Снизу, из той самой башне, где лежал покойник (покойник, у которого борода выросла до пят уже п о с л е того, как его похоронили) доносился какой-то шум. Мы услышали, как захлопнулось дверь, как кто-то с н а р у ж и задвинул засов. Мы бросились наверх, к той открытой площадке, где так утешительно сияло солнце. Алиса прищемила себе руку между краешком ступеньки и новым башмаком Г. О., синяки были аж черные, и даже кровь пошла, но в тот момент она этого даже не заметила.

Мы посмотрели друг на друга и Освальд мужественно спросил:

«Что-что это было?»

«Он ожил», — прошептала Алиса. — «Я знаю, это он ожил. Там есть дверь, чтобы он мог выйти, когда проснется. Он сейчас придет сюда, я знаю, знаю, он придет сюда!»

Дики сказал (вовсе не мужественным голосом): «Если он живой, так чего бояться?»

«Может быть, он ожил, а сам сумасшедший!» — ответил Ноэль и мы все уставились на дверцу, которая вела на площадку, и сердца у нас перестали биться.

Больше никаких звуков снизу не доносилось.

Освальд сказал (подумать только, никто и не догадался внести его мужественную и героическую речь в Книгу Золотых дел) — так вот, он сказал:

«Это просто ветер захлопнул дверь. Я пойду вниз и посмотрю — пойдешь со мной, Дикки?»

Но Дикки ответил:

«Ветер? А засов тоже ветер закрыл?»

Денни весь покраснел, схватил Алису за руку, выпрямился, как солдат и сказал нам: «Я не боюсь. Я пойду и посмотрю».

Вот это они в Книгу Золотых дел записали. А ведь идти пришлось всем вместе — и Освальду, и Дикки и Денни. Денни шел впереди, он сказал, так ему легче, и Освальд отнесся к этому с пониманием. Если бы Освальд, как всегда, сам шел впереди, это было бы все равно как сэр Ланселот помешал бы юному оруженосцу заслужить золотые шпоры. Освальд шел вторым, что ничуть не легче, но этого никто не понимает. Ладно девочки, но папа мог бы понять такие вещи и без объяснений, но он тоже ничего не понял.

Шли мы медленно, потихоньку.

В конце винтовой лесенки мы остановились. Дверь была закрыто на засов — мы сразу убедились в этом, хотя с горя и пытались высадить ее, дружно навалившись.

К счастью, мы уже поняли, что мастер Рэвенел не выходил из могилы, а кто-то запер нас шутки ради или, может быть, вовсе не догадываясь, что наверху остались люди. Поэтому мы все вновь поднялись наверх, Освальд кратко и четко объяснил остальным, в чем дело, и мы, перегнувшись через парапет, закричал: «Эй! Эй, внизу!»

Внизу, под аркой, с которой начиналась башня, показалась фигура, и мы узнали того моряка, которому мы пожертвовали сэкономленный шестипенсовик. Он поднял голову и заговорил — негромко, но так, чтобы нам было хорошо слышно. Он сказал:

«А ну, кончайте!»

«Что — кончайте?» — спросил его Освальд.

«Орать кончайте!» — пояснил он.

«Почему?» — удивился Освальд.

А тот сказал: «Потому что если вы не заткнетесь, я щас поднимусь и задам вам — своих не узнаете!»

«Это вы заперли дверь?» — спросил его Дикки.

«Вот именно, петушок!» — сказал этот грубиян.

«Пожалуйста, пожалуйста, поднимитесь и выпустите нас!» — взмолилась Алиса (лучше бы она этого не делала, подумал Освальд, потому что этот человек только радовался нашей беде).

Пока она просила этого человека подняться и освободить нас, Освальд во всю прыть помчался вниз по лестнице, потому что вспомнил, что с другой стороны двери тоже было два засова, и он хорошенько задвинул и закрепил их. Этот отважный подвиг тоже не был включен в книгу Золотых Деяний, хотя Алиса и напомнила всем о нем — остальные сказали, что Освальд поступил умно, но доблестного в этом ничего нет. А по мне в миг тревоги и величайшей опасности быть умным все равно что быть доблестным, впрочем, как хотите, Освальд никогда не унизится до подобного спора.

Когда Освальд поднялся наверх, Алиса сказала ему:

«Освальд, он говорит, что не выпустит, пока мы не отдадим ему все наши деньги. Мы тут можем просидеть много дней, и даже ночью. Никто ведь не знал, куда мы пошли и где нас теперь искать. Освальд, пожалуйста, давай отдадим ему все».

