И сейчас же решил проверить свое подозрение. Он уже спустился по эскалатору, но тотчас же поднялся и опять вышел на улицу через другой выход.

Сначала Голованов не обратил внимания на человека в мягкой шляпе: его внимание привлек Башметов в какой-то нелепой незнакомой кепке. Вот Башметов нагнал мягкую шляпу, вот мягкая шляпа и Башметов пошли в гастрономический магазин и через минуту вышли, чужие друг другу, и разошлись в разные стороны: шляпа свернула в переулок за угол, а Башметов побрел вдоль улицы тихим шагом поработавшего и слегка утомленного труженика.

Голованов потрогал себя за лоб, пощупал правой рукой пульс: «Кажется, я действительно нездоров. Может быть, мне все только кажется? Или я видел дурной сон? Какой я глупый и смешной! Вообразил… Эх ты, Голован!.. Поворачивай оглобли, топай обратно в мастерскую. Там тебя дожидаются таблицы и логарифмы… Или подождать здесь? А может быть, сейчас зайти к Груздеву и рассказать? Но что, собственно говоря, случилось? Вдобавок, Владимира Федоровича, конечно, нет дома».

По Северной улице Голованов дошел до дома, где жили Груздевы. Перед подъездом стояла Лика. Голованов заметил крайне растерянное выражение бледного лица девочки:

— Что с тобой?

Лика, не отвечая, быстро повернула обратно. Голованов взял ее за руку. Она не освобождала своей руки. Так Голованов и вошел с Ликой в подъезд, все еще держа ее за холодную руку.

— Лика, нехорошо молчать, когда спрашивают вежливо.

Лика доверчиво подняла на Голованова глаза:

— Честное пионерское?

— Честное комсомольское! — горячо выговорил Голованов.

Он услыхал, как Лика вздохнула, не решаясь говорить.

— Ну, смелей! — подбодрил ее Голованов.

— Так вот, Иван Васильевич… — начала Лика. — Если б с нами был сейчас товарищ Лебедев, он бы все распутал, а теперь я не знаю…

Она отперла замок квартирной двери:

— Заходите. Расскажу…

Домашняя работница выглянула из кухни:

— Мама поехала к портнихе. Сказала, что пить чай можно без нее.

Вошли в ярко освещенную столовую. В этой уютной мирной обстановке Голованову особенно нелепыми показались его недавние подозрения. Лика доверчиво улыбалась.

— Этот Башметов часто брал у меня фотоаппарат с заснятыми пленками, проявлял у себя, а мне отдавал негативы, — они у него чудесно выходили. А если увеличит, то прелесть… Портрет папы вышел так замечательно, что мама повесила у себя над туалетом и заказала рамку с бронзой. Но некоторые негативы Башметов мне не отдал, сказал, что снимки так неудачны, что он их выбросил. Ну, я ничего не возразила.

Лика легко и быстро вздохнула, подняла на Голованова умоляющие глаза:

— Вчера по телефону Башметов неожиданно мне сказал, что с испорченными негативами получилась целая история, и такая неприятная, что мне нужно молчать, не говорить об этом никому, потому что это тайна. Я ничего не понимала. Сегодня утром он по телефону вызвал меня. Я встретилась с ним, и… представьте себе, что он сказал: будто бы я тайком снимала завод, а этого делать нельзя, и будто бы мои негативы у него увидел один его родственник, взял их к себе, унес, и что теперь будет — даже страшно подумать! Если узнают, то для папы начнутся ужасные неприятности. Вообще, нехорошо.

— Позволь, Лика, — спросил Голованов: — какой же такой родственник оказался у Башметова? Он всем всегда трубил, что гол, как сокол, и одинок на всем земном шаре.

— Не знаю. Но он сейчас так напугал меня. Он сказал, что сможет спасти меня и папу, только если я буду его слушаться беспрекословно. Сказал так: «Безусловное повиновение!»

В волнении Голованов прошелся по столовой, натолкнулся на угол буфета так, что там громко зазвенела посуда:

— А ты что ему ответила?

— Я испугалась и убежала.

Помолчав, Голованов сказал очень тихо, но веско, совсем как Лебедев:

— Ты, товарищ Груздева, вот что: как вернется Владимир Федорович, ты его деликатно отведи в сторонку, вроде как по секрету, и доложи: так и так, мол, дорогой папа, вот какая история… Он человек ученый и что в таких случаях делать — знает.

