Когда много лет назад поняла, что Савва всерьез увлекся ею, поначалу все показалось забавной и немного волнующей игрой. Ведь она замужем была. Но оказалось, что это и не игра вовсе. Савва — упрямый. Бизон. Коли чего решил, нипочем не отступится. Тогда он принес в ее жизнь любовь и… саму жизнь. А теперь, околдован актриской и будто ослеп. Ну, да Бог ему судья. А она уже простила. И сможет принять. Когда б ни пришел. Пусть живет так, как считает нужным. Чай не дитя уже…

В середине ночи, накинув шаль, она выскользнула в парк у дома, превращенный ночной темнотой в царство теней, и долго сидела на скамейке под дубом, спокойным и могучим как былинный богатырь, не знающий ни страха, ни упрека. Потому что знает, нельзя упрекать жизнь и природу, которая есть видимое воплощение жизни. А весна снова уже пришла…

Видела, что в окне кабинета Саввы долго горел свет, и сам он несколько раз подходил с папироской, распахивал окно, садился на подоконник и задумчиво курил, напряженно думая о чем-то. Но ее не заметил… Потому что она слилась с темнотой, в которой никто никому не нужен и никто никого ни в чем не упрекает…

Зеленое сукно бильярдного стола, испещренное меловыми точками, в мягком свете ламп ласкало и успокаивало взор.

— Ты, молодец, Тимоша, уже лучше стал играть — довольно улыбнулся Савва, обнимая за плечи сына, метким ударом закатившего шар в лузу. — Как в гимназии? Все в порядке? — поинтересовался он, наблюдая, как мальчик, собранно и неторопливо примеривается для очередного удара.

— Да, не волнуйся, пап! — улыбнулся тот, мягко ударяя по битку, лишь слегка подтолкнувшему другой шар, который остановился у самого входа в лузу.

— Из такой позиции, Тимоша, по моему разумению, сильнее надобно было бить, что б уж наверняка противнику не подставляться, — потрепал Савва сына по волосам.

— Спать пора, Тимоша — в бильярдную вошла Зинаида Григорьевна.

— Мама, так рано же еще? — мальчик бросил взгляд на часы. — Только девять — жалобно посмотрел на отца, ища поддержки.

— Режим дня, Тимофей, штука важная, — Савва развел руками. — Привычка к дисциплине для жизни нужна. — А партию завтра доиграем. Я прикажу, чтоб ничего не трогали.

Савва поцеловал сына в макушку и поставил кий на место. Уже у выхода из бильярдной Тимофей, которому очень хотелось еще хоть немного побыть с отцом, остановился:

— Пап Не успел тебе сказать. Маша сегодня меня так насмешила, — торопливо принялся говорить он. — Я шучу над ней, что она все поет да танцует, танцует, да поет А она мне: «Радуйся, Тима, что пока смотришь на меня бесплатно. Вырасту — стану знаменитой актрисой, тебе придется билеты за деньги покупать, чтоб на меня посмотреть. Так, что поди пока, поучись аплодировать».

Савва, бросив взгляд на жену, сдержанно улыбнулся. Уж больно опасная тема.

— Только этого мне еще не хватало Дочери актрисы! — воскликнула Зинаида Григорьевна. — И сколько тебе говорить, Тимофей, не тараторь, говори по-человечески! — легонько подталкивая мальчика в спину, она вышла из бильярдной и направилась вниз по лестнице, крепко хватаясь рукой за перила…

Савва прикрыл дверь, опустился в кресло возле камина и закурил. Он любил здесь сидеть. Камин, сделанный по эскизу Шехтеля, помещался под сводами арки, внутри которой, в образовавшихся уютных уголках, можно было укрыться от посторонних взглядов и спокойно поразмышлять. Вчера он снова не поехал к Маше, а вечер, похоже, удался на славу. «Савва Тимофеевич, — щебетала она по телефону, — жаль, вы не видели. Были литераторы, в том числе — Горький. Прекрасно читал вслух, особенно — Леонида Андреева. Все так просто, но с таким мастерством Так передает в лицах диалоги, иногда каким-либо жестом рисует в воздухе то человека, то дерево, сук, извилину реки Перед нами как живое проходило все, о чем он говорил. Обещайте в другой раз быть».

«Маша что-то слишком часто стала говорить о Горьком. Впрочем, лучше об этом не думать. И так тошно. Зинаида, похоже, права. Надо только самого себя еще убедить. Переломить и отойти. А лучше — новым делом заняться. Новое помещение для театра подобрано — в Камергерском, где сейчас — „Кабаре — Буфф“ Шарля Омона, отделанное, прямо сказать, с безвкусной роскошью. Арендный договор на двенадцать лет с владельцем — нефтепромышленником Лианозовым я уже заключил. Можно начинать перестройку здания. Кого же из архитекторов взять? А что, если Шехтеля? Франц Осипович ведь тоже поклонник молодого театра. Кто как не он сможет сделать оригинальный проект! — Савва поднялся из кресла, отошел в сторону и окинул взглядом камин. — Точно сможет! И Маше понравится…»

— Са-авва Тимофеевич Я вас совсем не ви-ижу, куда вы запропастились? — услышал Морозов в телефонной трубке мелодичный голос. — Вы совсем меня забыли! Совсе-ем.

— Дела. Все дела! — отрывисто ответил он, почувствовав, как дернулось веко.

— Вы будете сегодня у меня?

— Не знаю. Нет. Не получится.

— Вы чем сейчас занимаетесь? С детьми?

— Нет. Дети с Зиной. В Покровском на даче… Я — один… Один…

— Тем более, Савва Тимофеевич, что вы там один скучаете? Приходите! Ну же, соглашайтесь, жестокий вы человек!

— Благодарствую, Мария Федоровна. В другой раз. Всего вам хорошего! — Савва поспешно повесил трубку, подрагивающими пальцами попытался извлечь папиросу из портсигара, сломал, отбросил, полез за новой, но закурить не успел — снова раздался телефонный звонок. Он подождал, не решаясь снять трубку, но после нескольких звонков — не выдержал, позволил телефонистке соединить.

— Савва Тимофеевич — голос Марии Федоровны звучал встревожено. — Что случилось?

— Ничего, собственно, — пробормотал он, не решаясь сказать правду.

— Савва Тимофеевич, не пугайте меня, говорите же! — жалобно попросила Андреева. — Мы же друзья, даже больше, чем друзья, а между друзьями принято говорить со всей откровенностью! Ну, же, Савва Тимофеевич!

Морозов прислонился спиной к стене. Так стоять было легче.

— Посмотрел на себя в зеркало, — глухим голосом, неохотно начал он. — А остальное дело ума. Хоть им-то меня Бог не обделил.

— Не понимаю… — еле слышно проговорила Андреева.

— Не понимаете? Тогда сами к зеркалу подойдите и на себя посмотрите. Не подхожу я вам… И не нужен… И все тут…

— Что вы такое говорите, Савва Тимофеевич? — с отчаянием в голосе воскликнула Мария Федоровна. — Как же не нужны? Да я… — сбилась она и замолчала, будто перехватило дыхание.

Савва ждал. Нелегкий разговор получился.

— Вот что, Савва… Тимофеевич! — наконец, услышал он голос с другого конца провода. — Разрешите, я скоро буду у вас?

Савва зажмурил глаза, словно от яркого света.

— Вы?! У меня? Да этого не может быть… — замолчал, чувствуя, как лоб покрывается испариной.

— Да, я у вас, — медленно повторила Мария Федоровна.

— Я об этом и мечтать не мог, — дрогнувшим голосом согласился он…

…Стрелки часов двигались мучительно неспешно, словно невидимая рука придерживала маятник, заставляя замедлять ход. Наконец, голос внизу… Савва почти сбежал по лестнице.

— Это прескверно, дорогой Савва Тимофеевич, заставлять друзей так волноваться. — Андреева сбросила дворецкому накидку и протянула Савве руки, беспокойно вглядываясь в лицо. — Что за хандра?

Савва не нашелся, что ответить, только поцеловал Марии Федоровне руку и, не выпуская из своей, повел по ступеням наверх, как маленького ребенка, который может сбиться с пути или споткнуться.

— Как же у вас красиво Просто сказочно красиво, — Андреева с любопытством оглядывалась по сторонам. Остановившись перед огромным витражом, восхищенно воскликнула:

— Господи, чудо-то какое! Это и есть ваш знаменитый «Рыцарь»?

— Работа Врубеля, — с трудом выговорил Савва, находившийся в непривычном состоянии полуяви-полусна, когда боязнь проснуться не позволяет не то что говорить — дышать.

— Да рады ли вы мне, Савва Тимофеевич!? — воскликнула Мария Федоровна, беспокойно всматриваясь в его лицо.