И снова комиссии — медицинская, мандатная. Наконец вывешены списки принятых — меня зачислили на штурманское отделение. Бегу на почту телеграфировать маме…

Пишу вот это сейчас и вспоминаю, как мне не хотелось, чтобы мой сын Петя поступал в военное летное училище. Я его всячески отговаривала, и он, кажется, согласился со мной. Но спустя недели две подошел и говорит:

— Мама! Любовь к авиации мне привита с твоим молоком. С раннего детства я слышу разговоры о самолетах. Знаю, как трудно было стать тебе летчиком, но ты добилась своего. Отпусти и меня…

И я сдалась. Втайне надеялась, что не примут сына, так как поехал он в училище поздно, без направления райвоенкомата.

И вот получаю телеграмму: «Рад, счастлив: принят. Целую. Петр».

Но рада ли была я? Материнское чувство брало верх над разумом. Мне очень хотелось, чтобы сын жил в родном гнезде, учился или работал где-то рядом, чтобы я могла, когда нужно, опекать, подсказывать ему, подставить в трудную минуту плечо.

А что думала в те давние годы моя мама, получив телеграмму из Херсона?

Вот то письмо:

«Родная моя, здравствуй!

Я получила твою телеграмму. Рада за тебя. Но еще больше бы я радовалась тому, если бы ты не стремилась в небо. Неужели мало хороших профессий на земле? Вот твоя подружка Настя Рассказова окончила ветеринарный техникум, живет дома, лечит домашний скот в колхозе, и никаких нет тревог у ее матери. А вы у меня все какие-то неспокойные, чего-то все добиваетесь и куда-то стремитесь.

Восемь человек вас, детей, у меня, и за всех я в тревоге. Все разлетелись, мои птенцы. Вот и последнего, Костю, проводила в армию. Дала ему наказ служить верно и честно, но когда поезд с ним стал скрываться за поворотом — упала на платформе без сознания. И что это уж со мной такое приключилось — ума не приложу…»

Нас у родителей было шестнадцать человек детей — восемь умерло, восемь осталось в живых. Хлеба хватало, как тогда говорили, только до рождества. Страшная нужда заставляла отца приниматься за отхожий промысел. То он работал возчиком: возил рыбу из Осташкова, с Селигера. То ездил в Торжок за огурцами. А были годы, когда и в Петрограде работал на красильной фабрике. Мерз отец в окопах империалистической войны, с винтовкой защищал Советскую власть в гражданскую. Вернулся больной, и в 1925 году умер — сорока девяти лет от роду.

Васе, самому старшему из братьев, очень хотелось учиться. Но, окончив четыре класса Сидоровской школы, по решению семейного совета, пошел в «мальчики» к портному. Отец тогда сказал так:

— Давай, мать, продадим овцу, и я отвезу Ваську в Питер. Попрошу там Егора Антоновича замолвить словечко у хозяина. Глядишь, мастеровым будет. А тут что?.. Учиться негде, да и возможности у нас нет никакой обувать, одевать, кормить. — И дальше он обратился к сыну; — Может быть, ты, сынок, не хочешь учиться на портного, тогда давай иди в сапожники к дяде Мише. Дядька родной, материн брат, худому не научит. Выбирай.

И Вася выбрал — портного.

До самой Октябрьской революции учился мой брат, да так и не научился портняжному делу, потому что больше-то приходилось бегать в лавку, нянчить хозяйских детей, мыть полы, посуду, топить печи. В революцию шестнадцатилетний паренек раздобыл винтовку и пошел с ней против кадетов вместе с отрядом красногвардейцев. Был Вася ранен и кое-как добрался до тетки Аграфены, дальней родственницы отца. Тетка перепугалась, немедля послала в деревню письмо, написав, что выживет Вася или нет — одному богу известно.

Мама, получив такую весть, бросила все и помчалась спасать сына. Она выходила его, привезла домой, длинного, худого, наголо постриженного.

В деревне Вася прожил недолго. Поступил работать на железную дорогу. А спустя какое-то время рабочие выдвинули его продавцом в свой магазин. В стране разруха, голод — продавцами выбирали самых надежных, тех, кому верили. А потом Васю перевели во Ржев, затем в Москву. Обычная биография рабочих парней тех лет: работал, учился на рабфаке, стал коммунистом. Затем уже окончил Плановую академию, Комвуз. Рабочие фабрики «Москво-швей М 5» избрали Василия своим депутатом в Моссовет.

