— Недалеко, подожди, — отмахнулся Морозов. — Так что слышала-то?

— Станиславский Немировичу говорил в коридоре, а я за дверью стояла, ботинок шнуровала, что «Андреева — актриса полезная, а Книппер — до зарезу необходимая».

— Костя? — нахмурился Савва.

Мария Федоровна кивнула.

— Право, так это несправедливо, так больно. Я в тот вечер дома металась, как угорелая, состояние духа было такое ужасное, — на глаза у нее навернулись слезы. — А Книппер… на днях на самом видном месте письмо раскрытое оставила…

Савва поморщился.

— Я понимаю, Савва, что дурно заглядывать в чужие письма, но оно так лежало… специально, на виду. И там она пишет Чехову, что Немирович в одной из бесед неосторожно выразился, что надо меня «вытравить из театра». И еще — пишет ему, что мол она с Немировичем согласна во всем, что связано с репертуарной политикой. Пишет, что Горький-Горьким, но слишком много «горькиады» — вредно!

— Что ж мне раньше не сказала? — сердито спросил Савва и полез в карман за портсигаром.

Извозчик многозначительно покашлял.

— Стой, жди. Не обижу, — бросил ему Савва.

Андреева вздохнула:

— Не решилась тревожить, — необычно тоненьким голоском жалобно сказала она. — И потом, ты иногда уж очень важный господин, я на тебя смотрю и потрухиваю очень.

— А мнение зрителей их не волнует? А цветы, которыми тебя осыпают после каждого спектакля? — Савва взял в рот папиросу и попытался зажечь спичку, но та сломалась. — Не нравится мне это То, что Немирович роняет себя в моих глазах буквально каждый день, так к этому я уже привык. Но вот Костя… — снова чиркнул спичкой и снова сломал. — Ну, не грустите, дорогая Мария Федоровна! В обиду я вас не дам. Не для того такой театральный храм отстроил, чтобы главную богиню в этом храме унижали.

Савва смял папиросу и отбросил в сторону:

— Ба-арин? — снова напомнил о себе извозчик.

— Да-да, надо ехать — спохватилась Андреева. — С вами, Савва Тимофеевич, прямо не расстаться никак — улыбнулась она, садясь в экипаж.

— Кстати, а что прутиком- то на земле написать хотела? — хитро прищурившись, спросил Морозов, протягивая извозчику деньги.

— Имя… Человека одного…

— А-а… значит не Горького…

— Отчего же не Горького?

— Короткая у вас память, Мария Федоровна. Он же не человек вовсе, а «почти Бог».

— А Бог создал человека по образу и подобию своему. Поди разбери, с кем дело имеешь? — кокетливо наклонила она голову, ласково глядя на Савву.

— Пошел! Вези в театр, в Камергерский, — приказал Морозов извозчику.

— Не переживай, барин, вмиг долетим! — Извозчик, вдохновленный полученной суммой, стегнул лошадь кнутом.

— Не гони! Аккуратно, чтоб доставил — крикнул вслед Морозов. — Великую актрису везешь.

Андреева удовлетворенно откинулась на спинку сидения:

«А почему бы нет? И впрямь — великую актрису везет…»

Заседание правления товарищества началось с обсуждения репертуарной политики театра. Мария Федоровна сразу обратила внимание на необычность поведения Морозова, который председательствовал на собрании. Савва был собран, быстр в движениях, глаза без обычной лукавинки.

Докладывал заведующий художественной частью Немирович, который говорил долго и обстоятельно, призывая не гнаться за современными пьесами и не подстраиваться к низким вкусам публики. Сидящая напротив Ольга Книппер, одобрительно кивала и многозначительно поглядывала на председателя, который явно раздражался все больше и больше.

«Дело, похоже, не во вкусах публики, а в том, кто приносит пьесу», — подумала Андреева, вспомнив недавнюю фразу Книппер, сказанную так, чтобы другие тоже услышали: «Супруга нашего купчишки — „кривлячка“, так ее Владимир Иванович прозвал, держит себя хозяйкой и притаскивает современных авторов всяческих пьес-однодневок только потому, что в высшем обществе они имеют успех».

— …Произведения таких писателей, как Леонид Андреев, Скиталец, не соответствуют необходимому уровню драматургии, — продолжил Немирович свою речь.

— Это к делу-с не относится, — не выдержав, прервал докладчика Морозов. — Вы отклоняетесь от темы.

Андреева напряглась. Если Савва заговорил «по-купечески» словоерсами с приставкой «с», — значит, с трудом сдерживает гнев.

— Я сам знаю, что относится к делу! — огрызнулся Немирович, который, похоже, только и ждал повода, и, бросив бумаги на стол, вышел, хлопнув дверью. Лицо Книппер вспыхнуло от негодования:

— Вы… Вы не имеете права обрывать Владимира Ивановича! — бросила она Морозову с нескрываемой неприязнью. — Да и по какому праву?!

Присутствующие притихли. Савва поднялся со стула. Отвечать Книппер не стал. Даже не посмотрел в ее сторону.

— Все. Хватит. Прошу освободить меня от председательства! — мрачно сказал он и тоже вышел из комнаты.

Все зашумели и повставали с мест:

— Да что он себе позволяет?… Но он же по уставу главный пайщик и председатель… Купчишка!.. Нельзя не учитывать его мнение… Подумаешь — деньги… — доносились до Марии Федоровны обрывки фраз. Она вдруг почувствовала пульсирующую боль в голове. Зажала виски пальцами, но боль не проходила. Посмотрела на растерянного Станиславского, вспомнив его слова, сказанные Морозову совсем недавно, во время открытия нового здания театра: «Привнесенный вами труд мне представляется подвигом, а изящное здание, выросшее на развалинах притона, кажется мне сбывшимся наяву сном».

«А разве уход Морозова не сон, сбывшийся наяву к радости некоторых? Не понимают, что рубят сук, на котором сидят, — думала Мария Федоровна, задыхаясь от внезапно нахлынувшего чувства отчуждения от еще недавно близких людей. — Зачем Савва ушел? А как же я? Что со мной?»

— Мария Федоровна! А ведь все это — ваша вина! — услышала она голос Книппер. — Ведь это под вашим влиянием они почти уже не здороваются друг с другом!

— Может, вы и правы! — тихо сказала Андреева. — Только совестно должно быть так разговаривать с человеком, без которого и театра-то бы не было!

В комнате на мгновение повисла гнетущая тишина…

После долгих споров Книппер, наконец, заявила:

— Я поеду к Владимиру Ивановичу и, если вы все считаете нужным, к Морозову, чтобы уладить это дело. Извинюсь перед Саввой. Но он уже давно ведет себя по отношению к Владимиру Ивановичу так, будто находит его лишним для дела. — Сказав это, бросила на Андрееву раздраженный взгляд.

Все закончились общей поездкой к Немировичу и Морозову. Книппер извинилась перед Саввой, однако, выйдя от него, раздраженно произнесла: «И очень хорошо, что осадили Морозова, пока он не усилил свой тон!»

«Удивительная женщина, эта Книппер! В любой ситуации, хоть на словах, но победитель! А я?» — грустно подумала тогда Мария Федоровна, направляясь домой.

Дома ее ждало письмо:

Андреева дважды прочитала письмо, аккуратно убрала его в ящик стола, подошла к зеркалу и улыбнулась сама себе: «Ну, вот как славно! А то, было, совсем расклеилась…»

Савва сидел у камина, курил и смотрел на огонь. Настроение было скверным. После собрания он старался вести себя с Немировичем ровно, но это давалось с трудом. Было видно, что и Немирович едва сдерживает себя. А Маша подлила масла в огонь, рассказав о письме Немировича к Чехову, о котором сама узнала от Книппер: «Антон Палыч получил от Немировича письмо и был крайне огорчен, — сообщила та в перерыве репетиции. — Немирович жалуется Чехову, и я его прекрасно понимаю, что „морозовщина“ за кулисами портит нервы, но надо терпеть. Во всяком театре кто-нибудь должен портить нервы. В казенных — чиновники, министр, здесь — Морозов. Последнего легче обезвредить. В общем, хочешь мира — готовься к войне!» — с нежной улыбкой заявила она Марии Федоровне явно для передачи Морозову.