Если в эпоху родового строя гарантией безопасности индивида был род, который обязан был выступить в защиту отдельных своих слабых, обиженных членов, то в условиях классового общества, когда члены разных родов перемешивались и родовые связи все более слабели и рвались, а вместе с тем теряли свою власть над людьми и родовые традиции и обязанности защиты сородичей, функция защиты отдельного члена общества неизбежно должна была перейти к государству. Конечно, государство в возникшем классовом обществе было прежде всего государством экономически господствующего класса. Но именно этот класс и был наиболее заинтересован в том, чтобы широкие народные массы видели в государстве силу, стоящую выше эгоистических интересов отдельных лиц и классов и, более того, склонную и способную стать на стороне слабого и угнетенного и защитить его от насилия со стороны более могущественного. Ради этой цели господствующему классу стоило иногда поступиться интересами отдельных своих представителей, поскольку этого требовали интересы класса в целом. И не случайно в одном из древнейших классовых законодательств — знаменитом своде законов вавилонского царя Хаммурапи — был ряд статей, защищающих несостоятельных должников от чрезмерной алчности и жестокости заимодавцев-ростовщиков, мелких торговцев — от недобросовестности крупных купцов, рядовых воинов — от злоупотреблений и несправедливости их начальства.

В этих условиях особый ореол создается вокруг тех лиц, в которых как бы воплощается сама идея государственности, — правителей, царей. Чем больше в обществе становилось несправедливости и насилия, чем больше терпели эксплуатируемые от эксплуататоров, тем сильнее угнетенным хотелось верить в то, что их положение не окончательно безнадежно и у них есть защита. И что, хотя богатые и влиятельные насильники творят зло и беззаконие, но есть и над ними высшая контролирующая сила, которая способна их укротить и покарать, — это могучий и справедливый царь. Угнетенные ждали от царя осуществления тех своих чаяний, которые фактически не осуществило государство. А представители верховной власти со своей стороны стремились укрепить в народе эти иллюзорные представления. Во введении и заключении к тому же кодексу Хаммурапи царь рисуется «заботливым князем», которого боги «призвали для блага народа… чтобы справедливость в стране заставить сиять, чтобы уничтожить преступников и злых, чтобы сильный не притеснял слабого… чтобы оказать справедливость сироте и вдове…» и т. п. Вместе с тем Хаммурапи заверяет, что издал эти законы по велению бога Шамаша, «великого судьи небес и земли»[29] Вавилонский бог солнца и света Шамаш выступает также в роли благого бога, бога справедливости и правосудия. В фараоновском Египте, как мы видели, эта роль была приписана жрецами Амона своему богу.

Но чем более эта возникшая в народном сознании и разработанная и развитая древними теологами и философами идея универсального бога, с атрибутами вездесущности и всемогущества и вместе с тем всеведения, премудрости, правосудия и всеблагости, приближалась к идеалу, тем более она обнаруживала свою внутреннюю противоречивость. Сущность противоречия в этой идее классически сформулировал великий греческий философ-материалист Эпикур (341–270 г. до н. э.): если бог всемогущ и всеблаг, то почему в мире существует зло? «Бог или хочет уничтожить зло и не может, или может, но не хочет, или не может и не хочет, или хочет и может. Если он хочет и не может — он бессилен, что несовместимо с богом; если может и не хочет — он зол, что также чуждо богу. Если не может и не хочет — он бессилен и зол — это призрак, а не бог. Если хочет и может, что единственно подобает богу, откуда тогда зло? Или почему он его не устраняет?»[30]

