— Итак, теперь перейдем к смертным детям Зевса. — Мать резко вернулась к теме разговора. — Перечисли их.

— Ты имеешь в виду детей, которых родили от Зевса смертные женщины? Но, мама, разве можно назвать всех? — рассмеялась я.

Мой учитель сказал, что самые великие из смертнорожденных детей Зевса — Персей и Минос, ну и, конечно, Геракл. Но есть и совсем неизвестные, о которых мы не знаем ничего, даже имени.

— А есть люди, которые сосчитали, что Зевс отметил своим выбором сто пятнадцать смертных женщин и… сочетался с ними, — сказала мать.

— И конечно, у каждой из них родился ребенок, — продолжила я.

Уж если бог сочетается браком, с богиней ли, со смертной ли, это событие всегда бывает отмечено рождением ребенка.

— Да, у каждой, — подтвердила мать.

— Но ведь это так обидно, что женщина не видит бога, который приходит к ней. Точнее, не видит его в божественном облике. Он является то быком, то золотым дождем…

— Он это делает ради ее же блага! Ты знаешь, что случилось с Семелой, которая настояла, чтобы Зевс явился ей в своем божественном обличье?

Да, мать Диониса — единственная из земных женщин, которая видела подлинную, огненную природу Зевса и поплатилась за это жизнью: в тот же миг она обратилась в горстку пепла. Семела была дочерью фиванского царя Кадма. Она по совету ревнивой Геры попросила своего любовника Зевса явиться ей в своем настоящем облике. Зевс долго отказывался, но Семела настаивала. Тогда Зевс предстал перед ней среди молний и грома и невольно испепелил ее. Диониса же, которым она была беременна, вынул из пепла, зашил себе в бедро и выносил.

— Мне очень жалко Семелу, — кивнула я.

Мать сильно волновалась — словно легенды, которые мы с учителем изучаем на уроках, тесно связаны с жизнью.

— Эта история учит нас, к каким несчастьям приводит любопытство, — решила я успокоить матушку, показав, что являюсь прилежной ученицей.

— Допустим, — глубоко вздохнула мать. — А кого ты еще знаешь, кроме Геракла и Диониса?

— Эти двое самые знаменитые, они сами стали богами, бессмертными, а это большая редкость. Другие смертнорожденные дети Зевса умерли, как все. У Данаи родился Персей, он жил тут неподалеку, в Аргосе, — пыталась я вспомнить. — У Ниобы — это первая женщина, к которой приходил Зевс, — родился Аргус. И еще… О, матушка, их столько было! Зевс, он же, по-моему, вездесущий! Нет, всех не могу перечислить!

Я сдалась. Даже мой учитель не справился бы с этой задачей.

— Последней возлюбленной Зевса из числа смертных женщин была Алкмена, она родила Геракла, — добавила я. — Но это было давно. В наше время Зевс не является земным женщинам.

За это я была ему крайне благодарна: список его детей больше не будет расти, и меньше придется запоминать на уроках.

Моя мать разразилась тем смехом, который я так не любила.

— Это тебе учитель сказал?

— Да, учитель. — Я немного отступила назад: я боялась ее, когда она так смеялась. — Он сказал, что Зевс больше не… Что те времена прошли.

— Прошли, да не совсем, — усмехнулась мать и глубоко вздохнула. — Не совсем. Гераклом история не заканчивается. У Зевса есть дети, которые родились после Геракла. А твой учитель не говорил тебе, что общего у всех отпрысков Зевса?

Я понятия не имела, о чем она спрашивает.

— Нет, — ответила я, подумав. — Ну разве что… Все они красивые, высокие, сильные и — как это говорится — «своим совершенством превосходят простых смертных». А больше я ничего не знаю. По-моему, в остальном они все разные.

— Все они мужского пола! — воскликнула мать и так стремительно вскочила с кушетки, что меня обдало ветром. — Они все мужчины! Мужчины!

— Может быть, у него есть дочери, но он не хочет их признавать, — предположила я. — Может быть, он считает, что производить на свет женщин — ниже его достоинства.

— Ерунда! — Мать даже задрожала от волнения. — У него есть дочери — богини на Олимпе, и он очень даже гордится ими. Возможно, смертная женщина не рожала дочери, достойной его. А родись такая дочь — он бы гордился ею, не сомневайся. Если бы только знал о ней, если б знал!

