Морис де Герен собирается вступить в брак, что подвигает д’Оревильи на размышления: «Всем нужен семейный очаг. Байрон так злопыхательствовал против семьи только потому, что разрушил свою». Необузданный романтик переживает глубокий кризис, он послушлив настолько, что соглашается писать для… «Официальной газеты общественного образования», которой руководит его друг Амедей Рене. Барбе подчиняет себя дисциплине: «Мне кажется, — говорит он в августе 1837 года, — что я внутренне остыл, это к лучшему; поэзия страстей меня больше не трогает». С осени он сотрудничает в «Эроп» («Европе»), поддерживая политику Тьера. Карьера журналиста началась, он не оставит журналистику до самой смерти, занимаясь ею более пятидесяти лет.

С этих пор он выступает в двух ипостасях: полемически настроенного журналиста и писателя. Вскоре жизнь его усложнится еще больше: усвоенное им безбожие и имморализм вступят в противоречие с болезнью, унаследованной от предков, — религиозными представлениями. Первая тетрадь «Меморандума» заканчивается: «Умрите же, последние безумства разбитого сердца». С 1838 по 1846 год в Барбе д’Оревильи идет трудная внутренняя работа, о которой он если и упоминает, то весьма туманно и неотчетливо. Произошла встреча. Она глубоко повлияла на него, не помешав увлеченно заниматься журналистикой и яростно сражаться с «Котидьен» («Ежедневной газетой»). Эжени де Герен пришла навестить своего брата. Барбе смотрит на нее и слушает с искренней и взволнованной заинтересованностью, отголоски которой мы находим во втором «Меморандуме». Греле утверждает, что Барбе был взволнован гораздо больше, чем даже хотел себе признаться. «Он никогда не забывал сестру своего дорогого Герена». Барбе молчаливо восхищался ею, в первую очередь интеллектуально, но вполне возможно, не остался равнодушен и чувством, и чувственно. Эжени, очаровательная дурнушка, привлекавшая к себе некрасотой, тоже, скорее всего, была к нему неравнодушна. Встреча послужила началом кризиса Барбе, усугубила кризис смерть Мориса де Герена, ставшая для него тяжелым ударом. Но самые тяжкие времена настанут позже. Пока у Барбе есть еще силы на отвлечения, и он отвлек себя работой: завершил «Немыслимую любовь» и начал «Любовь старинную». Заботил его и «Бреммель», он задумал опубликовать свое эссе в «Ревю де дё Монд» («Вестнике двух миров»). Редактор Бюлоз «сделал все, чтобы отказать» и отказал; Требюсьен издаст «Бреммеля» позже в Кане красивым маленьким томиком. Успех «Немыслимой любви» был весьма относительным, автора утешило то, что перед ним открылись тяжелые двери «Журналь де Деба» («Газеты прений»). Между изданием двух своих книг он съездил в Дьепп, где участвовал в предвыборной кампании на стороне лидера оппозиции, одержал победу и горделиво именовал себя «Варвиком выборов».