Приехала Валентина Михайловна, стала распоряжаться:

— Дуня, готовьте чай.

Вошла в столовую, поздоровалась с Головановым!

— Иван Васильевич, у нас чай с вафлями и бутербродами. Обязательно оставайтесь.

Но Голованов сослался на нездоровье, от угощения отказался и откланялся.

На заводском дворе, у проходной будки Голованов замедлил шаги, над чем-то задумался, потом решительно взбежал по лестнице на третий этаж главного корпуса, постучался в дверь парткома, приоткрыл ее.

Константин Иванович повернулся, узнав Голованова, сказал серьезно:

— Ваня? Можно.

Голованов вошел в комнату, где сидели Константин Иванович и еще кто-то.

Утренний воздух охватывал бодрой свежестью. Голубое авто бесшумно неслось по гудронированному шоссе, извивавшемуся среди волнистых предгорий. Густые облака пышно покоились на величавых вершинах горной цепи. Солнечные лучи скользили по краям облаков, будто прожекторы, и окрашивали румянцем их края.

Угловатый человечек, нахлобучив бескозырку на брови, наклонился над рулем и сосредоточенно вел машину. Лебедеву была видна широкая спина Гурова, сидевшего рядом с угловатым человечком. Лебедев старался запомнить и понять незнакомую местность: «Где мы и куда едем?»

Урландо, сидящий рядом, наклонился к уху Лебедева:

— Полюбуйтесь на эту прекрасную долину. Здесь мы испробуем мой истребитель. Двенадцать поселков в долине сейчас пустынны, население удалено за горы. Оставлены только домашние животные и птицы. А вдали, где виден дом с башенкой, — там тринадцатый поселок… Неприятная цифра, чортова дюжина…

Из горла Урландо раздался квохчущий, как у наседки, хриплый смешок.

Шоссе сделало крутой поворот. Автомобиль вылетел на широкую поляну и застопорил. Несколько человек в штатском приблизились и поздоровались с Урландо. Лебедев обратил внимание на двух из них. Один, с сухим морщинистым лицом, в мешковато сидящем черном костюме, держался важно и, пожалуй, начальственно. Другой показался Лебедеву почему-то до странности знакомым.

Лебедев не спеша вышел из авто, с достоинством снял шляпу. Как бы по молчаливому уговору с Лебедевым, понимая своего начальника не только с полуслова, а с полужеста, Гуров с важностью тоже слегка приподнял шляпу и, пошевелив губами, строго огляделся.

— Синьор Хох, — показал Урландо, подходя к группе ожидающих, — синьор Чардони…

Дальше Лебедев не расслышал. Он только видел, как в ответ на речь Урландо высокий строго шевелил бровями, а другой необычайно сладко улыбался.

«Знакомое лицо, — подумал Лебедев. — Но кто это? Неужели же он?!»

Он подошел ближе и остановил свои холодные глаза на разглагольствующем Урландо.

Гуров важно и непринужденно закурил папиросу и сделал вид, что внимательно слушает.

Урландо же обратился к собравшимся:

— Господа, здесь, в подземном ангаре под нами, находится мой «2Z» — совершеннейшее орудие истребления. Но зачем слова, когда мы собрались сюда для дела!

Сделав театральный жест, Урландо самодовольно улыбнулся:

— Сейчас я продемонстрирую действие моего истребителя. Прошу всех пройти в подземную бронированную камеру форта. Оттуда через перископы и телевизоры вы сможете наблюдать за действиями «2Z». Я же сам буду управлять машиной…

Урландо приставил к губам маленький свисток. Прозвучала короткая трель. И тотчас же в нескольких метрах от собравшихся, в земле, раскрылся хорошо замаскированный люк, и оттуда на поверхность вылезло серо-пепельное безглазое чудовище. Внутри его харкнули моторы, и два крыла, раскрывшись, расправились по сторонам его корпуса, сделав танк похожим на гигантскую хищную птицу. Лебедев впился глазами в это чудище фашистской истребительной техники и прочитал на фюзеляже четко выведенное

Мягкие лучи осеннего солнца, поднявшегося над лесистыми холмами, ласкали матовую оболочку машины. Лебедев отметил строгие линии общего контура истребителя, небольшие отверстия по нижнему краю, отсутствие малейших признаков клепки. «Цельносварный… Любопытно…»