— Я думаю, Зевсу известно все.

И снова последовал этот жуткий, леденящий кровь смех.

— О, Гера дурачит его постоянно! Он вполне может ничего не знать о своей смертной дочери, если она укрыта от посторонних глаз, живет в отдаленной стране, где не бывает чужих и ее никто не видит.

Вдруг, когда ее слова коснулись моих ушей, у меня возникло ужасное подозрение. «Укрыта от посторонних глаз, живет в отдаленной стране, где не бывает чужих и ее никто не видит». Я укрыта от посторонних глаз, в Спарте почти не бывает приезжих, мать с отцом часто шепчутся и ссорятся из-за меня… И еще мне запрещено смотреться в зеркало. И мать так неравнодушна к Зевсу, ее так волнует все, что касается его. Да нет же, это глупая фантазия. Всем детям нравится думать, будто они особенные, не такие, как все.

Тут мне вспомнилось кое-что — наверное, мать на это и намекает.

— Так я происхожу от Зевса! — воскликнула я. — Ну да, учитель говорил мне, что у Зевса и нимфы горы Тайгет родился ребенок. Его назвали Лакедемон[3], он отцовский предок!

Я надеялась, что мать похвалит меня, хлопнет в ладоши и скажет: «Какая ты умница! Правильно!»

Но она отрицательно покачала головой.

— Это было очень давно, и я не вижу в твоем отце ни тени божественного происхождения. Если он и связан с горой Олимп, то эта связь совсем не ощущается.

Она снова вздрогнула. Я коснулась ее плеча, мне хотелось ее обнять, но я знала, что она меня оттолкнет.

— Какая разница, матушка, — сказала я. — Не понимаю, какое отношение имеет к нам история.

История — это давно прошедшее, а настоящее — это настоящее.

Мать твердо посмотрела на меня.

— Тебе пора принять участие в мистериях, — сказала она. — Наш род связан с богинями Деметрой и Персефоной. Ты уже достаточно взрослая. Мы отправимся в храм на горе, и там ты познакомишься со своей богиней-покровительницей. А она многое тебе откроет. Если пожелает.

Было решено, что мы отправимся в Элевсин на празднование Больших мистерий, то есть осенью. Туда стекаются со всей Эллады мужчины, женщины, богатые, бедные, свободные, рабы — перед богинями все равны. Они приходят, чествуют богинь ночными хороводами и песнями, а затем в храме таинств удостаиваются созерцания священной драмы, в которой им открывается бессмертие их души. Как погруженное в борозду зерно не погибнет, а после пребывания под покровом земли воскреснет, так очнется и душа опущенного в лоно земли человека — но не любого, а только того, кто запечатлен элевсинской печатью. Добрая царица подземного мира возьмет его за руку и отведет на цветущий луг под сень тополей, в зеленые, прохладные рощи, озаренные солнцем ночи. А души тех, кто не прошел посвящения, обречены реять беспомощным и бессознательным призраком в мглистых пропастях Аида.

Мне следовало начать подготовку к посвящению немедленно, чтобы по прибытии в святилище я могла глубже и полнее постичь таинства ритуала. Богини открывают свою тайную природу только тем, кто прошел посвящение и получил от них признание.

Занималась со мной наедине пожилая женщина, которая служила у моей матери с самого ее детства. Звали ее Агава; она водила меня на прогулки по полям, где начинался сев, и протяжно, словно пела, рассказывала мне истории. Лицо мне велели закрывать покрывалом, чтобы его не увидели крестьяне, которые повстречаются в поле. Поэтому даже самый ясный день казался мне пасмурным. Повсюду нас сопровождали два стражника, вооруженных мечами. Они тоже готовились к посвящению.

Из-за покрывала я видела как в тумане, но слышала хорошо, а все звуки, голоса птиц и людей свидетельствовали, что наступило то время года, когда земля пробуждается, вновь согретая солнцем. Я чувствовала влажный запах свежевспаханной земли, слышала лязг плугов и фырканье волов. За плугом шел крестьянин, который бросал зерно в мягкие борозды, а следом за ним мальчик мотыгой прикрывал зерно землей. Над ним кружились, каркая, вороны — они не прочь были полакомиться. Даже в низких звуках вороньих криков мне чудилось предвкушение счастья. Мальчик кричал и отгонял птиц, не переставая смеяться.