Слова сына музыкой звучали в ушах отца. Он всегда верил в могучую силу любви. Силу, которая может возвысить человека и может уничтожить его. Может превратить его сердце в мягкий воск. Может сделать его волю железной. Всесильную любовь, но — увы! — не вечную…

Дом Оласаблей сиял огнями. Дон Мануэль окинул взглядом уютную, убранную цветами гостиную. Неудивительно, что он волновался — сегодня его старшая дочь Мария сделает первый шаг к самостоятельной жизни. Сегодня лучшие люди города придут поздравить их семью с радостным событием. А вот Асунсьон так и не собралась приехать. При мысли о сестре сердце Мануэля болезненно сжалось. Ему было больно, что сестра так демонстративно пренебрегает семьей.

Вечер удался на славу.

— Все такие утонченные, а едят наперегонки, — ворчала Доминга, распоряжаясь, чтобы подносили в гостиную напитки и закуски.

Но ведь и аппетит гостей свидетельствовал об удавшемся вечере.

Когда Мария в нежно-кремовом платье спустилась вниз, все ахнули — так хороша была эта юная королева с золотой короной волос. Возле своей королевы Гонсало чувствовал себя счастливейшим из смертных, он был горд, что обладает таким сокровищем, что оно принадлежит только ему.

Но прекрасные глаза Марии струили печаль. Впрочем, кто разберет, что там прячут темные бездонные девичьи глаза? Гонсало хотелось читать в них нежность, и взгляд Марии казался ему бархатным.

— Ты будешь счастлива со мной, — шептал Гонсало, — обещаю.

Мария согласно кивала: да, да, они будут счастливы, так говорят мама, папа, вот только ей душно здесь, так душно в этой гостиной!

Мануэль искал и не находил Виктории. «Опять капризничает своенравная девчонка!» — сердился он.

Мария, заметив тень озабоченности на лицах родителей, тут же поняла, в чем дело, и, извинившись перед женихом, — теперь уже официальным женихом! — выпорхнула в сад: она знала, где искать сестричку.

И верно, Виктория сидела в саду, вдыхала душистый аромат цветов и мечтала о генерале своей мечты. Она сбежала от докучливых кавалеров, которые непременно хотели с ней танцевать, а Виктория терпеть не могла танцев. Вот скачка-это совсем другое дело! А чинные движения под музыку-шаг направо, шаг налево, поклон — казались ей ужасной глупостью. Глупыми казались ей и кавалеры — механические куклы, заведенные на комплименты. О чем с ними говорить? Вот генерал ее мечты!..

— Виктория, — Мария села рядом с сестрой, — тебя мама ищет!

— Давай посидим с тобой одну секундочку, — умоляюще проговорила Виктория, — а потом вернемся в дом.

Марии и самой не хотелось возвращаться в гостиную, она обняла сестру, прижалась к ней и замерла.

Покой их нарушил вбежавший в открытые ворота паренек — в крови, в поту, он принялся умолять девушек о помощи.

— Там солдаты, — задыхаясь, говорил он. — Поймают — мне смерть.

— Пойдем, я провожу тебя через сад к реке, и никто тебя не догонит, — тут же сообразила Виктория, слыша на улице цоканье копыт.

Она побежала первая, обогнула дом, паренек ринулся за ней.

Не прошло и трех минут, как в ворота въехали солдаты. Длинноволосый сержант с темными глазами спросил у Марии, не пробегал ли тут кто-нибудь.

— Нет-нет, — ответила она взволнованно, и так была хороша в своем светлом платье на фоне темной зелени, светясь нежной фарфоровой белизной.

А из распахнутых окон лился свет, доносилась нежная музыка…

— Простите, если напугал. Долг службы, — извинился сержант, не в силах оторвать глаз от чудесного видения.

И такая сила была в его завороженном взгляде, что Мария невольно встала со скамьи, будто ее позвали, готовая идти и идти…

— Не буду портить вам праздник. День рождения, наверное, — еще раз извинился сержант. — А с вами мы еще увидимся, и вы поймете, что меня вам нечего бояться!

Миг — и солдаты ускакали. Только топот копыт по мостовой подтверждал, что это было не видение.

Но что же это такое тогда было? Отчего так сладко бьется и замирает сердце? Почему так волнует обещание «увидимся»? Почему так хочется увидеться с незнакомым юношей?

Виктория вернулась и принялась успокаивать сестру. Ей показалось, что Мария напугана и волнуется, но все будет в порядке, мальчишка убежал.

— А его искали военные, — тихо сказала Мария, продолжая грезить.

— Военные? — взволновалась Виктория. — Как жаль, что я их не видела! Там не было моего генерала?

— Нет, там был сержант, — ответила Мария. Из дома выбежала служанка искать барышень — Энкарнасьон всерьез обеспокоилась.

— Где ты была? Я тебя повсюду искал! — раздраженно заговорил с невестой Гонсало и тут же почувствовал себя виноватым перед кротким изумлением, с каким она на него посмотрела. — Извини, я волновался, — прибавил он.

— Мы играли в прятки в саду, — задорно пояснила Виктория.

А Мария по-прежнему странствовала в мире грез. Голоса доносились до нее, будто отдаленный шум моря. Чудный, ласковый взор незнакомца волновал ее, и в волшебном потоке нежности навстречу ему распускалась трепещущей розой душа Марии.

Очнулась она от громкого восклицания Виктории:

— Асунсьон! Приехала Асунсьон!

Мануэль был не прав, упрекая сестру в холодности к семье. Ее ли вина, что так медленно тащились по дорогам экипажи, Что своенравное море пугало бурями корабли и они предпочитали пережидать их в мирных гаванях? Она стремилась вперед и вперед, и, несмотря на все препятствия, все-таки приехала вовремя: в день помолвки!

Сколько восклицаний, объятий, радости! Годы разлуки сгорели в сияющем фейерверке встречи. Вместе с Асунсьон в гостиную Оласаблей вошел настоящий праздник. Асунсьон была словно живой огонь, и в ее сиянии. Оживились и быстрее задвигались все вокруг, все стеснились возле счастливых хозяев, невольно любуясь красотой Асунсьон — узкое лицо, нос с горбинкой, выразительные глаза и поток вьющихся волос, подхваченных по испанской моде высоким гребнем. Зато платье, вне всякого сомнения, было из Парижа — так ловко оно подчеркивало тонкую талию, так пикантно прикрывало грудь дымкой кружев, так соблазняло маленькой ножкой в щегольской туфельке. Но Асунсьон не думала о производимом впечатлении, она радостно обнимала племянниц, восторгалась их красотой, спешила познакомиться с женихом, пожелать им счастья.

Но счастья не было в бархатных глазах Марии. Невеста была далеко-далеко от своего жениха… Асунсьон сразу почувствовала это и встревожилась. За ее плечами было много женского горя. Ее выдали замуж пятнадцати лет за человека много старше нее, который не сумел расположить к себе юную жену. Долгие годы прожила она, в холодном суровом доме, так и не узнав ни любви, ни тепла. До сих пор при воспоминании о годах безрадостного одиночества глаза Асунсьон наполнялись слезами. Смерть мужа не прибавила ей сердечного горя; как была она одна, так и осталась одна. Но после его смерти Асунсьон стала богата и независима, что оказалось для нее благом. Однако независимой женщине в Аргентине жить сложно, почти немыслимо, и Асунсьон уехала в Европу. В Париже она была одинока точно так же, как и в Санта-Марии, но в Европе ни ее одиночество, ни ее независимость не бросались в глаза. Асунсьон достойно несла свой крест, однако сердце ее, как сердце всякой женщины, томилось по любви. И ту же тоску и томление она угадала в племяннице.

— Нам нужно о стольком поговорить с тобой, Мария, — шепнула она, пожимая девушке руку и обещая утешение и поддержку.

Помолвка, казалось, ничего не изменила в течение жизни Марии. Утром она, как всегда, собралась в больницу. Энкарнасьон с удивлением посмотрела на нее:

— А разве мы с тобой не поедем по магазинам, доченька? Ведь пора уже всерьез подумать о приданом.

— Больные ждут меня, мамочка. Им всем нужна моя помощь, — отвечала Мария. — Я не могу их оставить. А по магазинам можно поехать и в другой раз.