Но возвращаюсь к тому, с чего начал.

В тот морозный январский день настроение у всех было довольно мрачное. Хотя производство, где работал отец, вы­ пускало особые марки и сорта стали, легированные, нержа­веющие, бронебойные, и на сталь эту всегда был спрос, про­ давали ее и в Америку, и в Европу, однако уже три месяца сталеварам не платили зарплату, и ходили разговоры, что и в этом месяце никто не получит ни копейки. Здесь, как я понял (а я уже достаточно взрослый, чтобы многое понимать), сошлось несколько причин. И общий кризис, и большая путаница, возникшая после приватизации и акционирования нашего производства. Что-то оказалось сделано формально неправильно, и теперь между несколькими претендентами на владение комбинатом шла яростная борьба, с обращениями в суды, от гражданского до арбитражного, с требованиями признать предприятие банкротом и ввести внешнее управление, арестовать все счета комбината, чтобы люди, считающие себя обма­нутыми при дележе акций, могли получить компенсацию ...

И самое главное, что-то сбилось в самом процессе производства. Директору удалось пробить очень хороший государственный заказ для армии, после которого многое должно было нала­диться, и деньги даже должны появиться, но вот уже неделю шел сплошной брак - сталь не отвечала требуемым характе­ристикам. Никто не мог понять, в чем причина, потому что все делалось как обычно, и так, как надо. Наши специалисты го­ловы себе ломали в своих лабораториях, анализируя образцы, предлагали попробовать то одно, то другое, чтобы выправить положение. И все равно ничего не получалось.

Отец обрадовался, когда сталь пошла, он очень хотел ве­рить, что день моего рождения станет переломным. Но дядя Коля Мезецкий, ближайший друг отца и сталевар с феноменальным опытом (он был постарше отца и довольно значительно) мрачно покачал головой.

- Опять не то идет, все не то ... На оттенок погляди.

Сам я этих «оттенков» различить не мог, как ни пыжился. Для меня все было одно - огненная река как огненная река, безумно красивая и страшная, затихающая, когда разливается по формам, и меняющая цвет, как обычная речка при ярком закате меняет цвет от красно-золотого к серо-синему, а потом погру­жается в сумерки. Но дядя Коля умел видеть то, чего никому больше не было дано. Один перелив в этой огненной реке мог рассказать ему больше, чем всем нашим специалистам со всеми их химическими анализами, хотя они могли распознать на своих современнейших приборах с компьютерной диагностикой состав стали буквально до миллионной доли процента.

- Не может такого быть! - горячо возразил отец. - Все по науке сделано, все правильно.

Дядя Коля опять покачал головой, будто хотел что-то отве­тить, но не стал. Последовала короткая пауза.

- И что делать, если и сегодня сталь не получится? - спросил отец. - Зубы на полку класть?

Дядя Коля вновь ничего не ответил. Он продолжал всмат­риваться в расплавленный металл, а отец, пожав плечами, пробормотал:

- Чертовщина какая-то ... Все ведь правильно делаем. Абсолютно правильно.

Дядя Коля тряхнул головой - как от забытья очнулся.

- Бывает так, что сталь иногда не терпит лишней правиль­ности, - сказал он. - Да, такое бывает. У стали свой характер, и кто с этим характером считаться не хочет, того она наказы­вает, будь ты хоть семи пядей во лбу и воображай, что у стали от тебя секретов нет ... Такое на нашем производстве несколько раз было .Я беру только те разы, в которых тайна сохранялась, а не те, когда не могли справиться с новой технологией. Скажем, когда у нас бессемеровская сталь не пошла - причиной была чистая технология. Точнее, ошибки в освоении неведо­мой технологии. Мы же бессемеровский конвертор первыми в России запускали, в 1865 году, почти одновременно с Воткинским заводом. Только почему-то про Воткинский завод все помнят, а про нас забыли. И что? Тоже, как и воткинцы, несколько лет осваивали новый процесс, ничего не клеилось, и нормальная бессемеровская сталь у нас пошла лишь в 1872 году, когда уже первые мартены начали ставить ... Но там было понятно, откуда неудачи. Точно так же и лет за пятьдесят до того. Тогда методом проб и ошибок всякий раз изготавливали хорошие огнеупорные тигели. Муторная же это была работа! До тех пор мучились, пока не появились разработки Аносова. Это все от незнания происходило, от отсутствия опыта, от объяснимых, в общем-то, причин - ничего таинственного в этом не наблюдалось.

