И тут мы все сразу сказали:

— Простуда!

Так был улажен и этот вопрос.

Потом мы нарисовали этикетку, которую надо было наклеить на бутылку из под уксуса, которая была у нас под рукой. Этикетка оказалась чересчур большой, но мы понимали, что в напечатанном виде она станет поменьше. Выглядела она так:

Теперь надо было подхватить простуду и посмотреть, что от нее поможет. Каждый из нас готов был поставить этот опыт на себе, но поскольку сама идея принадлежала Дикки, он был вправе попробовать первым, и это было только справедливо. В тот же день он выходил на улицу без поддевки, на следующий день с утра выбежал постоять на сквозняке в ночной рубашке, а ту рубашку, что он надевал днем, мы специально смочили с помощью одежной щетки. Но его ничего не брало — все говорят, что именно от этого мы и простужаемся, но оказывается и взрослые тоже ничего в этом не понимают.

Тогда мы все пошли в парк, и Дикки залез почти по колено воду и стоял там так долго, как только мог вытерпеть, поскольку было и впрямь очень холодно, а мы все стояли на берегу и подбадривали его криками. Он пришел домой насквозь мокрый — казалось бы, дело верное — но ему хоть бы что, только вот башмаки он основательно испортил. А еще через три дня Ноэль начал кашлять и чихать.

Дикки сказал, что так нечестно.

— Что же я могу поделать? — ответил ему Ноэль. — Надо было тебе самому подхватить эту простуду, а теперь вот она свалилась на меня.

А Алиса сказала, что она с самого начала говорила, что Ноэлю не следовало стоять у самой воды, да еще вопить во все горло. Ноэль улегся в постель, и мы стали составлять для него лекарства. Мы жалели, что он не может участвовать в этом, но он сказал, что ему вполне нравится принимать эти лекарства.

Мы сделали множество всяких лекарств. Алиса заварила травяной чай. Она взяла шалфей, тимьян, чабрец и майоран и сварила их с солью, только она зачем-то добавила еще и петрушку. Освальд говорил ей, что петрушка вовсе не лекарственная трава, ее кладут на холодное мясо, и ее надо откладывать в сторону, есть ее нельзя, а попугаи даже умирают, если съедят петрушку. Я уверен, что именно от петрушки Ноэлю стало хуже. Во всяком случае, кашлять он не перестал.

Освальд купил на пенни квасцов (они, по крайней мере, дешевые), а еще скипидару, поскольку скипидар, всякий знает, помогает от простуды, добавил немного сахара и шарики аниса и хорошенько взболтал в бутылке с водой, но Элайза выбросила эту бутылку, как только я отвернулся, потому что ей показалось, что в бутылке одна грязь, а больше денег у Освальда не было.

Дора сварила ему овсянку-размазню, и Ноэлю эта кашка понравилась, только проку от этого не было — не могли же мы, в самом деле, закупорить кашку в бутылку и сказать, что это и есть лекарство. Во-первых, это было бы нечестно, а во-вторых нам все равно никто бы не поверил.

Дик взял лимонный сок с сахаром и немного красной краски с той фланельки, которой Ноэль укутывал горло — эта краска отлично растворялась в горячей воде. Ноэль охотно выпил это, но сам он предпочитал лакричную воду, и мы дали ему попить лакричную воду, но это чересчур просто и лакричная вода чересчур черная, чтобы ее можно было продать за хорошую цену. Больше всего Ноэлю пришлось по душе средство Г. О. - и зря, потому что Г. О. просто развел в горячей воде мятные лепешки да еще покрасил это в синий цвет кобальтовой краской — тут все в порядке, ведь у Г. О. французские краски, на которых написано, что они не ядовитые, и можно сколько угодно сосать кисточки или даже сами краски, если они достанутся совсем уж глупому ребенку.

В общем, мы здорово повеселились, когда Ноэль простудился. В камине в его комнате разожгли огонь, открыли дверь в соседнюю комнату, где жили Дикки и Освальд, а девочки целый день сидели с Ноэлем и читали ему вслух — попробуйте уговорить их почитать вслух, если вы здоровы. Папа уехал в Ливерпуль, дядя Альберта — в Гастингс, и нам это было на руку, поскольку мы хотели по-честному испробовать все лекарства, а взрослые непременно постарались бы нам помешать, как будто мы можем отравить Ноэля.

