«Как скучно все-таки ждать! — подумал Саша. — Неужели Данька не дошел еще до Иванова?»

А Даня Яковлев как раз в это самое время, перепрыгивая через четыре ступеньки, энергично взбирался по лестнице Ивановых.

Раз, два — и он изо всех сил заколотил кулаком в дверь.

Открывшая ему женщина в железнодорожной форме увидела перед собой запыхавшегося мальчика без пальто и без шапки.

— Мне бы Иванова Владимира, — задыхаясь от бега, сказал Яковлев.

— Не случилось ли чего худого? — с тревогой спросила женщина и сейчас же повела его в комнату.

Там, за обеденным столом, сидел Иванов Владимир и безмятежно ел щи. Против него, насупив брови, сидел другой Иванов, Иван Капитонович (знаменитый кровельщик), и тоже ел щи.

Когда Яковлев ворвался в комнату, Иванов-отец сурово посмотрел на него из-под насупленных бровей.

— Здравствуйте! — разом потеряв голос, сказал Яковлев.

— Здравствуй, здравствуй, — отрезая большим ножом большой кусок хлеба, снисходительно ответил Иванов-старший и подал Яковлеву руку.

Полный сознания оказанной ему чести, Яковлев пожал длинные, широкие пальцы знаменитого кровельщика.

— Ты за кисточкой? — продолжая есть, спросил Володька. — А кисточку я оставил у Зои Николаевны. Честное слово. Еще вчера.

— Не за кисточкой! Сбор по цепочке. Живо!

— Где? — спросил, вскакивая с места, Иванов-сын.

— Ну чего там, чего? Щи-то доешь, — сказал Иванов-отец.

— После доест, — примирительно ответила женщина в железнодорожной форме, которая была не иначе, как мамой Иванова. — Ведь мальчик за делом пришел. Ребята ждут… Володя, я кашу в полотенце заверну и там поставлю. Найдешь? Вон там…

Ясное дело, ей жаль, что сыну не дали поесть. Но вот бывают же на свете такие сознательные матери!

— Так ты к Семенчуку? — сказал Яковлев.

— Нет, к бумерангу! — презрительно ответил Володька Иванов, дожевывая хлеб. — Сам, небось, знаю. Умный нашелся…

— До свиданья! — сказал Яковлев.

— До свиданья, мальчик, — серьезно ответила железнодорожница.

— Бывай здоров, — ответил знаменитый человек (и, между прочим, опять пожал Яковлеву руку).

Не дожидаясь, пока товарищ оденется, Яковлев вышел на лестницу.

Ему хотелось бежать, но бежать было, собственно говоря, уже некуда — он сделал то, что было ему поручено, и мог спокойно возвращаться назад, на школьный двор.

Даня остановился на площадке, задумчиво посмотрел вниз, плюнул в пролет и, задрав голову, стал поджидать Иванова.

Ждать долго не пришлось. Через минуту тот кубарем скатился с лестницы, на ходу застегивая пальто.

— Слушай, Володька, — сказал Яковлев просительно, — я, пожалуй, с тобой до Семенчука добегу, а?

— Здрасте! — ответил Иванов с презрением в голосе. — Что ж это за цепочка будет? Только все перепутается. Ступай себе, ступай…

И он покатился дальше с такой быстротой, что у Дани замелькало в глазах.

Даня вздохнул, навалился локтем на перила и стал прыгать вниз, стараясь наступать на каждую ступеньку обеими несогнутыми ногами. Это было не так легко, как кажется, но все-таки удавалось. Добравшись до площадки первого этажа, он с удовлетворением оглядел лестницу, остановился, чтобы передохнуть и привести в порядок последние впечатления.

«Везет же другим! — не без легкой зависти подумал он. — Вот у Володьки мама — железнодорожница… Нет того, чтобы моя мама тоже была железнодорожница! Другим счастье в руки идет, а им даже неохота им воспользоваться…» Вот он, Даня, например, надевал бы иногда мамин китель и выходил бы погулять во двор. Вокруг него сразу собирались бы ребята — всякая там дворовая мелкота…

Услужливое воображение развернуло перед Даней следующую картину: он стоит во дворе, задумчиво жует яблоко, а все вокруг замирают от немого восхищения.

Везет другим!

Размечтавшись, он шел медленно и, только взглянув на попавшиеся по дороге часы, опомнился: времени-то! Подняв воротник куртки, он рысью побежал на школьный двор.

