Выглядели они, конечно, странновато, но обитатели Лиддлсби ложатся спать рано, а полиция в Лиддлсби, как и в других местах, носит крепкие башмаки, грохот которых разносится за милю. Если бы где-нибудь поблизости раздался стук знакомых башмаков, Джеральд успел бы перехватить нежелательного свидетеля. Пока что он прямо-таки лопался от гордости за Мейбл, слыша, как вежливо она отвечает на любезные замечания добродушного Головастика. Он не знал, как отчаянно ей хотелось завопить — завопить так, чтобы сбежались и полисмены, и обитатели тихих домов. Одним словом, завопить так, чтобы погубить все дело.

Они встретили только одного человека, который, хоть и удивился процессии чучел, но (в силу особых обстоятельств) не испугался, а когда, проспавшись, рассказал об увиденном жене, она сперва не поверила, а потом истолковала это как Божье наказание (мужу, разумеется), что было не так уж и несправедливо.

Мейбл чувствовала себя участницей какого-то сложного и безвкусно затянутого ночного кошмара. Но ведь рядом с ней шел Джеральд — Джеральд, который спросил ее, будет ли она вести себя как идиотка. Так вот, она не будет вести себя как идиотка. Она продолжала любезно вставлять реплики в светскую, хоть и лишенную согласных болтовню этих немыслимых существ. Сколько раз ее тетка называла каких-нибудь знакомых «немыслимыми», а еще чаще — «невозможными». Теперь она знала, что эти слова означают на самом деле.

Летние сумерки сменились лунной летней ночью. Тени Головастиков на белой дороге стали гораздо страшнее, чем сами Головастики. На минутку Мейбл пожелала, чтобы стало совсем темно, но тут же с содроганием отказалась от этой мысли.

Джеральд покорно отвечал на вопросы Головастика в цилиндре. Он рассказал уже и о своей учебе, и о занятиях спортом, и о хобби, и о надеждах на будущее, в то же самое время ломая голову над тем, когда же кончится действие кольца. Кольцо, похоже, считало семерками. Что же выйдет на этот раз — семь, четырнадцать или двадцать один час? Он запутался в таблице умножения на семь (ее и среди бела дня неохота повторять) и пришел в себя только у самых ворот Замка Ядлинг.

Ворота, само собой, были заперты.

— Понимаете, — пролепетал он, когда Головастики понапрасну попытались отворить ворота, — сейчас уже очень поздно. Тут есть другой путь. Но вам придется пролезть в дыру.

— Но ведь с нами дамы! — возразил достопочтенный Головастик, но дамы запротестовали, уверяя, что они обожают приключения.

— Потрясающе романтично! — воскликнула дама с цветами на шляпе.

Они сделали небольшой крюк и вышли к пещере — не так-то легко было найти ее при свете луны, искажающем привычные пропорции. Джеральд шагал впереди, уверенной рукой сжимая добытый в саду фонарь, Мейбл жалась к нему, а за ними, постукивая неуклюжими деревянными ногами следовала толпа головастиков. Гласные переливались у них во рту, выражая то изумление, то женские страхи, то мужскую уверенность. Они прошли через пещеру, миновали узкий проход, изгородь и арку.

Из-под арки они вынырнули в залитый луной волшебный итальянский сад. Из крашенных картонных губ вырвалось дружное: «О!», а достопочтенный головастик прибавил к этому: «Место просто замечательное — ручаюсь честью!»

Старинным мраморным террасам и змеящимся, усыпанным гравием дорожкам никогда не приходилось откликаться на звук столь странных шагов. Даже сам заколдованный сад не видал, наверное, столь нелепых теней на своих сероватых, ровных, росистых лужайках. Примерно так думал Джеральд (точнее: «У них здесь у всех глаза повылезли бы, если бы они такое увидели»). Но тут он увидел, как соскочил со своего пьедестала Гермес — спрыгнул и устремился к нему и его спутникам с тем же бесцеремонным любопытством, с каким уличный мальчишка устремляется в уличную свару. Он знал, что он один различает движение статуи, знал, что все дело в кольце, которое позволяет ему видеть то, чего не видят другие. На всякий случай он стянул кольцо с пальца — все правильно, Гермес стоял себе на своем пьедестале, столь же неподвижный, как вылепленный под Рождество снеговик. Он снова надел кольцо — вот он, Гермес, так и вьется вокруг честной компании, заглядывая в картонные лица!

