Вода была как парное молоко, ласковая и тёплая. Вася на бултых алея всласть. Но и этого показалось мало. Он зажал пальцами нос и уши и стал нырять. Окунулся раз, другой, третий. Мог бы окунуться и ещё. Помешал сердитый дедушкин голос:

— Васятка, марш обратно! Накупался, поди, до чертенят в глазах.

Вася послушно вылез из воды. Вытер лицо рубахой и уселся рядом с дедушкой на не остывший ещё песок.

С бугра они наблюдали, как мальчишки моют лошадиные спины, слушали задорное кваканье лягушек на противоположном берегу, следили за полётом стаи уток над речкой.

Небо наливалось густой синевой. Тёмные тучи закрывали горизонт. Время от времени там что-то сверкало. На какое-то мгновение Вася увидел в этом отблеске одинокий комбайн на дальнем краю поля. Там отец докашивал последнюю делянку ржи. Остальные комбайны — Васе сказал об этом дедушка — отправились помогать соседней бригаде, чтобы и там к завтрашнему дню уборка была закончена.

Мигающий блеск вдали радовал и пугал Васю. Радовал потому, что в этом сверкании всё преображалось, становилось удивительно красочным и ярким. Словно великан-волшебник чиркал там, за горизонтом, огромной спичкой. А пугало то, что Вася никак не мог понять, откуда, каким образом рождаются вспышки и что означают они.

— Может, там пожар? — тревожился Вася.

— Скажешь тоже! — отвечал дедушка. — Это молнии сверкают. Обычное небесное явление. Зарницей-зарянкой зовётся.

— Молний без грома не бывает. Сверкнёт, а потом как трахнет!

— Гром-то, конечно, всегда при молнии. Но сегодня она слишком далеко от нас. Потому отблеск молнии видим, а грома не слышим. Это и есть зарница.

Небосвод трепетал, содрогался в заревных вспышках. Вася представил, как отец смотрит сейчас на чудо-сияние над своей головой. Наверное, изо всех сил спешит закончить косовицу. И тогда эти слепящие отблески будут как салют в честь него, победителя уборки. Вот только жаль, пушечных выстрелов не слышно.

И тут порыв ветра донёс издалека глухой, раскатистый гул, похожий на эхо орудийного залпа.

— Ур-р-а! — завопил Вася. — Салют победы!.. А ты, дедушка, говорил — зарница без грома…

— Это не зарница, а какая-то озорница, — усмехнулся дедушка. — На небе стукнет — на земле слышно.

И вдруг они увидели, что там, в дальней дали, к небу поднялось яркое-преяркое пламя. Оно озарило окрестность алым, беспокойным светом. Вася чуть в ладоши не захлопал от восторга — до того красиво блеснуло небо у горизонта. Но дедушка не одобрил его восторга.

— Не помню, чтобы зарница когда-либо так буйствовала. — Дедушка встревоженно схватил Васю за руку: — Да и не зарница это вовсе! Должно быть, солома горит. Вон какой огромный огненный язык в небо взметнулся! А там рожь не вся ещё убрана. Погибнуть может!..

Дедушка вскочил, сдвинул ладони рупором и зычно крикнул ребятам;

— Отставить купание! Пожар! Все — по коням! На полевой стан!

Вместе с дедушкой Вася сбежал с бугра. Сенька уже сидел верхом на мокром Буланом. Он подал Васе руку и потянул к себе.

Они опять скакали вдвоём. Следом за мальчишками. И дедушка с ними, на одной лошади с кем-то из пионеров.

Выбрасывая багровое пламя, посреди поля горел стог соломы. Его подожгла молния. От стога огонь переметнулся на сухую стерню, оставшуюся после косовицы. Там и тут замерцали в сумерках огоньки. Стоило подуть ветерку, и щетинки соломы вспыхивали, как порох.

Все пять пионерских тачанок, громыхая вёдрами и бидонами, помчались к речке Весёлке за водой. Остальные ребята встали рядом со взрослыми, чтобы тушить пожар. Они бросали в огонь песок и комья земли, стегали кнутами и палками по огневым змейкам, ползущим по стерне, гасили пламя брезентом, который Тома Бесхатнева стащила с крыши бригадного вагончика. У дедушки Анисима и у шофёров, подоспевших на помощь, в руках были лопаты. Они копали перед самым пламенем землю и засыпали сухую стерню, легко поддающуюся огню.