А за две с лишним тысячи лет до Эпикура над этой проблемой задумался другой, древневавилонский, мыслитель. Он, правда, рассмотрел ее в более узком аспекте, но зато в более близком к окружающей человека общественной действительности: если боги благи и справедливы, то почему в мире людей царит несправедливость, почему они допускают страдания невинных? И этот вавилонянин написал сочинение в стихах, которое почти целиком дошло до нас, написанное клинописью на нескольких глиняных табличках. Автор вывел в нем человека, который жалуется на свою судьбу самому богу. Герой поэмы уверяет, что всю свою жизнь он провел, как подобает праведному и благочестивому человеку, а между тем его постигли величайшие бедствия и ужасные болезни: «Я взывал к моему богу, но он не явил мне своего лица…» Бог поступил с этим праведником, как с тем, кто «был небрежен к богам». Почему бог так поступает с ним? Ответить на этот вопрос автор даже не попытался. Поэма заканчивается пессимистически: «Предначертания бога — темнота, и кто может уразуметь ее? Как мы, люди, можем понять путь божий?..»[31] И все же даже в вопросах, поставленных такими людьми, как Эпикур, а до него древним вавилонянином, по существу, заключалось обвинение богам, причиняющим зло людям. А перед древними теологами, очевидно, неминуемо должна была встать задача найти для богов какие-то оправдания. Это и есть пресловутая проблема «теодицеи» (греч. «богооправдание»).

Понятно, что этой проблемы не существовало на ранних ступенях религии. Тогда люди верили во множество богов и духов, в особых сверхъестественных существ, отличавшихся от людей по своим свойствам и способностям, в общем более могущественных, чем человек, но отнюдь не всемогущих, не всезнающих и весьма далеких от совершенства в любом отношении, в том числе и этическом. Этим духам не только приписывался териоморфный или антропоморфный облик, но и соответствующее поведение. Поступки богов пытались объяснить так же, как поступки людей. Древние греки во времена Гомера и даже Геродота верили, что боги могут причинить людям зло, например из зависти к слишком счастливому человеку или из духа соперничества, или из чувства мести, в случае, если человек хотя бы ненароком оскорбил божество. Оправдание гомеровского Зевса было бессмысленной затеей: его поступки, как и поступки любого земного тирана, сплошь и рядом были вызваны прихотью или капризом. «Боги Илиады, — пишет по этому поводу В. Н. Ярхо, — меньше всего призваны наблюдать за сохранением справедливости на земле и карать за ее нарушение, — прежде всего потому, что сами они не являются ее носителями»[32] Сказанное можно отнести к любому богу любой религии на ранней стадии ее развития, в том числе и к древнееврейскому богу Яхве: вспомним его поведение в древних библейских мифах о «грехопадении» первых людей или о «вавилонском столпотворении».

Но из той же «Илиады», последние части и окончательное оформление которой относятся, по-видимому, к VIII–VI вв., мы узнаем, что Зевс, оказывается, поборник справедливости и что он карает тех, кто выносит на суде неправые приговоры (XVI, 384 сл). А у поэта Гесиода, жившего на рубеже VIII и VII вв. утверждение о справедливости богов вообще и Зевса в особенности принимает уже характер подлинной теодицеи. В его «Трудах и днях» воплощением справедливости и заступницей угнетенных становится любимая дочь Зевса Дике (греч. «справедливость»). Она постоянно находится при своем отце «и о неправде людской сообщает ему»[33].

Может быть, ни в одной религии древности теологическая мысль не билась над проблемой теодицеи с таким напряжением, как в древнееврейской. Защиту и оправдание своего бога взяли на себя пророки Яхве, но начиная с VIII в. это уже были пророки нового типа, не такие, как Илия и Елисей. В научной литературе их иногда называют пророками-писателями.

Пророки-писатели получили такое название в современной научной литературе не случайно. Дело в том, что в VIII–VI вв. до н. э. некоторые пророки стали не только произносить свои пророчества, но и записывать их. Позже часть таких записанных пророчеств была включена в канон Ветхого завета под названием «пророческие книги». О том, что пророки записывали свои речи, имеются свидетельства в самих пророческих книгах, причем обычно авторы уверяют, что записывать им повелел сам бог. Так, пророк Исаия пишет: «И сказал мне Яхве: возьми себе большой свиток и начертай на нем человеческим письмом…» (Ис. 8:1), и в другом месте бог велит Исаии: «…Впиши это в книгу, чтобы осталось на будущее время, навсегда, навеки» (Ис. 30:8). Об Иеремии сообщается, что при нем состоял некий его ученик по имени Варух, выполнявший также функции секретаря. «…Было такое слово к Иеремии от Яхве: возьми себе книжный свиток и напиши в нем все слова, которые я говорил тебе… И призвал Иеремия Варуха, сына Нирии, и написал Варух в книжный свиток из уст Иеремии все слова Яхве, которые он говорил ему» (Иер. 36:1–2,4).