комитета за какую-то солидарность какой-то общественности переименовать свой город в Шебуршевск.

Однажды у Шебуршевича заболел слуга. Выйдя на балкон своего дома и увидев Гонзасека, ученый поманил его рукой.

— Я великий ученый, — сказал он. — Ты, безусловно, слыхал об этом. Твой долг — служить таким людям, как я, иначе я уеду из вашего города, и город станет опять грязной, вонючей дырой, лишенной света большого ума!

— Я готов помочь вам, — Гонзасек растерялся от высокомерия и многословия человека, которого видел впервые. — Что я должен сделать?

— Видишь ли, меня подвел слуга: слег в постель, не выполнив положенной работы. Зайдя ко мне в дом, я дам тебе корзину и деньги. Ты пойдешь в магазин (вон тот, видишь?), скажешь, что нужно три хлеба, килограмм самой лучшей колбасы и три килограмма отборных фруктов. Скажешь, что это все для Шебуршевича, и тебе отпустят за счет невежд со скидкой. У меня соберутся сегодня самые умные головы из газет и телевидения.