— Что обозначала буква «зет» в ваших формулах?

Урландо на мгновение запнулся, смолчал, потом быстро ответил:

— Обычно, как принято, «зет» имеет несколько, то есть, я хотел сказать, два значения. В ядерной модели атома, предложенной Резерфордом, знаком «зет» принято обозначать число отрицательных электронов в электронной оболочке вне ядра атома.

— Это известно, — сухо заметил Груздев. — Принято считать, что ядра всех элементов состоят из протонов и нейтронов, масса ядра обозначается буквой M, а его заряд — буквой Z. Здесь «зет» обозначает количество заряда. Эти два значения мне известны, как и всем. Нас здесь интересует третье значение. Интересует ваше значение «зета» в формулах, начиная с номера триста шестьдесят семь и дальше…

Сидящий с края большого стола Голованов подтвердил:

— Совершенно верно. Например, формула триста восемьдесят девятая никак не касается внутриатомный реакций.

У Урландо наморщился лоб, и он встряхнул головой, как бы решаясь говорить только правду:

— У меня «зетом» иногда обозначались световые кванты. Мне удалось понять интимный процесс образования материальных частиц из фотонов, о чем так беспомощно рассуждал в начале сороковых годов знаменитый Леккар и за ним школа Фрэддона. Электроны и позитроны не неделимы, как думают. Но об этом я думаю написать доклад, если…

Тут Урландо посмотрел на Лебедева. В единственном глазу противника Лебедев уловил безмолвную просьбу о пощаде:

— Если… я буду иметь время написать… научно поработать…

Лебедев сделал вид, что не понимает. Сказал официально:

— Расскажите пока в самых общих чертах, мы слушаем вас с интересом.

— Материя и движение — вот основное. Превращения материи связаны с выделением или поглощением энергии. Здесь процесс обратимый: из энергии — материя, из материи — энергия.

— Не совсем так, — вставил Груздев. — Но все-таки?..

— В формуле это у меня дано ясно. Достаточно излучения с ничтожной длиной волны, и процесс разрушения произойдет мгновенно. Связи между отдельными молекулами нарушаются, вещество распадается…

— Значит — нуль? — вскинул быстрый взгляд Лебедев.

— Разумеется.

— Но каким образом исчез букет? Какое излучение? — некстати заволновался Голованов, хмуря брови.

Урландо учтиво ответил:

— Вспомните опыты Гурвича с мито-генетическими лучами. В свежесрезанных стеблях букета, по линии среза, из обнаженных клеточных ядер мы имели достаточное излучение. Профессор Барон упоминал о подобном факте в одной из своих работ.

У Лебедева чуть вспыхнули глаза. Видимо, ему пришла на ум интересная мысль. Он задумчиво чертил каракули на куске бумаги и так же задумчиво и безразлично заметил:

— Но мы уклонились от вопроса о пресловутом «зете». Вы, синьор Урландо, ничего больше не добавите нам о «зете»? Может быть, имеется и еще значение «зета»? Три значения мы пока насчитали. Число электронов, заряд ядра и — как это? — фотоны… Четвертого значения не было?

Урландо неуверенно качнул головой:

— Нет.

Лебедев прищурил глаза:

— Я не химик, я летчик. Поэтому меня интересует вопрос, который Груздев забыл вам задать: почему вы назвали свою машину не просто истребителем, а истребителем «2Z»?

Урландо опустил голову и молчал. Голованов переглянулся с Груздевым:

— Действительно, почему «2Z»?

Глаза Лебедева весело смеялись:

— Я и не физик. Но в данном случае я, пожалуй, смогу вам помочь. Вы, Урландо, склонны к мечтательности. Только ваша мечтательность — очень дурного свойства. Ваши способности изуродованы отвратительным воспитанием, лакейством перед фашистскими чиновниками. И все же вы хотели… да… Вспомните-ка стихи Пушкина.

Урландо поднял голову вопросительно. Лебедев кивнул:

— Да, да, вспомните: вы хотели «…и в подлости сохранить оттенок благородства». Вы — фашист-истребитель. Но вы прятали это под личиной ученого и изобретателя. И два ваших «зета» — это…

Тут Лебедев вежливо обратился к стенографистке:

— Товарищ Васильева, простите, я вас спрошу: вы пудритесь?

