Мысли вихрем пронеслись в голове Лебедева: «Милый Антоша, хороший, держи себя в струне, не поддавайся. Провоцирует тебя одноглазый пьяный фашист. Врет он или только намекает, разведывает, пират… Но держись, Антоша, не вскакивай сейчас, не бей его в морду, еще не время. Не поддавайся провокации, выдерживай характер, Антошенька, бравый пилот, миленький…»

— Вы не решаетесь чего-то сказать мне прямо, — разжал губы Лебедев.

Урландо остановился на ковре:

— Я скажу. Отбросим наши политические разногласия. Давайте просто: я — человек, и вы — человек.

А Лебедев уже в уме оценивал его слова: «Новый подходец… Тонко работает, одноглазый! На психологию думает взять? Ладно…»

Лебедев сказал вслух:

— Я весь — сплошное внимание.

Урландо снова схватил со стола рюмку и опрокинул в рот большой глоток «Черри-Чоис».

— На земле должны властвовать только мы, представители высшей расы. Вот — я, седьмой потомок знаменитого корсара «Золотого Старлатти», владыки Адриатического моря. Он был грозой Средиземноморья. Седьмой потомок его удивит мир. Седьмой — это я.

Мысли и внимание у Лебедева в тот момент были обострены чрезвычайно, но внутренний смешок как-то сам собой зародился у него. Почему-то неожиданно вспомнился Антоша Чехонте и строчка из его рассказа «Жалобная книга»: «Хоть ты и седьмой, а…»

— Я выполняю волю великого корсара, — хвастливо кричал Урландо: — быть страхом народов и их бичом. Судьбы мира висят на волоске. На истребителе я поднимусь над вселенной!.. Ах, нет, не так…

Он оперся руками о стол, повалил рюмку:

— Они хотят штамповать «2Z», как пепельницы. Но я перехитрю их! Никто, кроме меня, не умеет управлять истребителем. Я покажу, кто я такой. А вы думаете, легко управлять?

Лебедев холодно и твердо произнес:

— Вы меня просто провоцируете. Никакого истребителя не существует и существовать не может.

Урландо улыбнулся какой-то безумной, пьяной улыбкой:

— И припоминаю свои первые опыты много лег назад. Однажды, при одном из опытов, модель внезапно вышла из повиновения. Она соскочила с лабораторного стола, забегала по полу, уничтожила стоявшие в углу башмаки, съела половину зонтика, обгрызла ножку табурета и угрожающе рычала, словно взбесившаяся рысь. Но я тогда не растерялся и выпустил в модель обойму разрывных пуль. Пиф-паф! Тогда модель взвилась в воздух, слепо тыкаясь в стены, подобно одуревшей от света летучей мыши, и наконец с размаху вышибла стекло. Тррр…

Урландо тяжело опустился в кресло, налил себе еще рюмку.

— Я выбежал во двор. В курятнике лабораторного служителя модель неистовствовала и на куски рвала жалобно пищавших цыплят. В довершение всего, курятник вспыхнул. Я успел разглядеть, как в огне волчком кружилась бешеная машинка, разбрасывая горящие уголья. Потом внезапно успокоилась. Когда лаборанты патентованными тушителями погасили огонь, из-под дымящихся головешек мы извлекли отвратительно пахнущий, изуродованный и прокопченный скелет модели, похожий на издохшую кошку…

Лебедев сжал зубы, сдерживая внезапное сердцебиение. Все это было похоже на правду. Спросил холодно:

— Какие причины вызвали внезапное бешенство модели?

Налитый кровью глаз Урландо хитро уставился на Лебедева:

— Думаю, Лебедев, что от вас мне уже нечего скрывать. Из всех причин я остановился на одной: в десяти километрах от города, в котором я тогда работал, в тот самый день и час как раз пробовали новый радиопередатчик большой мощности. Проба длилась всего десять минут. Только впоследствии я понял, что воздействия этих электроволн было совершенно достаточно, чтобы модель начала безумствовать. Это обстоятельство и заставило меня уединиться со своими опытами на Коралловые острова Тихого океана, а потом и в подводную лабораторию.

Он тяжело встал, опираясь обеими руками о стол. В его глазах Лебедев впервые прочел ничем не замаскированную лютую ненависть.

