Ужин прошел не так весело, как предыдущий, однако Карис не догадался ни о чем, а некоторую напряженность списал на неважное самочувствие шута после наказания – он был в числе посвященных и, по его признанию, сам бы в процессе поучаствовал: Светлой-то ничего, а вот этого дурака точно могли зарезать.

А ночью шут опять пришел, и прогнать его Лена не смогла, несмотря ни на какую его неестественно прямую осанку. Ему это и не мешало, и Лена бы забыла совершенно, если б не проснулась посреди ночи по естественным причинам, а шут не спал бы на животе. Спина у него выглядела, по мнению Лены, жутко, и заснуть она не могла, теперь уже от жалости, у нее просто сердце кровью обливалось, а слезы лились непрерывным потоком, но внутрь.

Он открыл глаза, как-то сразу – он вообще просыпался мгновенно, увидел несчастное лицо Лены и всполошился:

– Что? Что случилось?

– Твоя спина случилась.

Шут рефлекторно попробовал посмотреть на свою спину, ничего не увидел и, спрыгнув с кровати, подошел к зеркалу. Наготы он не стеснялся, как и Лиасс. А Лена даже в туалет в халате ходила.

– А что спина? Нормальная спина. Лена, честное слово! Через пару дней и думать забуду. Вот почему тебе мою спину жалко, а ухо не жалко? Ты только посмотри, что Маркус с ним сделал! Нет, ты посмотри! – Он начал совать Лене ухо прямо в лицо (ухо и правда было красное и припухшее… и заостренное сверху) и жаловаться на жестокосердного Маркуса и в конце концов развеселил. – Лена, не обращай внимания. Я действительно заслужил наказание.

– А тебе не приходило в голову, что людей просто нельзя бить плетью в наказание?

Он улегся поперек кровати, положив голову Лене на живот, и подумал:

– Нет, не приходило. А почему? Как еще можно наказать не за преступление, а за провинность? Штраф? Так с меня взять нечего. Посадить в крепость на неделю? И кормить за счет казны? Выставить к позорному столбу? Нет уж, пусть лучше десяток плетей. Ты видишь, я уже на спине лежу.

– Не лежи, больно ведь.

– Ну больно, – переворачиваясь на бок, согласился шут, – но вовсе не так, как тебе кажется. И даже не так, как кажется Маркусу. Я говорил, что эльфийская кровь сильнее? А эльфы выносливее и терпеливее людей. И вообще… Вот при прежнем короле всем доставалось. Гневлив был и скор на расправу. Я в те времена частенько… с горделивой осанкой ходил. А то еще случалось королевским кулаком получить, а папенька был не чета сыну – на голову выше да крепче. Я молодой совсем был, глупый, еще не умел приспосабливаться. А вот однажды осерчал он крепко и всыпали мне тридцать плетей… Это было неприятно. Даже очень. Не хочешь знать, за что?

Лена пригладила его хронически встрепанные волосы.

– Ты и сам сейчас расскажешь.

– А то! Расскажу, конечно. Хватило у меня ума приударить за королевской… хм… подругой. А поаккуратнее быть ума не хватило. И застукал он нас в самый, можно сказать, пикантный момент. Мне сразу в ухо, а уж потом и выпороли.

– А с ней что было?

– То же самое, – вздохнул шут. – Кроме в ухо. Дама, правда, не дожидаясь и десятой плети, предусмотрительно в обморок упала, так что ее помиловали. Я тоже хотел, но вовремя понял, что все равно не поверят. Ну, ее из дворца-то турнули, а мне пришлось через два дня гостей веселить. Так хоть бы на аллели играть заставили, а то ведь жонглировать да кувыркаться. Вот какой жестокий он был человек. Пожалей меня, а?

Лена почесала его за отшибленным ухом, и шут очень натурально замурлыкал.

– Он был крут, но справедлив. Когда он умер, я хотел было уйти, но Родаг попросил меня остаться. А он совсем на отца не похож. Зря руками не махал, особенно тогда, да и сейчас… знаешь, раньше король двух палачей держал, чтоб посменно работали, а у Родага один вон пузо отъел от безделья. Я, наверное, у него первый был за неделю.

– А что, редко казнят?

– Нечасто. За мятеж казнят, за убийства. Разбойников казнят… да, считай, за те же убийства. Вот в прошлом году одного насильника поймали, на девчонок малолетних нападал, животное. Четвертовали бы непременно да оскопили для начала, так не дожил до казни, в крепости арестанты насмерть забили. Знаешь, в королевстве порядок. Гораздо лучше стало, чем когда я мальчишкой был. Можно спокойно по дорогам ездить, а то, бывало, караваны собирали, охрану нанимали. Охрану, конечно, и сейчас лучше нанять, но не отряд уже, а одного-двух рубак.

– А что все-таки у тебя произошло с Родагом?

Шут помрачнел, и Лена тут же укорила себя за неделикатность и прижала ему губы пальцем. Палец он поцеловал и улыбнулся, хотя и вовсе не весело.

– А ты ведь и так догадываешься. Мы с Родагом всегда ладили. Больше чем ладили. Ну я и понадеялся, что и у шута может быть друг. Позволил себе лишнего…

– Посмеялся?

– Смеяться мне как раз было можно. Нет. Поспорил. Попробовал с позиции логики убедить его в том, что решение он принял неправильное. Ну и получил по морде. Да если б кулаком… Он дал мне пощечину, да такую… весьма королевскую. И поставил на колени. Вижу, не одобряешь. И Маркус бы не одобрил. Маркус, видишь, от эмоций – в ухо. Это понятно и даже не обидно. К тому же я при желании мог ответить ему тем же. А королю не ответишь. Знаешь, он так и не понял. Потом держал себя как ни в чем не бывало, о личном говорил. Ну, и я тоже. Только спорить больше не пытался.

