Новохатов наконец опомнился, вскочил и пододвинул гостьям стулья. Дед переместился на свою кровать, улыбался с пониманием и приветливо шевелил лебяжьими усами. Арнольд выставил на стол бутылку коньяка, банку шпрот, вывалил груду яблок. Жарко шепнул Новохатову: «Твоя сама напросилась, сама!» — и плотоядно уркнул от предвкушения. Откровенность его желания была похожа на чесотку.

— Дедушка, вы что там, садитесь за стол! — позвал Новохатов с горячей настойчивостью, показывая, что именно старик для него главное лицо в комнате, а не неотразимый заготовитель и даже не женщины.

— Да чего уж, вы пейте, гуляйте, мне уж, поди, хватит... — скромно забормотал Николаевич, но тем не менее перебрался за стол, и как-то ловко, со своим стаканом. Плясунью звали Таисьей. Это имя ей удивительно шло. Она смеялась без устали и корявым шуточкам Арнольда, в которых обязательно присутствовал постельный намек, и милой застенчивости старика, и просто так — от избытка здоровья и радости.

Арнольд произнес:

— Дорогие дамы! Первый бокал я поднимаю за вас и за наше приятное знакомство, за то, чтобы оно перешло еще в более приятную дружбу. Короче, за любовь и взаимность! За это — святое — до дна!

Новохатов, поскучневший и одинокий, к своему стакану не притронулся. Арнольд этот его странный поступок прокомментировал так:

— Гришка хитрый, силы для другого дела бережет!

— Охолонись, ради бога! — попросил Новохатов. Он покосился на Нину и натолкнулся на вопросительный, доверчивый взгляд. Девушка словно спрашивала у него, как ей себя вести и не пора ли возмутиться и уйти. «Нет, оставайся, — взглядом же ответил Новохатов. — Без тебя будет и вовсе тоска!»

Он не знал, что ему делать с Ниной и о чем с ней говорить, но не хотел, чтобы она уходила. Заготовитель пожирал глазами Таисью, и у него задергалась щека от нетерпения

— Забавный у вас приятель, — шепнула Нина. — Какой-то необузданный.

— Недавно из заключения, — тоже шепотом пояснил Новохатов. — Одичал совсем без женского общества. Вы бы, Нина, предупредили потихоньку подругу.

— Ох, Таечка! — вещал между тем Арнольд. — Если бы ты знала, какие чувства разрывают мою грудь! Протяни руку доброты несчастному, погибающему путнику. Давай еще споем!

Нина обернулась к Новохатову:

— Вы сказали, у вас беда и я могу помочь. Это правда или шутка?

— Уже нет беды. Было, да сплыло.

Заготовитель крепко прихватил Таисью за бок, не удержался, и она кокетливо взвизгнула.

— Ой, ведите себя прилично, Арнольд!

Заготовитель дрожащей рукой налил себе стакан воды и шарахнул залпом. Потом позвал Новохатова в коридор.

— Мы на минутку, девочки! По мужскому вопросу.

В коридоре он надвинулся на Новохатова, охватив его горячим дыханием.

— Слушай, Гришка, куда деда девать?! У меня все на мази. Растаяла! Слушай, возьми Нинку и деда и тащи их в ресторан. Там наш стол накрыт. Ну, сделай милость. Потом я уйду, а ты с Нинкой вернешься. Ну!

— Оставь деда в покое! — сказал Новохатов.

— Ты чего, Гриша?!

У Новохатова чесались руки звездануть по багровой, распаленной роже.

— Не трогай, говорю, деда!

Арнольд угадал опасность в его угрюмом взгляде, но у него не было времени выяснять отношения и обижаться. Он принял противодействие Новохатова неожиданно легко, как каприз балованного москвича.

— Интеллигентничаешь, парень? Ну, давай-давай.

Новохатов пошел провожать Нину. Город угомонился и спал, замороженная, пустынная улица глазела редкими огнями фонарей. Нина взяла его под руку.

— Ты так и не рассказал, что хотел?

— Нечего рассказывать. Я лучше тебе завтра позвоню. Можно?

— Конечно, звони. А ты правду говорил про Арнольда, что он сидел?

— Шутил. Глупо, разумеется. Извини! Ты чудесная девушка, Нина. Я тебе очень благодарен.

Нина сжала его локоть:

— Не говори так, не надо.

— Почему?

Она не ответила. Вскоре они дошли до ее дома и здесь постояли минутку. Мороз был градусов тридцать. Новохатов прикинул, что до открытия паспортного стола осталось около девяти часов. Он подумал, что Кира, наверное, уже спит. Она привыкла засыпать в одиннадцать. Но, может быть, теперь у нее другой распорядок. Где она? Возможно, в одном из этих двенадцатиэтажных домов. Кира и не подозревает, как он подкрадывается к ней. Он подкрадывается к своей жене. Это же фантастика, мираж! Несколько дней назад и в страшном сне не могло присниться. Крепкого пинка поддала ему жизнь, спасибо.

— Замерз, Гриша? Иди домой!

— Да, спокойной ночи! — Он протянул руки и привлек ее к себе. Он поцеловал ее в ледяную щеку и в синие губы и отпустил. Нина отстранилась не сразу, он успел ощутить тепло и податливость ее тела. Он даже не спросил, с кем она живет. Если она рассчитывала, что он будет действовать энергичнее, то очень ошиблась.

Когда Новохатов вернулся, в номере был один дед Николаевич. Он спал на спине, сложив руки поверх одеяла и задрав нежную бородку к потолку. Стол был прибран. Новохатов разделся и лег. Полежал немного, потом встал, попил воды и покурил. Уже начинала похмельно гудеть голова, зато на душе было тихо и спокойно. Часа через два объявился заготовитель Арнольд. Не зажигая света, он бродил по комнате, чертыхался, что-то искал.

— Да ты зажги свет, — сказал Новохатов. — Я не сплю.

— Не спишь?

— Нет.

Щелкнул выключатель. Новохатов взглянул и ахнул. Арнольда трудно было узнать. По его недавно счастливой морде словно проехали катком. Он был исцарапан, а левую скулу вспучил огромный свежий кровоподтек.

— Что пялишься? Красивый?

— Таисья боксером оказалась?

Арнольд нашел бутылку за тумбочкой, там еще булькало. Он сходил в ванную за стаканом.

— Примешь?

— С какой стати?

— Эй, дед, проснись!

— Оставь деда! — зло сказал Новохатов.

Дед, однако, открыл глаза и быстро, послушно, будто и не спал, а дожидался сигнала, сел на кровати. Новое обличье заготовителя его не особенно удивило.

— И ведь все к тому шло, милый. Не советовал я тебе идти, помнишь?

— Заткнись, старый. Не твоего ума дело. Давай стакан!

Николаевич достал стакан из своей тумбочки. Арнольд плеснул ему каплю на донышко, себе налил побольше, тут же и выпил, запил водой из графина, фыркнул, отдышался. Потом, уморенный, скинул пиджак, расстегнул рубаху до пупа, засветился страдальческой улыбкой.

— Вот оно как бывает, москвич! Хочешь радости, а получаешь гадости. Ну ничего. Я его в другой раз подловлю. За нами должок не задержится.

— Да ты расскажи, расскажи, полегчает, — посоветовал дед.

— Тайка стервой оказалась!

— Чего так?

— Идем к ней — все чин чином. Она хохочет, на мне виснет, понятно, баба испеклась. Ты слушай, москвич, тебе тоже полезно для будущего... Полгорода испахали, наконец пришли. Мать честная, слева овраг, а вдоль улочки хатки обыкновенные, деревенские. Ну, думаю, помыться толком негде будет. И тут Таська мне говорит: до свиданья, мол, дорогой, спасибо, что проводил. Я подумал — заводит. Я же не мальчик, чувствую, на мази дело. Хохочет, как с цепи сорвалась. Я ее, обычным макаром, тискаю, поглаживаю. А ведь мороз. Хмель-то вышел. Ладно, говорю, пойдем в дом скорее. Тут она вроде совсем в дурь впала. «Какой, — вопит, — дом, Арнольдушка ты мой желанный! В доме у меня муж и сыночек малый!» Я не поверил, конечно. Если, допустим, действительно муж, то так себя не ведут. Верно, москвич?

— По-всякому бывает, — откликнулся Новохатов.

— А я тебя упреждал, упреждал!

— Ладно. Беру я ее в охапку и тащу к крыльцу. Ну, вроде балуемся. И главное, ей-то, вижу, нравится. Заливается на весь околоток. Но все же что-то не так, чувствую. Уж больно шибко упирается и громко гогочет. Только я начал прикидывать, нет ли там и впрямь кого, распахивается дверь и вылетает детина в майке. Огромный детина, дед. Как экскаватор. А в руке у него колун. Я, естественно, обомлел, а он мне тем временем без разговору и саданул по скуле обухом. Да пока я мордой во льду ковырялся, еще успел сапогом по спине приварить. Спина-то еле гнется теперь. Таська на нем повисла, уж ей, гадине, не до смеху. «Спасайся! — орет. — Беги, мой желанный!» Я и побег. Направление, правда, не сообразил сгоряча — в овраг ухнул. Уж как оттуда выбрался — бог пожалел. Такой вот случай, а?! Ты умный, москвич, скажи — за что? За что я невинно пострадал? И ведь что характерно — он же меня мог до смерти зашибить. Колуном-то!