«И ты учись, дочушка, старайся, — писала мне мама в Херсон. — Что же теперь делать, раз уж полюбила свою авиацию и она тебе дается. Вы, мои дети, счастливы — счастлива и я. Вы в горе — горюю и я, ваша мать…»

Война с Финляндией ускорила наш выпуск. Программу обучения в школе резко сократили, закруглили и подвели к экзаменам. Их мы сдавали тоже в спешке. Нам даже обмундирование не сумели пошить — так и выпустили в старых гимнастерках и юбках, в каких курсантами были.

Мне дали направление в аэроклуб города Калинина — штурманом аэроклуба. На месте оказалось, что штурман там уже есть, а недоставало летчика-инструктора. Я согласилась с радостью, потому что очень хотела летать, и после проверки техники пилотирования была допущена к обучению учлетов.

Выделили мне группу в двенадцать человек. Ребята все разные и по общей подготовке, и по физическому развитию, и по характерам. Одно объединяло — любовь к авиации. Всем не терпелось поскорее закончить наземную подготовку и начать летать. Я их понимала.

Часто к нам на занятия приходил командир звена старший лейтенант Черниговец. В армии он был истребителем, в Осоавиахим его послали на укрепление инструкторских кадров. Черниговец действительно мастерски летал, хорошо знал математику, физику, легко объяснял громоздкие формулы по аэродинамике. Курсанты любили его за уважитильное к ним отношение. Очень помог и мне Петр Черниговец в подготовке моего первого аэроклубовского выпуска.

Для инструктора самостоятельный вылет его ученика — такое же событие, как собственный вылет. Помню, первым я выпускала в своей группе учлета Чернова. Уже получено «добро» от командира отряда, но я волнуюсь и прошу еще слетать с ним командира эскадрильи. Комэск сделал с Черновым полет по кругу да как закричит:

— Чего зря самолетный ресурс вырабатывать — выпускай!

С волнением взяла в руки флажки, как когда-то брал их инструктор Мироевский, и разрешила взлет своему первому ученику…

Всю группу я выпустила успешно. Ребята уверенно окончили программу полетов. А ко Дню Воздушного Флота принялись готовиться мы, инструкторы-летчики. Летали строем, выполняли пилотаж — в одиночку, парами, шестерками.

…В день праздника с раннего утра аэродром наш был готов к приему гостей. Толстым канатом отделены места для зрителей. Играет оркестр. Мы еще раз проверяем самолеты — все ли исправно, уточняем программу, и праздник начинается.

Наконец диктор объявляет о моем вылете. Я, помню, выполнила комплекс фигур высшего пилотажа над аэродромом, приземлилась и не успела зарулить, как мне говорят: «Твоя мама здесь».

Оказывается, узнав из областной газеты, что будет праздник, она приехала в Калинин и прямо с поезда — на аэродром. Мама, конечно, и корзиночку с гостинцами прихватила с собой. Устроилась за барьером на травке и стала смотреть, что же это делается в воздухе. Сидела спокойно до тех пор, пока не объявили мою фамилию. Тут она заволновалась, а когда я взлетела и принялась крутиться над аэродромом, с криком: «Дочушка, упадешь!» — бросилась на посадочное поле.

Дежурные привели маму в штаб. Выяснилось, о ком она так беспокоилась, и тогда начальник аэроклуба предложил ей покататься на аэроплане. Мама от полета категорически отказалась.

После выпуска курсантов нас, инструкторов, премировали поездкой на пароходе из Калинина в Москву — на сельскохозяйственную выставку.

…Плывем по матушке-Волге, любуемся красотами ее берегов, а затем — по каналу. Я впервые вижу шлюзы, удивляюсь и восхищаюсь этим сооружением.

Ну, вот и Москва. Идем дружно на выставку. Побывала я у своих на Арбате. Поговорили обо всем. Катя работает вязальщицей на трикотажной фабрике, Юрка учится в школе. Брат строит Норильск. В Москве уже действует метро второй очереди, и меня потянуло посмотреть «свою» станцию — «Динамо». Колонны ее облицованы самоцветным ониксом. Между колонн скамья, над нею в проеме барельеф физкультурника. Красиво!.. Метростроевцы возводят новые дворцы-на линии «Курская» — «Измайловская».