— Как так? Рывки почему? А сейчас совсем тока нет!

— Я не знаю, — тихо ответил Голованов дрогнувшим голосом.

Груздев отозвался более мягким тоном:

— Если не в трансформаторе, то?..

Голованов пожал плечами и молчал. У Груздева сморщился лоб:

— Ну, вот я включаю приемник…

Он повернул рычаг на доске управления. Модель плавно двинулась вперед.

— Все в порядке, Владимир Федорович, — сказал Голованов.

Груздев остановил модель:

— У нас-то в порядке, а вот еще где-то не совсем.

— Где же, Владимир Федорович?

Тот прищурил глаза и вытер пот с лица:

— В эфире шалят, Ваня.

Лампа ярко вспыхнула. Лебедев вскочил. Сейчас же распахнулась дверь, и в комнату быстро вошел Гуров:

— Говорят, куда-то летим! Что за история?

Лебедев передал последний разговор с Урландо.

Гуров задумчиво потер лоб:

— Значит, мы с тобой вроде приемочной комиссии? Мы должны составить акт, а этот пират со сшитым-перешитым носом приложит печать и начнет палить из своего истребительного огнемета в нас?

На краткий миг, на какую-нибудь одну десятую долю секунды, Лебедев внутренне содрогнулся при последних словах Гурова. Припомнилось исчезновение букета Башметова, гибель неизвестного самолета. Так и их, пожалуй, превратит в ничто этот Урландо!

Лебедев схватил Гурова за плечи:

— Мы не будем расписываться в собственной гибели. Мы…

В глазах Лебедева штурман увидал блеск невысказанных мыслей, задорный вызов судьбе.

Лебедев взял со стола блокнот, развернул его и показал товарищу первые буквы записей. Гуров, чуть шевеля губами, медленно разбирал акростих:

— «Штопан Нос останется с носом». Ну, а дальше?

Лебедев медленно перевернул страницу. Буквы по левому краю абзацев смеялись:

— «А мы удерем»…

Гуров только глубоко вздохнул:

— Ясно. Есть контакт!

Штопаный Нос неожиданно сунулся в дверь, сказал тоном, не допускающим возражений:

— Прошу надеть эти костюмы. Вы должны быть в штатском.

Он положил на тахту две серых «тройки», плащи и мягкие шляпы.

Боевые товарищи в веселом настроении быстро переоделись. Накидывая плащ, Гуров даже начал напевать:

Черное южное небо, полное крупных лохматых звезд, высилось в безмолвии ночи. У площадки на легких волнах покачивалась слабо освещенная кабина. Лебедев попытался было определить, что это: морской катер или гидросамолет. Но кругом стояла густая, как чернила, тьма. Урландо торопил:

— Скорей!

Крепкие руки стражей провели Лебедева и Гурова по короткому трапу. Они очутились в кабине. Плотные занавеси из тяжелой тафты висели на окнах. Четыре кресла, разложенные и превращенные на ночь в кровати, занимали площадь кабины.

Дверца захлопнулась.

На одном кресле разместился угловатый человечек, тот самый, которого когда-то видел на аэровокзале Лебедев. Человечек немного поседел, но глаза его, как и тогда, беспокойно шарили вокруг.

Урландо сел на второе кресло.

— Нам предстоит восьмичасовое путешествие, — заметил он. — Желающие могут располагаться спать. А я ночью люблю посидеть и помечтать. Ночью иногда приходят замечательные мысли. Мечтать ночью — это удел гениев. Вспомните, Лебедев, вашего Пушкина. Вы не помните, Лебедев, как Пушкин говорил: «Когда шумный день замолчит…»

Лебедев со злостью подумал: «А вот и на стихах не подловишь, и Пушкина я тебе в обиду не дам!» И спокойно ответил:

— Помню и знаю:

Кстати, дальше в стихотворении говорится об угрызениях и тяжких думах. Вы подумайте над этим, синьор Урландо.

Лебедев снял плащ и повесил его на крючок:

— А когда мы двинемся?

Урландо важно развалился в кресле:

— Мое торжество начинается. Мы уже летим. Система вертикальных и горизонтальных пропеллеров. Бесшумный ход в воздухе. Между прочим, — максимальное использование вашего глушителя, Лебедев. О скорости и радиусе не спрашивайте: секрет. Идем на очень большой высоте, вот и все.