Возвратились с речки пионеры, быстро выгрузили из тачанок вёдра, бидоны и бочки, стали выплёскивать воду в самое пекло пожара.

Огонь не желал сдаваться. Полыхающая лава, присмирев в одном месте, начинала со страшной силой бушевать в другом. Вёдра воды, выплеснутые в разъярённый огненный шквал, лишь на некоторое время успокаивали пламя. Не помогли и огнетушители, из которых Васин отец ударил по пылающей соломе упругими, пенистыми струями. Тачанкам приходилось снова и снова подвозить воду с речки.

Пламя металось по стерне, пробивалось к нескошенному участку ржи, которая стояла совсем близко от огненного урагана. Пожар в любую минуту мог обрушиться на рожь, на комбайны, на людей. Жар обжигал лица и руки. Но никто не покинул поля сражения — ни взрослые, ни дети. Они бились за хлеб, как солдаты на войне.

— Надо, — услышал Вася голос отца, — задержать огонь на этом рубеже, не допустить до ржи. Медлить нельзя…

Отец взбежал по крутой лестнице в кабину комбайна, включил мотор. Комбайн круто развернулся и на самой большой скорости двинулся в сторону сплошного огня.

Вася глянул и испугался, закрыл лицо руками. Если комбайн ещё чуть-чуть продвинется вперёд, то окажется в пламени. Тогда отцу несдобровать.

Но в нескольких шагах от линии огня отец повернул свой комбайн и повёл его вдоль пылающего острова. Потом заехал в тыл огню, так, чтобы ветер дул в спину. Жатка комбайна была опущена до предела, и длинные зубья — стальные ножи, работающие у самой земли, — подрезали, словно парикмахерской машинкой, ржаную стерню под корень.

На поле образовалась полоска, где подчистую была убрана солома и где не мог пройти огонь. Чтобы расширить этот спасительный участок и взять огонь в окружение, отец колесил на комбайне по полю, делая круг за кругом. Пожар был сжат надёжным кольцом, и пламя не могло перескочить через широкую чистую полосу, где ему не за что зацепиться.

Пожар постепенно выдохся, так и не успев доползти до нескошенной делянки ржи.

Ветер разносил по выжженному полю чёрные тучи пепла.

А где-то вдали, у горизонта, по-прежнему весело играли зарницы.

После того как рожь была убрана, председатель колхоза товарищ Морозов сказал деду Анисиму:

— Бросаю твоих чапаят на картошку. Как смотришь?

— На картошку так на картошку! Чапаята ко всему привычные.

— Выходит, согласие получено? Тогда поехали!

Председатель покатил на колхозной машине «Жигули», а мальчишки — на тачанках. Сенька Дед-Мороз, усевшись на козлах впереди Васи и дедушки Анисима, взялся за вожжи и задорно крикнул отцу:

— Попробуй догони!

— Буланому да с «Жигулями» тягаться! — так же задорно ответил отец, выглянув из машины. — Не смеши честной народ.

— Давай на спор — кто кого?

— На что спорить-то?

— На тачанку!

— Как так на тачанку?

— Если ты нас обгонишь, мы у тебя ничего просить не будем. Но если в хвосте останешься попросим ещё одну тачанку. Тогда Бася будет ездить на дедушкиной, а я — на новенькой…

— Хитрый уговор. Но не мне ж в хвосте плестись! Так что согласен!

Сенька привстал на козлах, взмахнул кнутом. Буланый припустился во весь опор. Ускорили бег и остальные лошади.

Не прошло и пятнадцати минут, как ребята увидели на дороге близ картофельного поля знакомые «Жигули». Перед машиной на корточках сидел товарищ Морозов и чинил колесо.

Сенька первый заметил его. Громко гикнул, помахал рукой и помчался дальше.

— Считай, будет новая тачанка! Персональная! — Обернувшись к Васе, Сенька заносчиво повёл носом. — Вот повезло!

— А мне и дедушкина нравится, — отвернулся от него Вася.

Товарищ Морозов прибыл на поле, когда тачанки, доверху нагруженные мешками с картошкой, уже двинулись в село, к картофелехранилищу.

Потом ребята ещё несколько раз возвращались на поле за картошкой, пока не вывезли последние мешки.