Жизнь Барбе д’Оревильи[1]

Барбе д’Оревильи — один из самых необычных писателей XIX века. Думается, он долго еще будет привлекать к себе внимание и надолго останется одним из тех особенных и словно бы потаенных классиков, благодаря которым и до сих пор жива французская литература. Алтари из в подземных криптах, но верные охотно спускаются к ним в глубину, в то время как храмы великих святых показывают солнечным лучам скучающую пустоту. В литературе они те, кого Сент-Бёв называл в жизни «мессиями». Их держат в отдалении от лона семьи, боятся приблизиться к ним и все-таки ищут взглядом и радуются, что увидели. Их боятся не потому, что они чудовища, а, напротив, потому, что они слишком хороши и слишком свободны. Не спеша, осторожно, но неуклонно представители церкви и ученого мира удаляют их книги из библиотек, прячут в ящики стола, оставляя пылиться на виду сверкающую добродетель и разум.

Но неиссякаем клан пренебрегающих добродетелью и издевающихся над разумными. Эти злыдни сберегли для нас Марциала и Петрония, а сегодня предпочитают Бодлера Ламартину, Барбе д’Оревильи — Жорж Санд, Вилье де Лиль-Адана — Доде, Верлена — Сюлли Прюдому. Словом, я хочу сказать, что в литературе существует две литературы, одна соответствует желанию человека хранить, другая — разрушать. Благодаря их сосуществованию не все сохраняется и не все разрушается, каждая из них по очереди выигрывает в лотерею, поставляя образованным людям множество тем для споров.

Барбе д’Оревильи не из тех, кем восхищаются простодушные. Он сложен, он прихотлив. Одни считают его христианским писателем, видя в нем что-то вроде романтического Вейо, другие обличают за аморализм и дьявольскую дерзость. В нем есть и то и другое, отсюда его противоречивость: противоположности сталкиваются, не превратившись в последовательность. Мы знаем, что поначалу он был безбожником и имморалистом; внутренний кризис подтолкнул его к религии, но имморалистом он так и остался. Поистине небывалое сочетание! Никто так и не понял — возможно, и сам д’Оревильи тоже, — так ли уж глубока вера в этом католике бодлеровского толка. «Он верит, что он верит», — отзывались о Шатобриане. Барбе д’Оревильи, напротив, так твердо уверен в собственной вере, что позволяет себе всевозможные вольности, в том числе и неверность. Не случайно он весьма усердно занимался историей и успел усвоить, что лучшими и наиболее полезными для своего вероисповедания католиками были те, что не стеснялись своего язычества.

Нормандия, родина Барбе, наименее религиозная из областей Франции, но при этом нормандцы больше других привержены к внешнему соблюдению обрядов и церковных традиций. Нет сомнения, что почва и климат влияют на религиозное чувство: вера датчан, живущих у себя в Дании, на протяжении веков оставалась смутной и неотчетливой, гнездясь в потаенных глубинах их сознания; вера пряталась в их сердцах, как прячется уж в крестьянском пестере. Переселившись в Нормандию, датчане с осторожной неспешностью стали склоняться к скептицизму. Неверы в душе, они дорожили прилюдными проявлениями набожности, религия была для них в первую очередь делом общественным. Они мало интересовались проповедями, но дорожили мессой за ее праздничность, любили церковные здания и не любили священников. Нормандцы построили несколько самых красивых аббатств и соборов во Франции, но не позаботились поселить в них монахов и каноников, снабдить их землями или рентой. Задолго до революции эти монастыри стояли пустыми. Когда после революции стали распродавать церковное имущество, его даже охотнее крестьян, которым всегда было мало дела до религии, покупала в Нормандии знать, нисколько не смущаясь и не колеблясь: отцы народа подавали ему пример, уча скептицизму.

Нормандцы (речь идет о Нижней Нормандии, уроженцем которой был Барбе д’Оревильи) страшные индивидуалисты, послушание и почтительность свойственны им в очень малой степени, если они и признают авторитеты, то только те, что находятся от них в отдалении, те, которые им не видны. И патриоты они не пламенные. При всей своей привязанности к родной земле нормандцы легко расстаются с нею; у них в крови тяга к приключениям, их влечет в чужие края, где они становятся воинами, занимаются торговлей. Обладая немалой любознательностью, нормандцы тянутся к образованию и разного рода интеллектуальной деятельности, равно как и к тому, что с ней связано. Между Валонью и Гранвилем родились самые рьяные издатели XV и XVI веков, сделавшие продажу книг чуть ли не своей монополией. И среди писателей число нормандцев было всегда изрядным.

