Он вышел из освещенной солнцем тени на лучи, застрявшие в гребнях скал. Философ силы открыто провозгласил себя правителем. Но горестна судьба тех, кто рвется к власти, уповая на силу и мудрость людей. Ведь верх всегда одерживает тот, кто ставит на пороки.

Пришли двое — те, кому сила нужна была лишь ради власти. Они обещали ариям золото и женщин, бурдюки, полные сладкого вина и горы истекающего жиром мяса. Да! — закричали степняки, еще вчера певшие славу силе и мудрости. И они возжелали всего того, от чего их предостерегал Арий. Великий волшебник сгинул в суете сотен тысяч пороков.

Я выслушал эту историю и вдруг познал истину. Ты хочешь перевернуть мир и заставляешь его крутиться в твоих сильных пальцах, озлобляя многих, чьи сердца полны зависти. Зачем, сказал я себе, нужна власть? Власть зримая и осязаемая. Власть, мановением руки посылающая на смерть толпы людей. Ведь эта власть очевидна и недруги заботятся о противодействии ей. Не лучше ли обладать властью тайной и от этого сильной и неуязвимой? Властью, что может повергнуть ниц того, кто движет армиями? И я поселился здесь. И обзавелся сотнями преданных мне слуг. Достаточно одного моего слова и падут бездыханны десять самых могущественных властителей мира. Достаточно моей воли и земля по локоть пропитается кровью. Вот она, власть, и нет никакой другой!

И, — отшельник перехватил руку подкравшегося к нему сзади с занесенным над головой мечом Ардета, — лишь эту власть можно считать равной року. Ведь она делает роком меня. Это я держу в руке иглу и ножницы, которыми перекраиваю нить судьбы по-своему усмотрению. Я!

Глупец!

Отшельник с силой отбросил от себя побелевшего от невыносимой боли в сжатой нечеловеческой силы пальцами руке Ардета.

Глупец! Не я ли предлагал тебе силу, равную которой не имеет ни один царь. А ты пожелал вместо нее блестящее золото.

Глупец! Ведь истинное наслаждение не в том, чтобы носить золотые одежды, а в том, чтобы носящие золотые одежды падали ниц у твоего вырезанного из столетнего дуба кресла.

Глупец! Ты будешь взирать на их трясущиеся лица и за твоей спиной не будут стоять стражники. А они, вооруженные острыми мечами, все равно будут дрожать от страха, потому что твой меч незримо завис над головой каждого. Это есть истинная власть. Это есть истинная сила. Это есть истина.

Глупец!

Отшельник смолк.

— Смилуйся! Прости меня! — дрожа от страха, выдавил финикиец. — Блеск золота помутил мой разум. Я хочу быть твоим слугой.

— У сильного не может быть таких слуг. В твоих глазах тлеет золотой огонь. Тебе милей женщина, а не быстрый конь; золотая чаша, а не острый меч; сладкое вино, но не мудрое слово. Так бери же свою чашу и ступай!

— А письмо?

— Передай Раммере на словах, что я отправляюсь на восток. Он знает куда. Меня не будет ровно столько, чтобы изменить нить судьбы так как хочу я. — Отшельник подумал, а затем махнул рукой. — А, впрочем, ничего не передавай!

Ардет схватил украшенную голубыми сапфирами чашу, на которую ему указал отшельник и бросился со всех ног прочь из башни.

О, как она любила ночь! Время влюбленных, поэтов и воров. Время оборотней. Время, когда падают звезды.

Впрочем, ей не было дела до звезд. Ночь интересовала ее больше с практической стороны. Ночью было темно, а темнота порождает страх.

Страх же был ее союзником.

Этот человек не мог уйти далеко. Так сказал отшельник.

Он так и сказал, дождавшись, когда она явится на его зов:

— Ты привела ко мне дурного вестника. Быть может, я бы и сохранил ему жизнь, но купец просит, чтобы он не вернулся из Мертвого города. Поэтому этот человек твой. Я нарочно задержал его до сумерек. Насладись им и не мешкая возвращайся ко мне.

И отшельник отпил глоток доброго вина. Он очень любил вино и женщин.

Она прекрасно видела в темноте, просторное платье совершенно не сковывало движений, а быстрые ноги едва касались каменных плит, испускавших дневное тепло.

Она обогнала мужчину, который плохо ориентировался в городе, и преградила ему дорогу.