Она думала, в груди ее брата оживет британский лев, не признающий поражений. Но Освальд просто сказал «ладно» и по его примеру все вывернули свои карманы. У Денни нашелся фальшивый шиллинг с гербом на обеих сторонах, и еще три монетки по полпенни, один полупенс нашелся и у Г. О. Ноэль положил в общую кучку французскую монетку, которую принимают только те автоматы на станции, где продаются шоколадки, а Освальд положил два шиллинга, которые он копил на ружье. Связав все это в носовой платок и перегнувшись через парапет, Освальд окликнул бродягу и сказал ему:

«Вы просто неблагодарный негодяй. Мы ведь уже дали вам шесть пенсов».

Но тому ничуть не было стыдно, он сказал — надо же парню на что-то жить.

Тогда Освальд сказал: «Ловите!» и бросил ему носовой платок вместе со всеми деньгами.

Тот, конечно, промахнулся — мало того, что он негодяй, он еще и растяпа — но быстренько подобрал носовой платок, размотал его и принялся ругаться, как последняя сволочь.

«Эй, вы», — заорал он, — «это вам так не пройдет, джент недоделанный! Подавай все блестяшки, какие у тебя есть. Лопни мои зенки, если у тебя не наберется еще пары фунтов! Живо, живо!»

Освальд расхохотался и крикнул:

«Я хорошо запомнил ваше лицо — не пройдет и недели, как вы будете в тюрьме. Получайте ваши блестяшки!» — и он бросил ему весь кошелек, потому что уж очень разозлился. А «блестяшки», на которые этот малый польстился, были не настоящие, а картонные, они только издали смахивали на новенькие соверены, и Освальд носил их в кошельке для важности. Правда, с тех пор он больше этого не делал.

Когда этот человек увидел свои «блестяшки», он со всех ног бросился в башню и Освальд сильно порадовался, что успел вовремя закрыть засов — оставалось только надеяться, что с этой стороны засовы такие же крепкие, как и снаружи.

К счастью, они оказались достаточно прочными.

Мы слышали, как этот негодяй вопит и пинает ногами дверь, и мы все крепко вцепились друг в друга, и ничего постыдного в этом нет. К тому же, ведь никто из нас не визжал и не плакал — этим, пожалуй, можно даже гордиться.

Прошло очень много времени, но наконец, этот грохот стих и мы увидел, как наш враг выходит из башни и уходит в лес.

Тут Алиса все-таки заплакала, а кто ее за это упрекнет — сам бессердечный негодяй.

Освальд сказал:

«Что толку, даже если он открыл эту дверь, он может поджидать нас в засаде. Мы должны продержаться здесь, пока кто-нибудь не придет на помощь».

Алиса сказала (она все еще всхлипывала, но почти перестала плакать):

«Давайте флаг вывесим».

К счастью, хотя был понедельник, она надела воскресную юбочку, белую. Она оторвала у нее оборку, и мы привязали ее к трости, которую Денни столь предусмотрительно захватил с собой, и начали по очереди махать нашим флагом.

Мы хорошенько протерли носовыми платками консервную банку из-под пирога, который мы давно съели, и попытались сигнализировать с помощью солнечных зайчиков.

Кажется, таких ужасных приключений у нас еще не было. Даже Алиса забыла о покойном Ричарде Рэвенеле и думала только о бродяге, который поджидал нас где-то в лесу.

Все мы понимали, что положение отчаянное. Денни у нас молодец, вовсе не белая мышка. Когда была наша с Дикки очередь размахивать флагом, он садился рядом с Алисой и Ноэлем, брал их за руки и читал им стихи, прямо милями и галлонами — их это почему-то успокаивало. Мне стихи больше действуют на нервы. А когда была его очередь махать флагом, он и не думал увиливать.

Больше я в жизни не назову его белой мышкой, он мужчина, не хуже нас.

Солнце уже опускалось, мы так устали махать флагом, и есть очень хотелось. Внизу показалась тележка. Мы замахали как безумные, и заорали, а Денни загудел как паровозный гудок — вот не подумал бы, что он так умеет.

Тележка остановилась. Мы разглядели белую бороду торчком и поняли, что это тот самый старикан, который ехал за свиньей и подбросил нас.