Нет доводов убедительней тех, до которых додумался сам.

Тут заголосил хор небесный: «Верьте люди, верьте всегда, верьте всем сердцем! Бог — спаситель наш!»

На самом верхнем ярусе амфитеатра возникла женская фигура. Хор смолк. Все смолкло. Все недвижимо. Взгляды устремлены в точку наверху. Всякий со своей надеждой глядит на пророчицу Эстер.

Образ ее страшен и прекрасен. Лик бел, волосы черны, до пояса спадают. Весь амфитеатр и каждый воин в нем отражаются в огромных ее глазах. Лунный свет очерчивает стройный стан. Внизу тысячи пар глаз и ушей напряглись и ждут.

«Они идут, они идут! Дойдут ли? О народ Якова, Богом названный Израиль, забудь страх! Я слышу их барабанный бой, их труб гуденье. Но воля Господа опережает их полки. Всех богатств страны Офир не достанет им, чтоб купить победу!»

«Они идут, они идут! Дойдут ли? Я вижу блеск их сабель, я слышу топот их коней. Но воля Господа опережает их полки. Встряхнуть покрепче оливковое дерево пред сбором урожая, и что останется на ветвях? Жалкая горсть плодов! То же ждет и их орду!»

«Они идут, они идут! Дойдут ли? Воля Господа опережает их полки. Хамадан — ваша первая добыча. Удостоится победы, кто убежден в ней! Опустошенье явит горькая Вавилона судьба. Дикие звери поселятся в домах, ночами станут совы-сипухи кричать, а днями страусы нечистые по улицам бродить, и ведьмы запляшут у костров. Волки обоснуются во дворцах, змеи обживутся в каналах. Иссохнут луга, обесплодятся поля и сады. Вот ваших гонителей кары! Израилю же Бог вернет, что обещал и берег. Пойте, небеса! Торжествуй, земля! Пляшите, горы!»

Она окончила вдохновенную речь. Легкой поступью, грациозно перепрыгивая с яруса на ярус, стала спускаться вниз. Наконец, достигла арены. Запыхавшись от долгого спуска, поспешила к Алрою. Всех изумив, упала на колени, обняла за ноги Предводителя изгнания, волосами своими стерла пыль с его сандалей.

Крики восторга взвились над амфитеатром. Волна безраздельной веры захлестнула, закружила, поглотила сердца. Люди готовы потерять жизнь в надежде обрести лучшую. Мессия держал скипетр высоко над головой. И народ славил спасителя, и полагал сельджуков поверженными, и мнил себя свободным в возражденном сияющем царстве.

Утомленная пятидневным маршем, армия Хасана расположилась на постой. Молодой воевода раскинул свой роскошный шатер в том самом чудном оазисе, что прежде дал приют бежавшему из Хамадана Алрою. В миле от походного жилища Хасана разбили лагерь его бойцы. Не только в отдыхе, но и в донесениях о силе и перемещениях противника нуждался Хасан.

Гонцы были отряжены и вскоре вернулись, а с ними ограбленный разбойниками купец — почтенный правоверный мусульманин. Пострадавшего немедленно препроводили к Хасану.

«Побывал в разбойничьем логове?» — спросил купца новый властитель Хамадана.

«К несчастью, да», — ответил купец.

«Это далеко отсюда?»

«День пути.»

«Тебя освободили?»

«Вчерашним утром.»

«Каковы их силы?»

Купец замялся.

«У них есть заложники?» — спросил Хасан, испытующе глядя на торговца.

«О, святой Пророк наш! Горе мне, несчастному!» — возопил купец, и зарыдал, и принялся заламывать себе руки, — «Я, верноподданный халифа, дал клятву преступникам! Я, правоверный мусульманин, обязался помогать иудеям! О, господин мой, сделай милость, прикажи меня повесить! По заслугам мне такая смерть, я слишком задержался на этом свете!»

«Что все это значит? Говори, друг, и ничего не бойся!»

«Я верноподданный халифа, я правоверный мусульманин, я лишился десяти тысяч драхм!»

«Мне жаль тебя. И я ограблен. Признаем, однако, что своя утрата, свербит острее, чем чужая.»

«Будь проклят час, когда я попался на приманку этих псов! Скажи, господин, грешно ли нарушать клятву, данную еврею?»

«В этом нет греха! Любой мулла подтвердит. Я понял все. Грабители тебя освободили в обмен на обязательство не выдавать их. Лишь глупец доверяет обещанию, добытому угрозой, а умный дает слово, чтобы нарушить его. Говори все, что знаешь. Где они, сколько их, каковы их намерения?»

«Как верноподданный халифа, я должен служить ему, а обязанность истого мусульманина есть чинить ущерб неверным. Но, долг исполняя, себя обижать — грех. О, благородный господин! Негодяи обобрали меня до нитки. Отняли товаров на десять тысяч драхм! Включая доход от несостоявшейся продажи. Ах, каких замечательных платков лишился Хамадан!»

«К делу, к делу, друг! Что скажешь о разбойниках?»

«А я и толкую о деле. В платках все дело. Ибо, когда я говорю тебе о тех роскошных платках и непомерной тяжести моей утраты, ты должен уяснить, что главарь бандитов…»

«Алрой?»

«Возможно. Не знаю, как кличут этого проходимца-еврея. Он говорит мне: „Купец, ты чем-то опечален.“ Я отвечаю: „Есть отчего. Я твой пленник и тобой ограблен на десять тысяч драхм!“ А он мне: „Этот хлам ты ценишь в десять тысяч? И половины много за него. Старый плут!“ Я не полез в карман за словом: „Попробовал бы ты, босяк, назвать меня плутом в Багдаде!“ Тогда он говорит: „Ты попал в переделку, но можешь выкарабкаться без потерь. Ты не плут, ты честный малый, и умный, и, главное, ты прововерный мусульманин…“ Я перебил: „Ты прав во всем, но в толк не возьму, чем моя вера мусульманская может быть полезна иудею? Разве что, как сказано в Коране, архангел Гавриил…“ Я вижу, ты выражаешь нетерпение, мой господин?»

«Торговец, говори о деле!» — воскликнул Хасан.

«Я говорю о деле, а ты меня сбиваешь. Буду краток. Атаман разбойничий знает о твоем наступлении, дрожит от страха и хоть и старается виду не подавать, но меня не проведешь. Он отпустил меня, вручив написанное им собственноручно распоряжение некоему Бостинаю заплатить мне пять тысяч драхм при условии, что я обязуюсь сойтись с тобой и, да простит меня Пророк, солгать тебе!»

«Солгать?»

«Солгать! Но этим еврейским псам не дано понять, что истинно верующий не лжет. Итак, благородный Хасан, если, как ты говоришь, данное еврею слово не обязывает правоверного, и если ты заверишь меня, что я получу пять тысяч драхм, то услышишь всю правду.»

«О пяти тысячах не беспокойся, добрый человек. Обещаю.»

«Обещания даются по расчету, а выполнение их соразмерно опасениям», — подумал купец и сказал: «Так, значит, деньги будут?»

«Слово чести. А теперь говори все, как есть.»

«Хорошо. Знай же, что силы противника малы, а сам он смертельно боится боя. Один из главарей, по имени Джабастер, с семьюстами лиходеями отступил вглубь пустыни. Тот, которого ты зовешь Алроем, ранен и вынужден скрываться среди развалин с сотней человек. Они прячутся по гробницам и склепам. При них женщины заложницы и награбленное добро. Алрой дал мне свободу, заручившись моим словом, которое я, как прововерный мусульманин, не нарушу, и мне вменяется устрашить тебя небылицей о его огромном войске, идущем в Хамадан. И если обмануть иудея все же грех, то ты в ответе за него, как и за пять тысяч драхм, что, впрочем, есть лишь половина положенного мне.»

«Где распоряжение Бостинаю?»

«Вот оно. Тут написано, что если правитель Хамадана Хасан, поверит рассказанному мною вымыслу, испугается, не станет воевать с Алроем и вернется в Хамадан, то подателю сего, то есть мне, Бостинай должен выплатить пять тысяч драхм.»

«Старый Бостинай лишится головы.»

«Я рад. Однако, будь я на твоем месте, я бы позволил ему сначала расплатиться со мной!»

«Почтенный купец! Не хочешь ли ты вновь повстречаться с Алроем?»

«Боже сохрани!»

«Вместе со мной.»

«Это другое дело.»

«Будешь нашим проводником. Плату получишь вдвое.»

«Это лишь возвратит утраченное мной. Нельзя терять времени. Схватим Алроя! Отомстим иудеям, правоверного ограбившим!»

«Оглы!» — позвал Хасан одного из командиров, — «Вели седлать коней. Лагерь не сворачивать. Купец, до захода солнца прибудем в стойбище бандитов?»

«И даже часом раньше, если отправимся немедленно!»