Ну, по крайней мере, он не лгал и не назвал её красивой. Она знала, что у неё странное лицо. Во-первых, её губы были слишком большими для узкого лица. Одноклассники в начальной школе называли её «Сочные губки», а в старших классах мальчики начали делать всякие оскорбительные предложения о том, что Клео следует делать этими «сочными губками». Во-вторых, её нос был кривым — она сломала его, когда упала несколько лет назад во время танцевальной репетиции. Травма не была ужасной, но операцию провели неудачно, и Клео пришлось смириться, что её нос всегда будет чуть смещён. И, наконец, её смехотворно большие зелёные глаза, из-за которых большую часть жизни её сравнивали с куклой. Клео ненавидела свои большие глаза, думая, что из-за них она постоянно выглядит удивлённой.
Её нелепое лицо, в сочетании с миниатюрным телом, часто заставляло людей недооценивать её. И, пока Клео занималась танцами, это было преимуществом — она хотела, чтобы её недооценивали, прежде чем «поразить» конкурентов и хореографов своим талантом. Хореографам и режиссёрам нравилось в ней это неожиданное качество, они восхищались её «свежестью» и «необычностью». Но сейчас, в реальном мире, недооценка приводила к уменьшению возможностей и большому разочарованию.
— Что происходит в твоей голове?
Голос Данте вторгся в её тревожные мысли, и она снова сосредоточила своё внимание на нём. Она прочистила горло, прежде чем изобразить дерзкую ухмылку и потянулась за десертом.
— Я просто думала, что ты так и не сказал, куда вы ходили сегодня вечером. Вы ходили в одно из онсэн? — Она имела в виду общественные термальные источники, которые так популярны в Японии. — Ты разделся перед мистером Танака и мистером Ватанаби?
Данте вздрогнул.
— Господи, нет.
— Значит всё не так уж и плохо, верно? — Ей нравилось подкалывать его: его смущение делало его чуть более доступным. — Всё, что всплывает в моём воображении, вероятно хуже, чем есть на самом деле.
— Мы пошли в караоке, — сказал он, наконец-то сжалившись над ней, и Клео чуть не подавилась первым куском чизкейка.
— Ты слишком драматизируешь, — усмехнулся Данте, пока она махала перед лицом, чтобы охладиться после приступа кашля.
— Караоке? — прохрипела Клео, и он кивнул. — Серьёзно?
— Да. Можно мне немного чизкейка? — небрежно спросил он.
— Нет, — также небрежно ответила она, намеренно сунув в рот ещё одну порцию и медленно жуя, прежде чем задать следующий вопрос: — Вы действительно пели?
— Sí (прим. испан. «да»). — Данте взглянул на оставшийся чизкейк на её тарелке. — Один кусочек?
— Нет, — сказала она, поднося ещё одну порцию ко рту. — Что ты пел?
— Немного Queen, немного Rolling Stones, Nirvana, Red Hot Chili Peppers, Blondie… — перечислял он. — Ты же не собираешься всерьёз съесть весь этот кусок пирога, правда?
— Собираюсь, — подтвердила она. — Blondie? Серьёзно?
— И Синди Лаупер, — поморщился он. — Мисс Инокава действительно любит ее песни, но не может петь, потому что английский язык слишком быстр для неё.
— Но они такие писклявые, — рассмеялась Клео.
— Я знаю. Можем ли мы сейчас перестать говорить об этом? И предупреждаю, это останется между нами. А теперь дай мне кусочек торта.
— Нет, это мой торт. Закажи себе свой десерт!
— Хорошо.
— О Боже, что ты делаешь? — спросила Клео, когда секунду спустя Данте опустился на колени перед её креслом и провёл руками по ногам, распахивая халат.
Она поспешно отложила свой десерт и в шоке уставилась на него.
— Получаю свой десерт, — пробормотал он, положил руки на её задницу, передвинул к краю кресла и широко развел её ноги.
Уголки его губ приподнялись, затем он удовлетворённо замурлыкал, наклонил голову и принялся за еду.
Клео, совершенно забыв о своём собственном десерте, недоверчиво смотрела на его тёмную макушку, пока его очень талантливый язык не начал творить свою магию. Она откинулась на спинку кресла и запустила пальцы в его волосы, закрыв глаза.
— О, Боже мой…