— Сказанное вами, Савва Тимофеевич, замечательно… Может, все и исполнится… — задумчиво сказала она, снова помешивая серебряной ложечкой сахар в уже остывшем чае.

— Легче… — начал фразу Савва, но замолчал, снова потянувшись к руке Андреевой.

— Что легче? — протянула она руку навстречу.

— Легче вам дышать будет в театре. Я все, что могу — делаю, и сделаю!

Мария Федоровна опустила глаза…

Зинаида Григорьевна, в платье из темно-вишневого бархата с высоким, простеганным золотыми нитями воротником, вошла в театр «Эрмитаж», еще сохранивший едва уловимый запах краски, и обвела надменным взглядом публику, толпившуюся в фойе. Ее появление было замечено сразу. Женщины, поглядывая на нее, начали перешептываться. Зинаида, высматривая знакомых, теребила длинную нить розоватого персидского жемчуга на шее.

— Здравствуйте, любезнейшая Зинаида Григорьевна! — услышала она за спиной знакомый голос и обернулась.

— Франц Осипович, милый, как я рада вас видеть — протянула руку щеголевато одетому темноглазому мужчине.

— А я уж было подумал, что после строительства вы меня позабыли как страшный сон — рассмеялся Шехтель.

— Забудешь вас, проживая в чудесном доме, который вы построили!

— А как мой любимый камин из песчаника? Надеюсь, семейный очаг радует теплом?

В углу фойе раздался взрыв смеха. Зинаида вздрогнула.

— Радует… — выдохнула она, грустно улыбнувшись. — Вы бы знали, как радует!

— А что Савва Тимофеевич? Будет на спектакле?

Зинаида Григорьевна отвела глаза, придумывая, что ответить.

Спасительный звонок позвал их в зал.

Зинаида заняла свое место и, сложив руки на коленях, устремила взгляд на сцену. Заметив, что руки непроизвольно сжались в кулаки, заставила себя их расслабить. Нельзя, никак нельзя никому показывать, что на душе скверно…

— Папочка, папочка пришел! — с радостным криком бросилась к Савве темноволосая Люлюта. — Папочка, смотри, мне дядя Сережа какую куклу подарил, — похвалилась она, показывая присевшему на корточки отцу куклу в белоснежном платье, с ярко-голубыми глазами и алым ртом на фарфоровом личике.[18]

— Да уж, — улыбнулся Савва, — и впрямь красавица — Он поднял дочурку вместе с куклой на руки и подошел к огромному окну, выходящему в сад, где деревья, усыпанные молодой листвой, светились под лучами солнца.

— Наконец то весна пришла…

— Пап, а почему осенью листья желтеют? — Люлюта уже находилась в возрасте вопросов «почему и зачем?»

— Они, детка, осенью умирают, а весной рождаются снова.

— Пап, а рождаются снова те же листья, что осенью умерли?

— Нет, Люлюта, другие.

— Люди тоже сначала рождаются, потом умирают, потом снова рождаются… — наморщив носик, сказала девочка. — Те же рождаются, что умерли? — спросила она с тревогой в голосе.

— Нет, маленькая, другие, — Савва поцеловал девочку в щечку. — Совсем другие…

— Но ты и мама ведь никогда не умрете… — тоненьким голоском сообщила Люлюта то, что ей было совершенно очевидно.

— Философ ты мой ненаглядный. Зачем нам с мамой умирать, когда у нас детишки такие чудесные? — засмеялся Савва, целуя дочку в ушко. — А где все?

— Тимоша на дне рождения у своего друга по гимназии, Маша с няней поехали краски для рисования выбирать… — Люлюта заботливо поправила кружевной чепчик на голове куклы. — А мамочка в театр поехала. Быстро так собралась и вот уехала… — расстроено протянула девочка. — А обещала книжку мне почитать…

— Как в театр? — вскрикнул Савва и, опустив дочку на пол, выскочил из комнаты.

— Ферапонт Ферапонт — крикнул он камергеру, уже взбегая по лестнице. — Скорее, костюм готовь, что давеча из «А ля туалет» привезли и галстук серый, ты знаешь. Ганю зови в машину. И быстрее Быстрее.

Уже застегивая пуговицы предательски подрагивающими пальцами, Савва бросил взгляд на стоявшие у стены напольные часы.

«Первое действие „Снегурочки“ заканчивается через полчаса. Надо успеть. Надо непременно успеть. Кто знает, что Зина задумала»

Первое отделение окончилось. Зрители, переговариваясь вполголоса, стали подниматься с мест. Зинаида, немного выждав, последовала за ними в фойе, невольно прислушиваясь к разговорам вокруг.

— …По мне, так Весну-Красну лучше Савицкой сыграла бы Андреева. У нее такой удивительный тембр голоса, женственность…

— …Андреева очень хороша и в роли Леля, я бы сказал, даже, что на сцене она — олицетворение славянского Эрота…

— …Да-да, я видела в этой роли госпожу Книппер, там совсем другое — не то цыганенок, не то молодой итальянец, такое все горячее, бойкое. А у Андреевой — нечто манящее, поэтическое…

— …Вот именно, господа, в Андреевой есть что-то колдовское, манящее — услышала она возбужденный мужской голос за спиной.

Зинаида заставила себя разжать снова сцепившиеся пальцы рук. Нельзя, никак нельзя никому показывать, что…

— Зинаида Григорьевна, голубушка — из толпы выплыла светловолосая женщина в ярко-розовом платье с цветком на пышной груди.

Зинаида не смогла вспомнить, где они прежде встречались и надела на лицо вежливую улыбку.

Странным образом вокруг них образовалась пустота. Многие остановились, словно ожидая чего-то интересного. Зинаида напряглась. Интуиция ее никогда не подводила.

— Зинаида Григорьевна, вы все цветете? — прощебетала дама, подойдя к ней почти вплотную и обдав жарким дыханием. — А что же Савва Тимофеевич не с вами? Неужто вы одна?!

Вокруг повисла заинтересованная тишина.

— Савва Тимофеевич? — переспросила Зинаида, смерив даму с цветком надменным взглядом и тщательно подбирая слова, достаточные для того, чтобы публично поставить эту дрянь на место…

— Зинаида!

Услышав голос, она обернулась и увидела Савву, который пробирался к ней, не замечая никого вокруг. Судя по виду, был очень возбужден. Ей даже показалось, что он может ее ударить.

— Зина — подойдя ближе, громко сказал он, нарочно для того, чтобы услышали. — Извини. Опоздал. Дела. Не скучала? — взял ее за локоть и, больно сжав, шепнул:

— Немедленно едем домой!

Она хотела было возразить, но, почувствовав, что нет больше сил оставаться сильной, кивнула.

Раздался звонок. Зрители потянулись в зал. Дождавшись, когда фойе опустеет, они вышли на улицу.

Моросил мелкий дождь, но Ганечка уже успел натянуть брезентовый тент на автомобиль. Всю дорогу молчали. Молча вошли в дом. Поднявшись на второй этаж, остановились. В воздухе висела недоговоренность.

— Я иду к себе! — не глядя на жену, буркнул Савва, и вдруг почти закричал:

— Ты что делаешь? Зачем тебя туда понесло? Что ты хотела? Увидеть ее хотела?! Увидела? — его глаза сузились от злости. — И что теперь? Легче?

— Легче, — печально улыбнулась Зинаида. — Легче… У тебя, Савва, хороший вкус…

Морозов с изумлением посмотрел на бледное и спокойное лицо жены.

— Она, Савва, красивая. Очень… — Зинаида схватила мужа за плечи и резко развернула лицом к зеркалу. — А теперь — посмотри на себя.

Савва посмотрел. В зеркале отразился немолодой уже мужчина небольшого роста, с узкими глазами, щетинистой бородкой, коротко подстриженными усами и усталым лицом…

— Она же тебя не любит И не полюбит Попользуется, выжмет, как лимон, и бросит. Да ей только деньги твои нужны… — Зинаида, безнадежно махнув рукой, направилась в свою комнату.

— Лжешь Лжешь!! — в отчаянном бешенстве крикнул Савва жене. Или зеркалу? С размаха ударил кулаком по отражению. Зеркало треснуло. Несколько блестящих кусочков упали на пол. На костяшках кулака выступила кровь. Провел тыльной стороной ладони по лицу, чтобы вытереть проступившие бусинки пота. Лицо перечеркнули кровавые полосы …

Ночь. Время потаенных мыслей, загнанных в дальние уголки сознания дневной суетой. Время, когда с тобой разговаривает Бог. Или ты с ним. В эту ночь Зинаида Григорьевна не спала. Как бусинки на ожерелье перебирала годы, прожитые с Саввой, наполненные ежедневными домашними хлопотами, которые и не в тягость вовсе, потому что для Саввы. И дети для него. Чтобы знал, будет кому подхватить дело, будет где отогреться душой в старости, которая неизбежно придет. Потому что старость — всего лишь часть жизни. Неизбежная, как и сама смерть. Только гораздо длиннее. Она не боялась времени, неотвратимо пожирающего молодость, красоту и силы. Всему свой срок. Цветению и увяданию. Главное, не умирать в одиночестве…