Та пожала плечами, но увидала в глазах Лебедева, помимо улыбки, что-то очень серьезное и ответила:

— «Элладой»… Любимый запах.

— Не найдется ли в таком случае у вас в сумочке зеркала?

Стенографистка быстро порылась в сумочке, вынула кругленькое зеркальце:

— Оно маленькое, товарищ Лебедев.

— Хватит, — заметил тот.

Посмотрелся в зеркальце, пригладил волосы и продолжал:

— Так вот, насчет «зета». Смотрите сюда…

Он начертил на бумаге один «зет». Груздев с любопытством следил за кончиком карандаша, двигавшегося по бумаге. Голованов тоже посмотрел и написал такой же «зет» у себя в ручном блокноте.

— А теперь напишем второй «зет», но только не рядом с первым, а поперек…

Лебедев старательно вывел латинскую букву и кивнул стенографистке:

— Этого не записывайте. Я занимаюсь математикой. Пишу главную формулу Урландо. И сейчас постараюсь расшифровать его политическую алгебру.

— Что же получилось? — пошевелил губами Груздев.

Лебедев усмехнулся:

— Поглядите на эти перекрещенные «зеты» в зеркальце.

Он поставил зеркало против написанных букв:

— Ну?

— Фашистская свастика! — крикнул Голованов.

— А ведь верно! — удивилась стенографистка.

— Теперь записывайте, — заметил ей Лебедев. — Вы, синьор Урландо, склонны к красивой декламации. Но посмотрите на себя в зеркало. Посмотрите в зеркало на свой истребитель. Мы видим перед собой благообразное лицо с черными усиками. Но это — маска. Посмотрите на дело ваших рук. На нем — клеймо фашизма. Теперь лично о вас… Хозяева ваши не дали бы вам и понюхать власти, о которой вы так красноречиво болтали мне в своем прекрасном уединении. В грудах трупов, которыми устилает свой путь фашизм, затерялся бы и ваш. Вы оказались бы не нужны своим хозяевам… Жалка ваша судьба, воздушный пират!

Часы звякнули четыре раза. Лебедев позвонил. Дверь в комнату распахнулась.

— На сегодня довольно. Вас ждут, господин Урландо, пожалуйте, — сделал учтиво-приглашающий жест Лебедев. — Мы продолжим нашу беседу в следующий раз.

Урландо встал. Прежде чем уйти, он упавшим голосом пробормотал:

— И вы опять остаетесь правы, Лебедев. Вы очень тонко поиздевались над моим шифром.

Лебедев развел руками:

— Я только анализировал и делал некоторые напрашивающиеся выводы.

Когда Урландо вышел, Лебедев подождал, пока захлопнется дверь, и сказал задумчиво:

— Сколько любопытного, сколько сюрпризов для науки и техники! В интересное время живем мы, друзья.

Груздев что-то записывал на листе бумаги. Кончив, взял Лебедева за локоть и отвел в сторону:

— Видите ли, Антон Григорьевич, я не хотел говорить при этом фашисте… Дело в том, что за время вашего отсутствия произошло много событий. Бутягин в своих последних работах пошел гораздо дальше Урландо, и некоторые практические выводы из его знаменитого уравнения «трех эс» чрезвычайно любопытны. Частично они воплощены в некоторых работах нашего института. Но перспективы настолько велики, что думаю после окончания военных действий снова перейти на мирную работу с Николаем Петровичем.

— А институт? — поинтересовался Лебедев.

— Думаю, что во главе института станет Голованов.

Лебедев посмотрел в окно. По голубому ясному небу летела эскадрилья странных бескрылых воздушных кораблей.

— Жизнь — любопытная штука. Люди изменяются на глазах. И ты должен сам двигаться вперед, чтобы не отставать. Вот она — диалектика жизни, материальный базис и внешние факторы. Они формируют человеческий материал.

Гуров повернулся к широкому окну и взглянул вниз:

— Под нами Вязьма… Красивый городок! Узорчатый.

Лебедев оторвался от газеты:

— У нас красивых мест не пересчитать.

Самолет прорезал небольшое облачко и опять вынырнул в прохладный осенний, насыщенный солнечным светом воздух. Ласковые глаза Лебедева задумчиво смотрели в окно: