— Приятное свидание при лунном свете, — произнесла она, и легкая улыбка неожиданно превратилась в ослепительную.

Я все рассчитал так, чтобы именно в этот момент вторая луна, слепяще-белая, взошла над горизонтом. Голос Лизы напоминал мне пластинку, которую заело на одной высокой ноте. Пластинки теперь никогда не заедают, но я-то помню и иные времена.

— Привет, — сказал я. — Что будешь пить?

— Виски с содовой, — ответила она, как обычно. — Какая чудесная ночь!

Я заглянул в ее голубые глаза и улыбнулся.

— Да, пожалуй. — Я ввел в машину заказ, и вскоре передо мной возник стакан с выпивкой.

— А ты изменился. С тобою стало проще.

— Наверное.

— Что у тебя на уме? Что-нибудь плохое?

— Может быть, — я пододвинул стакан к ней поближе. — Сколько там получается?.. Уже месяцев пять?

— Чуть больше.

— Твой контракт был на год?

— Да.

— Я его расторгаю, — с этими словами я протянул ей конверт.

— Что ты хочешь этим сказать? — Улыбка застыла на ее губах, затем медленно исчезла.

— Как всегда: лишь то, что сказал.

— Ты имеешь в виду, что я тебе больше не нужна?

— Увы. Здесь вполне достаточно, чтобы ты выбросила из головы дурные мысли. — Я передал ей второй конверт.

— Но почему? — продолжала настаивать она.

— Мне нужно уехать. Тебе нет смысла скучать здесь все это время.

— Я подожду.

— Мое отсутствие может быть долгим.

— Тогда я поеду с тобой.

— Даже если это опасно? Даже если тебе, быть может, придется погибнуть вместе со мной?

Я надеялся, что она скажет «да». Но все-таки, мне кажется, в людях я немного разбираюсь. Поэтому я заранее позаботился о рекомендации.

— В наше время такое случается, — пояснил я. — Иногда даже мне приходится идти на определенный риск.

— Ты дашь мне рекомендацию?

— Вот она.

Лиза немного отпила из своего стакана.

— Хорошо.

Я передал ей конверт.

— Ты презираешь меня? — спросила она.

— Нет.

— Почему?

— А с чего мне вдруг тебя презирать?

— Потому что я слабая и боюсь за свою жизнь.

— Ну и что, я тоже боюсь, хотя и не показываю этого.

— Поэтому я принимаю отставку.

— Поэтому я все и приготовил.

— Ты думаешь, что все знаешь, да?

— Нет.

— А что мы делаем сегодня вечером? — поинтересовалась она, допивая свой виски.

— Я же сказал, что мне известно далеко не все.

— Ну ладно, я сама знаю. Мне с тобой было хорошо.

— Спасибо.

— Я не хотела бы расставаться.

— Но я тебя напугал?

— Да.

— Очень?

— Очень.

Я допил коньяк и сделал последнюю глубокую затяжку, любуясь Флоридой и своей второй белой луной, носившей название Бильярдный Шар.

— Сегодня ночью, — пообещала она, беря меня за руку, — ты забудешь о презрении.

Не распечатывая конвертов, она принялась за второй стакан, так же как и я любуясь обеими лунами.

— Когда улетаешь?

— Завтра, едва забрезжит утро.

— Мой Бог! Да ты стал поэтом?

— Я всегда остаюсь тем, кто я есть.

— Вот я и говорю.

— Не знаю, не знаю… Но мне было приятно провести с тобой время.

Лиза допила второй стакан и отставила его в сторону.

— Становится прохладно.

— Да.

— Пойдем согреемся.

— Я не против.

Я отложил сигару, мы поднялись, и она поцеловала меня. Я обвил рукой ее голубую искрящуюся талию. Мы прошли под аркой и направились к дому, который завтра утром мне предстояло покинуть. Здесь мы прервемся.

Можно было бы предположить, что состояние, которое я приобрел на своем пути к настоящему, и сделало меня тем, кем я теперь являюсь — в некотором роде параноиком. Ну, нет.

Это было бы слишком просто.

Хотя таким образом я легко сумел бы объяснить те приступы малодушия, что одолевали меня всякий раз, когда я покидал Вольную. С другой стороны, поскольку действительно существуют люди, жаждущие моей крови, можно сделать вывод, что это вовсе не паранойя. Кстати, именно поэтому мне и пришлось здесь, на планете Сандоу, устроить все так, чтобы я смог противостоять попыткам любых людей или правительств добраться до меня. А если кому-нибудь уж очень захочется меня прикончить, то это влетит ему в копеечку — придется разрушить целую планету. И даже на этот случай у меня приготовлено кое-что интересное, правда, пока не было возможности проверить все в полевых условиях.

Нет, настоящая причина моего беспокойства не в мании преследования, а в обычном страхе перед небытием, присущем всем людям, но в моем случае — усиленном во много раз. Хотя однажды я и приподнял завесу смерти… Впрочем, лучше оставим это.

Сейчас во всей обитаемой Вселенной лишь я и, может быть, несколько секвой остались живыми свидетелями двадцатого века, дожившими до нынешнего тридцать второго. Не обладая бесстрастной пассивностью этих представителей растительного царства, я на собственном опыте убедился: чем дольше ты живешь, тем сильнее убеждаешься в бренности жизни. Следовательно, стремление выжить — занятие, которое, как я когда-то считал, руководствуясь теорией Дарвина, свойственно лишь низшим классам флоры и фауны, — становится твоей основной заботой. А джунгли теперь куда опасней, чем во времена моей молодости.

Еще бы, у нас почти полторы тысячи обитаемых планет, и на каждой есть исконно свои методы убийства, которые так легко перенимаются и распространяются по всей Галактике в наш век, когда путешествие между мирами практически не требует времени. Добавьте к этому семнадцать других разумных рас, четыре из которых, как мне кажется, превосходят людей в умственном отношении, а остальные такие же как мы дураки, и у каждой — свои способы лишить жизни брата по разуму. Не забудьте и о мириадах обслуживающих нас машин, ставших такими же привычными, как некогда автомобиль, и не менее опасных; о новых болезнях, о новых видах оружия, новых ядах, новых опасных животных, новых объектах зависти и ненависти, о новых пагубных привычках… А сколько во Вселенной мест, где можно в два счета расстаться со своей шкурой? За свою жизнь я повидал их немало, и это кое-чему меня научило. Благодаря моим несколько необычным занятиям, думаю, найдется всего человек двадцать шесть во всей Галактике, знающих об этом больше меня.

Поэтому мне страшно, хотя никто и не стреляет в меня сейчас, как стреляли тогда, за две недели до моего приезда в Японию для лечения и отдыха, когда я впервые увидел Токийский залив.

Когда же это было? Да, двенадцать столетий тому назад. Недолгий срок. Всего лишь жизнь.

Я улетел в темный предрассветный час, как всегда, ни с кем не прощаясь. Правда, неясная фигура в Контрольной Башне махала мне рукой, и я помахал ей в ответ. Но для нее я был таким же расплывчатым силуэтом, как и она для меня. Я пересек взлетное поле и пошел к доку, где находилась «Модель Т», поднялся на борт, уложил вещи и посвятил полчаса проверке исправности бортовых систем. Потом выглянул наружу, чтобы осмотреть фазоинверторы. Убедившись, что все в порядке, я закурил сигарету.

Небо на востоке посветлело. Из-за темных гор с запада донесся раскат грома. На серой простыне неба меж плывущих облаков проглядывали звезды, похожие теперь скорее на редкие капли росы, чем на сверкающее конфетти.

«Может, — подумал я, — мне хоть сегодня удастся улизнуть незаметно?»

Запели птицы. Неизвестно откуда появился серый кот, который потерся о мою ногу и удалился в направлении птичьих трелей.

Бриз сменил направление. Теперь он дул с юга, просачиваясь сквозь шелестящий фильтр леса на дальнем конце поля. Воздух наполнился свежим запахом влажной земли и молодых листьев.

Когда я в последний раз затянулся сигаретой, небо уже порозовело, и горы, казалось, дрожали в мерцающем воздухе этого раннего утра. Большая голубая птица села мне на плечо. Я погладил ей хохолок, и она полетела по своим делам.

Пора. Я шагнул к кораблю…

Носок ботинка зацепился за торчащий из плиты болт, и я чуть не упал, едва успев схватиться за распорку корабля. При этом больно ударился коленом о твердые плиты. Не успел я подняться, как маленький черный медвежонок уже лизал мне лицо. Я почесал ему за ухом, погладил по голове, затем похлопал по огузку и поднялся на ноги. Медвежонок повернулся и побежал к лесу.