– Тогда ты и выпрягся, да?

– Нет, выпрягся я раньше, но держался еще дольше. Это уж в последние месяцы никаких сил не было. Словно щелкнуло что-то – и как отрезало. Чувствую, что не туда несет, а остановиться не могу. Словно на прочность всех проверял. Вот и допроверялся. Только ты знаешь, я страшно этому рад. – Он потянулся и погладил ее по щеке. – Угадай почему?

Жизнь во дворце Лене не нравилась. Конечно, имелись преимущества в виде унитаза, а не кустиков, ванны, а не ледяной воды в ручье и мягкой постели, а не одеяла, брошенного на голую землю. Но вот говорить с незнакомыми людьми не хотелось. Не нравились косые взгляды, которые бросали на шута, да и не только взгляды: однажды он улизнул, чтобы принести чего-нибудь вкусненького с кухни, а по дороге напоролся на пару своих недоброжелателей и вернулся слегка помятый, в разорванной рубашке и порезом на руке – правда, пустяковым. В общем, Лена выбрала образ жизни отшельницы и общалась только с Карисом, но ведь и с ним нужно было помнить, что она – Светлая. То есть Ищущая. Да и разочаровывать его было бы жаль. Карис научил ее местной разновидности покера, и порой они коротали вечера за игрой, причем шут отчаянно блефовал, корчил невероятные рожи и вообще придуривался как мог. Еще Карис развлекал ее фокусами. Кроликов из шляпы не доставал, а бабочек из рукава выпускал, и бабочки выписывали по комнате затейливые фигуры, а потом превращались в снежинки и таяли в воздухе.

Из комнаты она выходила только в сопровождении обоих спутников, нередко присоединялся и маг, и, конечно, тогда к ней никто не рисковал подойти. Стоило покинуть дворец, как на нее переставали обращать внимание, как в старые добрые времена, и такие «выходы в мир» она ценила, хотя и были они редки. Развлечься в городе всегда было где: то в некоем трактире выступает менестрель, то на рынке еще одно кукольное представление, то заезжие фокусники (которые на самом деле были просто плохими магами) устраивали целый спектакль с фейерверками, да какими – то диковинные звери расцветали в темнеющем небе, то фантастические цветы, красиво было необыкновенно. Архитектурных достопримечательностей в Сайбе не было, здесь явно отдавали предпочтение практичности, а не изящности, но никакого отвращения улицы не вызывали. Никак не хуже Новосибирска.

Конечно, с визитом в местный вариант Закаменки они больше не ходили, тем более что Маркусу вернули его невеликое имущество – какие-то амулеты, шпагу с потертым эфесом, одежду и деньги. Правда, он предпочитал теперь эльфийский клинок. Прочитал Лене целую лекцию о разнице между самыми лучшими мечами людей и самыми простенькими – эльфов, и получалось, что любой понимающий человек не задумываясь отдаст шпагу работы знаменитого мастера (при этом он погладил свою старую) на плохонький эльфийский кинжал, да еще приплатит сверху. А им дали отнюдь не плохонькие. Эльфы продавали свое оружие людям, но секретами производства не делились. Лена вспомнила сказки и поинтересовалась гномским оружием, не обращая внимания на хихикающего шута. Маркус и вовсе воодушевился. Эта тема была ему интересна, так что Лена прослушала настоящий курс о холодном оружии. Даже шут был вынужден признать, что Маркус в вопросе разбирается и рассказывает интересно. Гномское оружие кое-где сохранилось, но использовали его только очень крупные и сильные мужчины: больно уж тяжелым оно было. К тому же это были в основном секиры, топоры, алебарды, палицы… а остальные названия Лена слышала впервые в жизни, да и чем секира отличается от алебарды, представляла очень смутно. Потом для наглядности была проведена экскурсия: Маркус сводил их к знакомому оружейнику, продал свою шпагу за очень неплохие деньги и в качестве бонуса выпросил возможность показать коллекцию «для особых клиентов». Было похоже что сам он был именно особым, но шут – нет, а уж женщина – тем более. Оружейник провокационно спросил, какой бы меч выбрала дама, и был просто поражен, когда Лена остановилась перед неброским клинком, чуть изогнутым, кажется, в ее мире такие или похожие назывались катанами. Чем ей понравился этот меч, она ни за что бы не сказала. Там были и покрасивше, и сталь была поголубее, и эфесы понаряднее, и ножны поузорнее – что еще должно было заинтересовать женщину, но Лену отчего-то потянуло именно к этому. Была в нем какая-то сдержанная смертоносная красота. Человек, который взял бы эту катану в руки, непременно бы ей пользовался. И шинковал бы врагов на манер электрической мясорубки… Как оказалось, это был лучший экземпляр коллекции, древний эльфийский клинок, принадлежавший некоему непобедимому вождю, начавшему ту самую вторую эльфийскую, которую застал Маркус, и побежденному прозаично: отравленной стрелой в спину, и не оказалось рядом Странницы, чтобы вернуть ему жизнь. Без лидера эльфы проиграли: были они действительно разобщены, разрозненны и, по большому счету, не азартны, а клинок стал добычей бравого наемника, пропившего его в первом же трактире. И так был потрясен оружейник, что подарил Лене маленький кинжальчик (Лена бы его скорее стилетом назвала за узкое, как жало, лезвие), да еще долго уговаривал, чтобы приняла.