Урландо, видимо, ожидал дальнейших вопросов, но Гуров молчал, а Лебедев смачно зевнул:

— Я удовлетворен. Утро вечера мудренее… Ложусь спать. Товарищ Гуров, советую следовать моему примеру.

Он скинул пиджак, шуршащий шелком подкладки, бережно повесил рядом с плащом, сел на край кресла, принялся расшнуровывать штиблеты. Гуров, глядя на него, делал то же.

Раздевшись, Лебедев улегся, прикрылся одеялом, закрыл глаза, а сам и не думал спать:

«Куда летим?»

Он припоминал карту Южного полушария, очертания берегов Тихого океана, прикидывал расстояния, вычислял: «Если скорость, скажем, шестьсот километров, умножим на восемь… получится четыре тысячи восемьсот… Но куда, вот вопрос? Впрочем, все равно — будем бороться до конца».

Он чуть приоткрыл левый глаз, хотя правый его глаз продолжал притворно спать. Урландо, откинув голову, безмолвствовал. Послышался могучий храп Гурова.

«Только бы сообщить своим!» мучительно подумал Лебедев.

Голованов надел кепку и попрощался с Башметовым:

— У меня что-то голова разболелась. Поеду за город. Поброжу.

Башметов заботливо посмотрел ему в глаза:

— Вид у вас утомленный. Зайдите в аптеку, примите таблетку кальцекса, — лучшее средство против простуды.

Последние месяцы, после ссоры из-за мухи, Башметов особенно нежно, почти по-отцовски относился к Голованову, добывал для него интересные книги, предлагал билеты в кино. Но Голованову было некогда. Кроме того, излишняя предупредительность Башметова его раздражала. Однако с советом Башметова насчет кальцекса Голованов согласился. Выходя, заглянул в кабинет Груздева. Там было пусто. Одиноко горела лампа на столе. Голованов заботливо потушил ее, прошел широким коридором, спустился по лестнице мимо дежурного, показал ему пропуск и вышел на заводский знакомый двор. Звенели автокары, гулко шумели вентиляторы. Из кузнечной экспериментальной мастерской показался Звягин, увидал Голованова, спросил, как всегда, дружески:

— Далеко ли, Ваня?

— Голова заболела. Хочу по воздуху пройтись.

Звягин остановился и при свете больших дворовых фонарей участливо вгляделся в лицо юноши:

— На здравпункт сперва зайди, браток. Может быть, тебе бюллетень надо да в кроватку, а ты — разгуливать по воздуху…

— Обойдется, Константин Иванович, — тихо возразил Голованов и улыбнулся: — Меня остров Целебес очень интересует.

Тот слегка кивнул головой:

— Так? Ну-ну… Двигай.

— Я тогда к вам, Константин Иванович, если что…

— Подожду.

Через проходную будку Голованов тихо вышел на улицу и медленно спустился в станцию метро.

Длинноносый человек в мягкой шляпе равнодушно пускал клубы папиросного дыма и любовался выставленными в витрине кондитерской шоколадными тортами и аппетитными пирожными. По отражению в толстом зеркальном стекле он ясно видел, как Голованов вошел в станцию метро. Человек отошел от витрины, прошелся по тротуару и взглянул теперь на заводский корпус, возвышавшийся за забором.

Одно окно во втором этаже корпуса чрезвычайно ярко осветилось. Тогда молодой человек закурил новую папиросу и медленно двинулся вдоль магазинных витрин. Впрочем, необычайное освещение окна заметил не только он один. Окно принадлежало кабинету Груздева, и это очень хорошо знал Голованов. Отлично помнил также Голованов, что всего десять минут назад он потушил лампу на столе Груздева и кабинет должен быть сейчас заперт. Войти туда и зажечь лампу могли только двое. Кто же из них?

Лампа погасла, потом зажглась два раза и опять погасла. Это произошло, когда Голованов делал первую сотню шагов. Лампа больше не зажигалась. Мысль, простая, но настойчивая, явилась у Голованова неожиданно и остро: «Сигнализация? Нет, нет… А вдруг?..»