— И вот вам, Лебедев, выпало на долю сумасшедшее счастье: быть первым свидетелем испытаний истребителя. Вы воочию увидите и далее сами почувствуете его действие. Вы согласны?

Лебедев вскочил. Немые стражи угрожающе придвинулись.

Урландо отрывисто приказал:

— Готовьтесь, Лебедев. Через час мы вылетаем отсюда. Испытание истребителя решит судьбу человечества.

— Даже человечества? — съиронизировал Лебедев.

Внезапно наступившая темнота помешала ему заметить исчезновение Урландо.

Бутягин волновался, глядя, как рабочие подводили машину «Урожай» к краю опытного поля: «Нет, уж сегодня без всякой парадности и без гостей. Проверим всхожесть «альбины», скорость роста, и хватит… А там видно будет».

Он поманил к себе Башметова:

— Засоренность при прорастании допустима не более одного процента, дорогой друг. Если окажется больше, то отвечать передо мной будете вы.

Ассистент взглянул прямо в глаза профессору:

— Я принял все меры, Николай Петрович. Зерно протравлено с соблюдением всех пунктов инструкции. Почва подготовлена, трижды перепахана, лущильником «Н-9» удалены все корни сорняков. Я полностью отвечаю за мой участок работы. И я уверен, в победе.

Бутягину понравился прямой ответ Башметова. Он искренне сказал:

— Спасибо…

Груздев осмотрел машину, сказал подошедшему Бутягину:

— А приемную антенну мы с Головановым значительно улучшили. Видите, какая она теперь несложная, — вроде мачты. А раньше, действительно, казалось, будто везут на грузовике какую-то башню, а на приемник и не похоже. Кроме того, дальность приема достигает величин порядка сотен метров.

Все одобрили внешний вид улучшенной повой модели. Рабочие заканчивали последнюю смазку подшипников гусеничного хода.

— Ну, поехали! — весело сказал Груздев и взобрался на водительское место.

Голованов крикнул:

— Техник, внимание!

Он выждал, когда Груздев уселся и взялся за руль управления. Груздев кивнул головой, и тотчас же Голованов опять крикнул:

— Сигнал!

Модель торжественно двинулась по тщательно выровненной пухлой чистенькой земле. Бутягин смотрел на хронометр: минута… две… три… четыре…

— Да вы смотрите! — вдруг восторженно вскрикнул Башметов, указывая на полосу опытного поля, где несколько минут назад двигалась модель.

Между двумя параллельными следами от гусеничного хода модели на черной ровной земле появлялся нежный зеленый пух новорожденной поросли.

— Это «альбина», — наклонился Бутягин.

— Альбиночка, скороспелочка моя! — всплеснул руками Башметов. — Браво!..

Все захлопали в ладоши.

— Не надо, — поднял руку Бутягин. — Измеряйте, делайте каждый, что необходимо. Товарищ Шэн… товарищ Мирзоева… Выбирайте экземпляр и следите. Точность в миллиметрах… Я засекаю время на полных сантиметрах. Так…

Ассистенты склонились над ростками «альбины». Мирзоева выбрала росток с краю полосы и приставила линейку. Росток вытягивался, раскрывал свои зелененькие листики. Мирзоева боялась пропустить мгновение, когда вершина ростка достигнет отметки «2 сантиметра». Она затаила дыхание, вся во власти необычайного волнения и радости за торжество науки.

— Два! — выкрикнула Мирзоева.

— Два, — услыхала она спокойный голос Шэн рядом.

Росток добавил еще 2 миллиметра и замер. Мирзоева подняла глаза, вздрогнула… Модель стояла примерно в 200 метрах. Груздев приподнялся с сиденья, махал руками и что-то кричал.

К нему подбежал Голованов:

— Владимир Федорович… что?..

Он видел, как по бледному лицу инженера стекали капельки пота и как нервно двигались мускулы на скулах.

— Перебои в трансформаторе, Голованов. Рвет машина, а не двигается. Подкачали вы с расчетом, Ваня!

Голованов опустил глаза, побледнел, прошептал:

— Что вы, товарищ Груздев! Да этого не может быть…

Тот вспылил: