— А если сильные — слабыми прикинутся — все одно дашь?

— Как же распознать, милая? По одежке? У каждого человека совесть своя и правда своя. Только Бог знает, что истинно есть правда, а что ложь. Мы ж только предполагать можем. А ты меня в беседу не втягивай. Коли сказать ничего не хочешь — ступай, не мешай! Пой лучше, да пляши! — Савва нетерпеливо отнял руку у гадалки, которая на удивление покорно отошла в сторону и направилась к своим.

— Еще что прикажете, Савва Тимофеевич? — вынырнувший будто ниоткуда официант подхватил использованные приборы и смахнул салфеткой несуществующие крошки со стола.

Савва, провожая задумчивым взглядом цыганку, вынул из бумажника банкноту:

— Пойди, любезнейший, попроси для меня спеть ту девушку, которая ко мне подходила.

— Савва Тимофеевич, так здесь сто рублев! — уважительно сказал официант. — Так за такие деньги они всем табором весь вечер для вас петь будут! — поспешил он к цыганам, но по пути был схвачен за рукав бородатым нижегородцем, который сказал ему что-то, поглядывая на Савву.

Немного растерянный официант снова подбежал к Морозову.

— Савва Тимофеевич, не извольте гневаться, но тот господин, — движением головы указал он на бородатого, — изволили дать двести рублев, чтобы цыгане для него пели.

Савва невозмутимо взял в руки приборы и, отрезав кусочек селедочки — сельдь была отменная, просто таяла во рту- положил в рот. Он удовлетворенно кивнул и негромко произнес:

— Триста даю.

Официант, хихикнув, побежал к конкуренту.

— Подумаешь, Морозов! — громко на весь зал воскликнул тот. — Четыреста даю! Для меня пусть поют!

Голоса в зале стали стихать.

— Пятьсот, — спокойно сказал Морозов.

— Ох-ох-ох! — воскликнул бородатый. — Мне петь будут! Я сказал! Тыщу даю! — Выкрикнув это, он икнул, бросил торжествующий взгляд на Морозова, достал из бумажника деньги и, помусолив пальцы, начал отсчитывать ассигнации.

Его спутница, залившись смехом, поднялась из-за стола и, обхватив голову кавалера, смачно поцеловала того в лоснящийся лоб, оставив яркое пятно губной помады. Заметив это, она засмеялась еще громче и попыталась вытереть его лоб салфеткой.

— Брысь! Не тронь! Чистый я! — отмахнулся тот, отодвигая даму в сторону, чтобы не мешала считать. — Только что из бани!

Все замерли, поглядывая на Морозова. В дверях кухни появились повара.

Савва сделал небольшой глоток водки.

— Две! — объявил он, поставил рюмку на стол и положил в рот кусок картошки, политой маслом с мелко порезанным зеленым лучком, почувствовав, как во рту разлилась приятная горечь.

В зале наступила тишина. Стало слышно, как в углу, мерно покачивая маятником, тикают напольные часы.

— Ну-у уж не-ет! — в хмельном угаре крикнул нижегородец.

Его спутница восторженно завизжала.

— Не-ет! — повторил он и пристукнул кулаком по столу так, что подпрыгнули тарелки и бокалы, а соусница опрокинулась на платье дамы. Женщина подскочила со своего места. Официант бросился к ней с полотенцем.

— Три!

В зале зашумели.

Савва подцепил вилкой соленый грибочек и поднес к глазам. Красив!

— Пять, — сказал он, отправил гриб в рот и, отыскав глазами красавицу-гадалку, подмигнул ей.

— Ну-же! Что молчишь? Слыхал? — закричала дама, уже забыв об испорченном наряде, и хлопнула ладошкой бородатого по плечу.

— Ше…шесть! — крикнул тот, покрываясь красными пятнами.

Савва отодвинул тарелку, взял с блюдечка дольку лимона, неспешно посолил, затем, поразмыслив, поперчил, с удовольствием съел, даже не поморщившись, сделал глоток чая, поставил чашку и произнес:

— Восемь.

Музыка почти стихла, только одинокая скрипка продолжала тянуть негромкую мелодию. Цыгане замерли. Красавица-гадалка неотрывно смотрела на Савву.

В полной тишине, сидевшая за столиком у окна женщина с огненно-рыжими волосами, в длинном черном платье, и тоскою по не пережитому пороку в глазах, резко встала с места, опрокинув стул:

— Вот я таких люблю, как он! — бросила через плечо сидящему с ней за столом невысокому мужчине с пышными бакенбардами, одетому в наглухо застегнутый сюртук. — Кабы он меня позвал, я б за ним… я бы… А-а! — махнула она рукой и нетвердой походкой направилась к выходу мимо молча расступившихся официантов.

— Савва Тимофеевич изволили сказать «восемь», — услужливо напомнил официант бородачу.

— А-а-а, де-е-есять! — неожиданным фальцетом прокричал тот.

— Десять? — переспросил Савва, повернувшись к его столику. — Десять тысяч рублей, чтоб эти вот раскрасавицы пели тебе весь вечер? — Он опустил глаза, будто раздумывая, стоит ли торговаться дальше. — Что ж. Твоя взяла. Плати! — Морозов отвернулся, пряча лукавые огоньки в глазах.

Лицо бородатого побагровело. Его спутница оглядела женщин за столиками вокруг торжествующим взглядом. Официант, схватив пустой поднос, подбежал к столику нижегородца. Победитель глотнул водки, извлек из мгновенно похудевшего бумажника пачку денег, пересчитал, недовольно поморщился, что-то бормоча себе под нос, пошарил по карманам, достав оттуда еще несколько смятых ассигнаций, и с победным видом бросил все на поднос.

Скрипка замерла, словно раздумывая, плакать или смеяться и, сделав, наконец, выбор, издала протяжный пронзительный стон, а потом забилась, закрутилась в бешеном ритме мелодии. Цыгане запели и двинулись к столу бородача…

Савва допил чай и, положив на стол деньги, направился к выходу.

Бородатый, жестом заставив цыган замолчать, рванулся было следом, но, не устояв, снова плюхнулся на стул.

— Савва… Тимофеевич… — позвал он. — Слово-то скажите…

— Слово? — Савва остановился и обернулся.

Цыгане, окружавшие стол победителя, расступились.

— Думаю, — Морозов насмешливо посмотрел на него, — должен ты мне в ножки кланяться.

— Кланяться? Я? — бородатый, побагровев, снова сделал попытку подняться, ухватившись за край стола. — С чего это? — почти проревел он.

— Кланяться ты мне должен — за науку. Денег у тебя видно много, а ума — нет. Неужто думаешь, я так глуп, чтобы платить цыганам по десять тысяч рублей за дюжину песен? А ты ради удовольствия перешибить Савву Морозова, не то что десять тысяч готов дать, а черту душу заложишь. Ну, вот теперь и расплачивайся за свое бахвальство. Пусть уж им, — указал он на цыган, — деньги достанутся, чем у дурака в кармане без пользы жить! На доброе дело с тебя денег, небось, не возьмешь?…

Уже у выхода из ресторана Морозова догнала гадалка:

— Не хотела говорить, да чувствую — должна, — сказала она, встревожено глядя на Савву. — Охотников увидела вокруг тебя, барин. С собаками. Гонят они тебя на узкую дорожку, свернуть с которой некуда. Справа — гора отвесная, слева — обрыв.

— А впереди- то что? — прищурив глаза, усмехнулся Савва и затянулся папироской.

— Впереди — мосток узенький, над пропастью, а на другом конце мостка красавица тебя манит. Только ходить тебе на мосток никак нельзя — гнилой он…

— А ведь я теперь вас припомнил, Савва Тимофеевич! — заулыбался Красин. — Не вы ли, когда я докладывал в Политехническом обществе о работе нашей Бакинской электростанции, так же как сегодня, мучили меня вопросами о технической и экономической стороне дела? Я уж тогда подумал — и что за дотошный человек, на все вопросы хочет получить ответ.

Савва сдержанно улыбнулся.

— Да уж, чего греха таить, заставили вы меня попотеть! — приветливое выражение не сходило с лица Красина.

— А как же иначе, любезнейший? Сейчас время такое, когда надо до самой сути докопаться, чтобы с толком дело делать. Тем более, когда это дело — новое. — Сказав это, Савва бросил взгляд на Андрееву, которая сидела на диване и с озабоченным лицом капала в мензурку темные капли. По комнате, забив тонкий аромат ландыша, распространился запах валерианы, нелюбимый им с детства. Этот запах вселял в него тревогу и предчувствие неприятностей, которые никогда не заставляли себя долго ждать, неотступно следуя за тошнотворным валериановым духом. Мария Федоровна, выпив капли, поставила мензурку на пол и откинулась на подушку.