- А когда таинственное наблюдалось? - спросил я.

Мезецкий вздохнул.

- Первый раз - аж в 1774 году, когда до нас добрались пос­ланцы от Пугачева во главе отряда в тысячу человек и велели срочно лить пушки в помощь крестьянскому царю. И ничего не получилось, не пошел из печей пушечный металл ... Глава отряда, выждав неделю, решил, что литейщики саботируют сознательно, и уже вздумал весь завод перевешать, но Бог миловал - подошел полк, посланный Суворовым, и после жаркого боя мятежников перевешали. Потом в 1850 году, пе­ред самой Севастопольской войной металл шел хрупкий и на разрыв непрочный, про пузыри не говорю. Мы к тому времени уже тигельный способ досконально освоили, и труды Аносо­ва все были опубликованы, и разработки Обухова и Ухациуса были доступны, а все равно будто заклинило ... Тогда говори­ ли, будто металл обиделся, что Николай 1 приказал ружья и пушки кирпичом чистить, да еще держать их полуспущенными, чтобы все громко звякало при исполнении артикула. Ну, это все у Лескова в «Левше» описано ... Потом случалось такое в самом конце XIX века, и в 1912 году, и в 28-м. А последний раз металл взбунтовался в 61-м году. И всегда была серьезная причина, идущая от людей, и получалось, что хоть трижды правильно металл выплавляй, а толку не будет, пока не поправишь людские дела. Те самые, которые, кажется, на металл и влиять-то никак не могут ... А еще был случай на моей памяти, задолго до 61-го года, когда решение нашлось, только было оно таким же необъяснимым, как и неудачи. Я тогда совсем пацаном был ,меньше тебя, но ...

Дядя Коля осекся, будто не хотел сейчас вспоминать тот случай, которому был лично свидетелем.

Он всю историю нашего производства знает от и до и так умеет рассказывать о давних событиях, с такой доверительной интонацией, будто он сам в то время жил и лично все видел. Это, наверное, оттого, что он потомственный сталевар. У него и дед, и прадед, и совсем далекие предки лили металл, с само­го основания наших заводов.

Я спросил:

- Интересно, а почему для Пугачева металл не захотел идти? Пугачев, вроде, за народ воевал ...

- Воевать-то воевал, - сказал дядя Коля, - но наворотил таких зверств. Чуть что не по нему - пожалуй в «пеньковый галстук». А самое главное, - по мне, во всяком случае, - что

он не соображал по сути жизни. Зацепил по неразумию-то, чего зацеплять нельзя. Помнишь «Капитанскую дочку» Пушкина?

- В школе проходили, - сказал я.

- Там Пугачев рассказывает сказку про ворона и орла?

- Еще бы! Нас эту сказку заставляли разбирать, в чем, мол, ее главный смысл, и мы даже сочинение про нее писали.

- Ну и в чем ее главный смысл? - спросил дядя Коля.

- А в том, что жизнь надо прожить ярко, - ответил я. - Пугачев, значит, такую сказку рассказывает, что орел у ворона спросил, почему, мол, мы, орлы, живем всего по тридцать лет, а вы, вороны, по триста лет? А ворон и ответил, что вы, орлы, свежей кровью питаетесь, а мы, вороны, - мертвечиной. Переходи, орел, на мертвечину и триста лет жить будешь. Орел подумал и сказал - мол, не по мне это. Лучше, говорит, всего тридцать лет прожить, да зато вдоволь свежей крови напиться. Пугачев и завершает, что и я, мол, как тот орел ...

- То-то и оно, - сказал дядя Коля. - А если подумать, то тут получается большая неправда. Во-первых, орел не меньше во­рона падок на мертвечину. Во-вторых, и ворон за свежей кро­вью охотится. В-третьих, если припомнить, какие птицы жрут мертвечину, то окажется, что среди них есть и такие, которых люди считают «благородными» и «чистыми». Возьми хоть чаек. Все из себя белые и светлые, а если приглядеться - как наши городские голуби. Лесной голубь - это, может, другое дело, тут я не судья, не приглядывался к ним, а вот те голуби, что на помойках промышляют - они, спрашивается, чем жи­вут? Кстати, по драчливости, злобности и подлости городской голубь сто очков вперед даст и орлу, и ворону. И вообще, ворон - птица мудрая, в чем-то на человека похож. Мы ведь тоже не живьем свиней и телят поедаем. А «свежей кровью» жить ­ это означает, по сути, жить одним убийством. Какое уж тут благородство ...