Барбе д’Оревильи и был именно таким нормандцем: в душе не слишком религиозным, но привязанным к церковным обрядам и традициям; ярым индивидуалистом, признающим авторитеты только такими, какими сам для себя их выдумал; полный нежности к родным краям, он без сожаления расстался с ними, чтобы потом вернуться обратно все с той же нежностью. Среда, в которой родился Барбе, была издавна причастна культуре, но он отправился на завоевание новых культурных ценностей с безоглядностью истинного искателя приключений. Вооружен он был весьма относительно, характером обладал неподатливым, завоевание далось ему нелегко. Пятьдесят лет понадобилось молодому человеку, чтобы дрожащей уже рукой ухватиться за туманный шлейф призрачной славы.

Барбе д’Оревильи родился в 1808 году в Сен-Совёр-де-Виконте, неподалеку от Валони, в одной из тех старинных буржуазных семей, представителями которых монархия пополняла ряды аристократии. Король награждал своих подданных титулами, как теперь награждают крестами, но с большей обдуманностью и в меньшем количестве. Награждая человека, король возвышал семейство, заинтересовывая в благополучии государства тот слой, значимость которого повышал год от года. Денежные должности поддерживали аристократию, должность можно было купить, и это обстоятельство тесно связывает наш позавчерашний день с современными нравами. Аристократами Барбе д’Оревильи стали в 1765 году, и надо сказать, что есть аристократы и посвежее. Бабушка его была Ла Блери, мать носила фамилию Анго и, вполне возможно, приходилась внучкой Людовику XV (Анго уже и до этого роднились с Барбе). Такова его, к счастью, весьма разнообразная родословная: крепкие крестьяне и знать Котантена, судовладельцы Дьеппа, Бурбоны. Неужели нужно было так много корней, чтобы создать одного Барбе д’Оревильи? Вероятно. Потомки, принадлежащие к одному корню, наделены большей цельностью.

Эрнестина Анго любила только своего мужа, занята была только им. Теофиль Барбе, молчаливый, сумрачный, жил прошлым, сделав преданность монархии своей религией. Любила и баловала ребенка одна бабушка Ла Блери, она была знакома с шевалье де Тушем и рассказывала внуку о его приключениях. Вторым человеком, оказавшим на мальчика влияние, был его двоюродный брат Эдельстан де Мериль, старше Жюля Барбе на семь лет. Будущий ученый, знаток медиевистики, приобщил младшего брата к литературе, в первую очередь романтической, но не позабыл при этом и Корнеля с Расином, любить которых научил его наставник господин Груль. В пятнадцать лет Барбе посылает свои стихи Казимиру Делавиню, и тот отвечает подростку[2]. Учебу Барбе продолжает в Париже, в коллеже Св. Станислава, где «теряет веру» и возмещает потерю обретением друга в лице своего соученика Мориса де Герена, весьма далекого от христианской доктрины и вернувшегося к ней, похоже, лишь по мнению своей сестры[3].

С 1829 по 1833 год Барбе д’Оревильи учится на юридическом факультете в Кане, знакомится с владельцем книжного магазина и издателем Требюсьеном, основывает республиканский журнал «Ревю де Кан» («Журнал Кана») в пику монархическому журналу своего брата, именовавшемуся «Момус норман» («Нормандский Мом»), публикует свой первый рассказ «Леа» и защищает диссертацию «удивительно убогую как по содержанию, так и по изложению» на тему «Основания для отмены срока давности». В это же время молодой человек начинает интересоваться политикой, он республиканец и коммуналист: «Развернем же знамена городских управ! Пусть поднимутся новые коммуны, как в XII веке поднялись старые французские коммуны!..» Барбе стоит за всеобщее избирательное право и надеется, что именно оно станет результатом «общественных волнений, начавшихся в 89 году и продолжающихся в июле 1830». Его собираются женить, но он, получив небольшое наследство, ускользает от женитьбы, обосновывается в Париже, путешествует, мечтает, рифмует, проклинает, пишет стихи в прозе и необычный роман «Жермен», который увидит свет только в 1884 году под названием «То, что не умирает». Занимается он и политикой, но она прискучивает ему, впрочем как и многое другое. Не тускнеют только чувственные радости: «животное великолепие» возмещает ему и потерю веры, и утрату интереса ко всему остальному. Он ненадолго возвращается в Сен-Совёр, но убеждается, что разлюбил и родные края. «Родина, — пишет он в своем «Меморандуме» («Дневнике»), — это привычки, мои привычки не из этих мест и никогда таковыми не были». Разочаровывается он и в республиканских идеях. До поры до времени он из принципа ограничивался только фамилией Барбе, теперь прибавляет к ней и положенное ему д’Оревильи, вспомнив, что его прадед купил когда-то должность и титул конюшего. Значит ли это, что он поумнел и образумился? Вполне возможно, потому что, желая преуспеть в жизни, нужно пользоваться всеми своими преимуществами, избегать скромности, как порока, и делать вид, что уже обладаешь тем, к чему стремишься.