— Это отличная гостиница, — произнес Головастик в цилиндре. — Сад здесь устроен, можно сказать, с большим вкусом.

— Нам придется пройти через заднюю дверь, — внезапно вмешалась в разговор Мейбл. — Парадный вход закрывают в полдесятого.

Плотный приземистый Головастик в клетчатой синей с желтым кепочке пробормотал что-то насчет «приключений, напоминающих ему славную молодость».

Они миновали озеро с мраморными берегами, в глубине которого сверкали золотые рыбки и плескалось огромное доисторическое чудовище. При свете луны вода переливалась, словно огромный бриллиант, и только Джеральд смог разглядеть огромного ящера, бултыхавшегося среди водяных лилий.

Они торопливо поднялись по ступеням Храма Флоры. Задняя стена храма (в ней арок не было) примыкала к одному из отвесных холмов (его можно даже назвать скалой), что оживляли пейзаж итальянского сада. Обогнув статую богини, Мейбл что-то нащупала пальцами в стене, и Джеральд, подняв фонарь, нащупал его лучом высокую и узкую дверь — камень, скрывавший потайной ход, медленно отодвигался под опытной рукой Мейбл.

— Сюда, пожалуйста! — пригласила она, запыхавшись. Где-то около позвоночника кожа ее стала совсем холодной и вся покрылась мурашками.

— Мой мальчик! Вы с фонарем пойдете вперед, — весело потребовал деревенского вида Головастик.

— Я… Я должен остаться здесь и закрыть за вами дверь, — возразил Джеральд.

— Это сделает Принцесса. Мы поможем ей, — подхватила дама в цветочной шляпе (Черт бы побрал ее любезность!).

Джеральд продолжал хладнокровно настаивать, чтобы именно ему доверили затворить дверь.

— Вы же не хотите подвести меня, верно? — мягко убеждал он, и Головастики (в последний раз проявившие разум и снисходительность) согласились наконец с его просьбой.

— Возьмите фонарь! — Джеральд протянул свой светильник старшему из Головастиков. — Вы поведете всех, сэр. Идите прямо вперед.

— Там есть ступеньки, — шепотом обратился он к Мейбл.

— Нет, нет — их долго не будет. Сперва будет длинный коридор, а потом надо завернуть за угол.

— Шептаться невежливо! — протрубил приземистый Головастик.

— Сам вы невежливый! — успокаивающе прошептала дама. — Нечего обращать на него внимание — он просто выскочка, — И она с жутковатой игривостью сжала руку Мейбл.

Достопочтенный головастик с фонарем в руке возглавил процессию, остальные доверчиво последовали за ним и наконец последнее чудовище скрылось в проходе, а Мейбл и Джеральд остались у самого входа, едва осмеливаясь дышать, словно одного вздоха могло оказаться достаточно, чтобы вернуть или задержать эту страшную процессию. Оба они готовы были разрыдаться от облегчения, но радость их, как тут же выяснилось, была преждевременной. Внезапно в проходе загремели быстрые, раздраженные шаги, и едва они успели захлопнуть дверь, как Головастики наперли на нее с другой стороны. То ли они увидели в темном коридоре что-то с их точки зрения опасное, то ли в их пустые головы забрела наконец мысль о том, что этот длинный темный коридор не мог быть входом — даже боковым — в сколько-нибудь приличную гостиницу, то ли внезапно пробудившийся инстинкт самосохранения предупредил их о том, что с ними хотят сыграть недобрую шутку — но, как бы то ни было, Головастики, утратив все свое дружелюбие и безобидность, впали в свирепое исступление. Вопли: «Нет!», «Мы не пойдем!» и «Пусть он идет первым!» разорвали дремотную тишину лунной ночи. Пронзительно визжали дамы, хрипло и решительно басили Головастики покрепче, но, что хуже всего, все семеро дружно навалились на узкую каменную дверь, которую ребята хотели было, да не совсем успели затворить за всей этой жутковатой компанией. Сквозь узкую каменную щель они различали при свете фонаря взвихрившуюся черную толпу, руку в перчатке, пытающуюся ухватиться за дверь, костлявые зонтики, рвавшиеся вперед в попытке удержаться в том мире, из которого они навеки будут изгнаны, если эта дверь захлопнется. Ничего нормального, ничего человеческого не осталось в их лишенной согласных речи — только злоба, только угроза, только невыносимый страх.