Простуда шла своим ходом. Ноэль сильно чихал и кашлял, но все-таки ему было не так скверно, как в прошлом году, когда ему ставили припарки, и он не мог даже сидеть в постели. Но простуда продолжалась уже неделю, и однажды Освальд споткнулся на лестнице об Алису. Когда мы оба поднялись, я увидел, что она плачет.

— Ну, не плачь, глупышка! — сказал ей Освальд. — Ты же ничуть не ушиблась. Я бы очень огорчился, если б я по-настоящему ушиб ее, но вообще-то это очень глупо — устраиваться в темноте на лестнице, чтобы все спотыкались о тебя, ведь ясно же, как скверно себя чувствует человек, если вот так вот зашибет сестренку.

— Да не в этом дело, Освальд, — сказала Алиса — и нечего меня ругать! Мне так плохо!

Освальд похлопал ее по спине и посоветовал ей заткнуться.

— Я все думаю о Ноэле! — всхлипнула она. — Он болен — я уверена, что он тяжело болен! Мы тут играемся с лекарствами, а он болен, а Элайза не хочет вызывать врача, потому что она говорит это всего-навсего простуда. А я знаю, доктор обязательно напишет ужасно большой счет. Я помню, папа говорил летом, что доктор предъявил ему прямо-таки ужасный счет. Но он болен, болен, он может умереть!

И она снова расплакалась. Освальд еще раз похлопал ее по спине, как и подобает хорошему брату, и велел ей глядеть веселей. Мы же не в книге, а то Освальду пришлось бы обнять свою нежно любимую сестренку и смешать свои слезы с ее слезами.

Потом Освальд сказал:

— Давай напишем папе!

Но она заплакала еще громче и сказала:

— Я потеряла бумажку с его адресом. Г. О. взял ее, чтобы рисовать на обороте, а теперь я нигде не могу ее найти, я уже все перерыла. Вот что я сейчас сделаю… Нет, я и тебе не скажу. Но я должна пойти. Никому не говори. Освальд, если Элайза спросит обо мне, притворись, будто я тоже дома. Обещай!

— Ты должна сказать мне, что ты собираешься делать, — сказал я. Но она повторила «Нет!», хотя я не мог понять, зачем она так упрямится. Само собой, я сказал, раз так, я не буду ей ничего обещать. Конечно, я бы все равно сделал, как она просила. Но почему-то она ни за что не хотела сказать мне, в чем дело.

Она ушла потихоньку через заднюю дверь, пока Элайза возилась с чаем, и ее не было очень долго, даже к чаю она не вернулась. Элайза спросила Освальда, где же Алиса, и он ответил, что она, наверное, наводит порядок в своем шкафчике — девочки то и дело наводят порядок в своих шкафчиках, и это отнимает у них массу времени. После чая Ноэль сильно раскашлялся и начал звать Алису. Освальд сказал ему, что она занята важным делом, а каким — секрет и страшная тайна. Освальд не станет говорить неправду даже ради своей сестры. Когда Алиса вернулась, она была какая-то чересчур тихая, но Освальду она шепнула, что теперь все в порядке. Было уже совсем поздно, когда Элайза сказала, что она пойдет на почту отправить письмо. Это занимает у нее целый час, потому что она ходит через весь парк на почту вместо того, чтобы просто бросить письмо в ближайший почтовый ящик: дело в том, что однажды какой-то мальчик бросил в наш почтовый ящик зажигалку и все письма сгорели. Это не наших рук дело: мы сами узнали об этом только от Элайзы. Потом в дверь кто-то постучал, и мы сперва подумали, что это Элайза и что она забыла ключ. Мы велели Г. О. спуститься и открыть дверь — у него ноги помоложе наших. Мы услышали как по лестнице стучат мужские башмаки, и мы все замерли на месте — дверь отворилась и вошел альбертов дядя. Вид у него был очень усталый.