Место Барбе д’Оревильи в литературном мире в это время весьма неопределенно. Всех сбивает с толку то, что литературные занятия не мешают ему участвовать в разного рода политических акциях, не слишком высокого полета. Если поискать, то можно было бы найти и другие причины для удивления: например, выставляемое напоказ сотрудничество с самыми модными газетами, к которому Барбе относился очень серьезно. Такое сотрудничество требует гибкости, порой даже невероятной. Барбе интересуется одновременно и Бреммелем, и Иннокентием III, и не походя, для светской беседы, но глубоко, на протяжении долгого времени, — разве не удивительно? Барбе был ближе к Бреммелю, но считал, что к Иннокентию. Из-за всеядности он написал много лишнего, если не сказать — вредного для своей репутации. Талант его в те времена был гибок, зато оставался несгибаемым характер. И если он унижался, то с наглой заносчивостью. Барбе высокомерно третировал читателя, читатель обижался, газеты закрывались — и стесненность в средствах вынуждала Барбе вновь искать работу. Писатель не абстракция, не отвлеченность, ему приходится иметь дело с внешними обстоятельствами, которые порождает жизнь, и с внутренними — собственными заусенцами, шероховатостями, шипами, что составляют порой сущность его таланта. Часто дендизм, которым так интересовался Барбе д’Оревильи, относят к нему самому, представляя человеком, занятым в первую очередь тем, чтобы удивлять современников. Мне же кажется, что он, будучи человеком сложным: с одной стороны, необыкновенно чувствительным и очень гордым — с другой, хотел и нравиться, и не нравиться одновременно. Манера его поведения страшно неуклюжа. И денди, и писателю одинаково трудно достигнуть поставленной цели, им мешает пылкость и искренность. Индивидуалист Барбе, надо сказать, искренен до безумия. Эксцентричность в нем неодолима. Подчиниться общепринятому — чего бы это ни касалось: одежды, идей, стиля — было для него невозможно. Еще совсем недавно его пренебрежительно, а точнее, легкомысленно называли запоздалым романтиком. Когда умираешь в восемьдесят лет, не выпустив из рук пера, трудно оказаться не «запоздалым». Интересно посмотреть, что представлял бы собой в литературном мире Теофиль Готье, проживи он и продолжай писать до 1892 года! Барбе родился на шесть лет позже Виктора Гюго и на три года раньше Готье, в 1830 году Мюссе было двадцать лет, а Барбе д’Оревильи двадцать три. «Запоздалый романтик» жил в одно время с поистине великими романтиками. И если литературная критика пренебрегает самыми элементарными сведениями, каковыми являются факты и даты, то она бесполезна, а значит, и бессмысленна. Разве не бессмысленны критические выпады против Барбе, если все его шаги вперед рассматриваются как топтание в кругу «запоздалого романтизма»? При таком методе стихотворение, опубликованное в 1830 году, ничем не отличается от романа, опубликованного в 1880-м; изъятые из контекста времени и окружения факты обезличиваются и свидетельствуют о чем угодно. Реально они начинают что-то значить только тогда, когда выстраиваются в причинно-следственную цепочку. Однако глупость и предвзятость предпочитают метод «порочных кругов». Книга господина Греле поможет читателю обойтись без кругов, она научно выстроена, она последовательна, каждому явлению найдено в ней конкретное место. В ней нет легковесной критической болтовни, в ней есть логика хорошо продуманных и бережно выстроенных фактов, из которых сложена жизнь.

После 1846 года Барбе д’Оревильи меняется, он не слишком похож на того, каким был в юности. Ко всем уже существующим противоречиям, сотрясающим эту могучую натуру, прибавляется еще одно: он становится католиком. К воздушному влиянию Эжени Герен присоединяется куда более ощутимое воздействие Реймонда Брюкера, прототипа Луи Вейо, но без его гениальности. Под влиянием неофита Брюкера вновь обращается к вере и Барбе д’Оревильи. Желая укрепиться во вновь обретенной вере, они основывают «Католическое общество» ради возрождения религиозного искусства и «Журнал католического мира» ради возрождения католической мысли. Революция 1848 года, которая развивалась под покровительством духовенства, смела оба начинания. Но Барбе пока еще остается в избранном русле. Двадцать тысяч членов «Рабочего клуба Братства» выбирают его своим президентом; сначала он произносит речи, потом громит собравшуюся публику и, наконец, прекращает маскарад, вернувшись к работе над «Старинной любовью». По очень точному замечанию Греле, «у Барбе д’Оревильи образ мыслей католика, зато воображение языческое». Начатый года три или четыре назад роман писатель закончит, не изменив его духу, но поместит в другую обстановку: романтическая история будет происходить в Нормандии. К тому же времени относится переписка Барбе с Требюсьеном, где он сообщает о своих намерениях писать повести и романы о Нижней Нормандии, что и осуществит впоследствии. Именно д’Оревильи создал во Франции «роман террора», ничего подобного, обладающего истинной литературной ценностью, не существовало до «Кавалера де Туша», «Порченой», «Женатого священника». Бальзак, изображая провинцию, рисует не какой-то частный, особенный уголок, обжитый, знакомый и любимый с детства; провинция для него то же самое, что и Париж, и он противопоставляет их друг другу, что давно уже стало традиционным и привычным приемом. Барбе д’Оревильи говорит об одной-единственной области, но описывает в ней все: и землю, и море, и небо, и деревни, и городки, и дворян, и горожан, и крестьян, и рыбаков. Нет сомнения, что он не ограничивается воспоминаниями, а ищет новых сведений, о чем свидетельствуют его письма к Требюсьену, но к почерпнутому новому он относится настороженно и критично. Барбе находит точные слова там, где Бальзак утопает в перифразах, у Барбе есть неподдельность и подлинность, ему не нужно сорок лет учиться языку рыбаков, он знал его с детства.