— Куда ты так спешишь, прекрасный незнакомец? Или отшельник оказал тебе дурной прием?

Мужчина какое-то время напряженно рассматривал ее, затем облегченно вздохнул, узнавая.

— Это ты. Твой отшельник ненормальный. Как и весь этот город.

— А я?

Она прекрасно знала, что ее бедра волнующе проступают сквозь складки одежды, а глухой под самую шею ворот не в состоянии скрыть высокой груди.

— Ты прекрасна! — признался он.

— Так в чем же дело? — Она зазывно качнула бедрами. Улыбка обнажила ровные острые зубки, блеснувшие в лунном свете. Мужчина облизал губы.

— Но мне надо идти. Я спешу передать послание отшельника.

— Я же не собираюсь отнимать у тебя много времени. А взамен ты получишь наслаждение, равное которому не испытывал ни разу в жизни.

— Отшельник предлагал мне силу, а ты предлагаешь наслаждение…

— Но, как я понимаю, ты отказался от силы. Неужто ты откажешься и от наслаждения?

Мужчина ухмыльнулся.

— Пожалуй, нет. Куда идти?

— Никуда, — сказала она. — Прямо здесь.

— На мостовой?

— Эти камни мягче пуха.

— Ну хорошо, давай.

Мужчина положил наземь драгоценную чашу и снял с себя меч. Она неторопливо, возбуждая его, освободилась от одежды.

Он набросился на нее словно голодный зверь. Она стонала от истомы, чувствуя его плоть, волны нечеловеческого сладострастия сотрясали ее тело и передавались партнеру. Вскоре он закричал от наслаждения, но она не прекращала неистовых ласк. Нежное упругое тело высасывало из мужчины все соки. Он пытался остановиться, но не мог. Она овладела им, сотрясая мужскую плоть непрерывной страстью.

И тогда Ардет закричал от страха. Он понял, в чьи объятия завлек его Мертвый город. Это была Лиллит, женщина-инкуб — демон сладострастия. Ни одному любовнику не удавалось освободиться из объятий Лиллит. Это была смерть, где боль уступала место оргазму. И этот нескончаемый оргазм был страшнее любой боли.

Тело Ардета сотрясалось все реже, пока вовсе не затихло. Лиллит освободилась из мертвых объятий и поднялась с каменных плит. Она была голодна, как и прежде. Над ней довлел рок, разрешить который не мог никто. Даже сам отшельник, хотя он был очень сильным мужчиной.

И еще — он единственный без труда освобождался из ее объятий, ибо властвовал над своими желаниями.

Дрожа от возбуждения, Лиллит поднялась на вершину зиккурата. Он сидел у небольшого камина и глядел на огонь. Не оборачиваясь отшельник спросил:

— Принесла?

— Да.

Золотая чаша звякнула, упав на гору драгоценных побрякушек.

— Золото, вино и любовь, — провозгласил отшельник. — Вот три вещи, от которых не стоит отказываться даже ради силы. Золото, вино, любовь.

Он повернулся к Лиллит и привлек ее в свои объятия.

— Ты вся дрожишь. — Она нежно укусила его за нижнюю губу.

Глаза отшельника были бездонно-пусты. Он не любил сердцем и был равнодушнее камня.

Он занимался с нею любовью до самого утра. И пил вино из драгоценного кубка.

Любовь.

Вино.

Золото.

А утром он собрался в дорогу.

— Мой путь будет долог, — сказал он Лиллит.

Она заплакала.

— Мне будет так не хватать тебя. Когда ты вернешься?

— Когда-нибудь. И буду с тобой долго. Пока кости глупца не истлеют под солнцем.

— А потом.

— Придет другой глупец. Все бежит по кругу. Бег этот неизменен. И лишь я в состоянии прервать его. Но я не буду этого делать. Я слишком привык к этому городу.

В полдень отшельник ушел.

Кости Ардета растащили огромнокрылые грифы.

Пожары.

Потопы.

Войны.

Чумные моры и дрожь земли.

И Время.

Вы вынуждаете людей оставлять города, храмы человеческой души, возводимые навечно.

Люди строили город, думая о счастье. Это был их дом — на высоком холме или в безветренной лощине, с кривыми и грязными улочками или широкими гипподамовыми проспектами, защищенные высокими стенами или лишь человеческим духом.