На бревне рядом с Сашей уже сидели ребята. Он был последним — последним, недостающим звеном цепочки. Все недоумевали, куда он пропал.

Ребята сидели на бревне и уныло смотрели вперед на дорогу.

— Здо́рово! — крикнул дальнозоркий Кузнецов, заметив приближавшегося Яковлева. — Ай да цепочка! Здо́рово!

— А я… — Яковлев виновато посмотрел на Петровского. — Я, понимаешь…

— Ступай-ка лучше оденься! — зло сказал Саша.

И посиневший от холода Даня покорно вошел в школу.

Все терпеливо ждали. Было ясно: речь пойдет о чем-то серьезном. Не каждый день бывает сбор по цепочке.

— Ну хоть бы намекнул приблизительно! — приставал к Саше Мика Калитин.

Саша покачал головой. Пусть раньше соберутся все.

И вот наконец все собрались (то-есть возвратился в шапке и пальто смущенный и молчаливый Яковлев).

Петровский посмотрел на него уничтожающим взглядом, поднялся с бревна и оглядел начавший темнеть двор.

— Ребята, — сказал он, — вы забыли, вернее — мы все забыли, что сказал товарищ Сталин. Он сказал: пятьдесят миллионов тонн чугуна, шестьдесят миллионов тонн стали…

Мальчики посмотрели на него с некоторым удивлением и тревогой. Все притихли, но никто еще ничего толком не понимал.

Ясно было одно: речь идет о деле государственном. Даже Кузнецов стал слушать серьезно. Саша стоял на бревне, сняв шапку. Из-под расстегнутого ворота пальто виднелся красный галстук. Его глаза сузились.

— Ребята, нам поручили собрать цветной лом. Нас никто не заставлял — мы сами решили, сами взяли на себя обязательство… — Он слегка выставил голову вперед, глубоко вздохнул и сжал руку в кулак. — И что же? Надо сказать прямо: мы несерьезно отнеслись к данному слову. Можно подумать, что у нас нет общественной чести. Ни сердца, ни воображения…

— Позор! — тихо сказал Даня.

— Мы забыли, ребята, что во время войны многие из нас были тимуровцами… И вот, понимаете, окончилась война, и что же? Вышло, как будто мы успокоились — проявили активность только при хождении в кино… И не будем закрывать глаза, скажем откровенно: многие ребята ходили по пять раз на одну и ту же картину!

— А что тут, собственно, плохого? — поправляя очки, спросил Денисов. (Он очень любил кино, и если не ходил на каждую картину по пять раз, то только потому, что у него не было денег.)

— А то, что обыкновенно! — вынырнув из-за плеча Саши, закричал Даня. — Геологи, небось, не ходят на каждую картину, а может быть, им тоже охота…

Ребята раскрыли рты.

— Да, да! — распаляясь, продолжал Даня, с силой ударяя кулаком по воздуху. — Нам поручили до-бы-чу цветного металла, совершенно так же, как геологам… И вот представьте себе, как они там, где-нибудь, потом обливаются. Пески, жара, хамсин и все такое…

— Уж и хамсин! У нас не бывает хамсина. Это в аравийских пустынях.

— Все равно, — сказал Саша. — У нас бывают черные бури. В общем, Яковлев прав…

— Еще бы! — сказал насмешливо Кузнецов.

— Да, да! В общем, Яковлев прав, — продолжал Саша, стараясь не замечать кузнецовских штучек. — Нам поручили важное дело, а мы не справились. И мало того, что не справились… — Он слез с бревна и с досадой постучал кулаком о кулак. — Ужасно все скверно вышло, ребята… В пятом уже сорок килограммов. В нашем втором и третьем звеньях тоже есть килограммов тридцать-двадцать…

— Да, ничего себе «хамсин»! — сказал Кузнецов.

— В общем, — скривившись, как будто у него что-то заболело, не без труда выговорил Саша, — в общем, Зоя Николаевна сказала, что наше звено отстающее и что мы бросаем тень на весь класс…

— Вот это да! — обиженно сказал Мика Калитин.

— Были первые — стали последние! — подхватил Калитин Лека.

Поднялся шум. Все мальчики заговорили разом.

— Одним словом, надо решить, что же мы будем делать, — громко сказал Саша. — Сейчас же, срочно… я предлагаю…

— В общем, я уже объявил, что у нас все есть, — сказал вдруг Яковлев, — что мы собрали… полтонны! Потому что как хотите, но если нас обскакивают третьеклассники… В общем, я уже сказал.