Женщины, которых притягивала его отстраненность и необычность, внешность и незаурядные личные качества были в большинстве своем скучными или глупыми, отвратительно порочными или ханжами, слишком ранимыми или обладающими мужеподобным характером, истеричными или нездорово меланхоличными. И женщины лгали. Какой бы ни была их ложь, невинной или намеренной, во благо или во зло, оправданная или нет, не имело значения, они лгали всегда. Ульрих ненавидел ложь, и ненавидел лгать. Если в том была необходимость, он просто искусно избегал прямого ответа.

Погруженный в свои мысли он молча скакал на Громе, смотря в прорезь забрала на бегущую впереди дорогу, не участвуя в шутливой перебранке и подначках отряда. Краем глаза заметив темную фигуру на обочине, он переключил свое внимание снова на дорогу. Фигура не подавала подозрительных признаков, не совершала подозрительных движений. Но, судя по одежде, фигура была простолюдином и должна была поклониться проезжающим мимо нее благородным господам, чего фигура не сделала, чем и привлекла рассеянное внимание Ульриха. Одежда! Ульрих так резко остановил коня, что Гром начал недовольно и зло отфыркиваться и бить копытами. Впереди начали останавливаться озадаченные товарищи. Ульрих крикнул им, чтобы те двигались дальше, собираясь вскоре догнать их. Потом рыцарь развернул лошадь и поехал назад, к фигуре, приготовившись к погоне, если фигура решит обратиться в бегство до того, как он удовлетворит свое любопытство. Та не двинулась с места.

Остановившись напротив нее, Ульрих с всевозрастающим удивлением начал разглядывать человека на обочине. Человек был женщиной. Но, таких женщин он еще почти никогда не встречал. Женщина была невероятно, невозможно красива. За всю свою жизнь, он видел такую только однажды, во сне, но не так странно одетую, если быть точным, во сне он видел ее раздетую. Женщина зачарованно смотрела на Грома. Ульрих самодовольно улыбнулся в шлем. Гром был его гордостью и любовью.

При всем разнообразии пород богатых конюшен Ордена, боевых рыцарских коней можно сравнить с элегантными грациозными иберийцами чистейшей испанской породы, но сочетающими в себе исключительный ум и горячий нрав арабских скакунов одновременно с огромной силой европейских тяжеловозов. Их предназначением было не только нести своего господина, но и бросаться на врагов, помогая ему в бою. Взвившийся на дыбы, этот монстр не только давал хозяину возможность разить мечом нападающих с обеих сторон и вырываться из окружения, но и бил передними ногами неприятельских коней и воинов. Мощные удары копытами были для всех. Гром не только не раз спасал ему жизнь и наводил ужас на противника, Гром понимал его с полуслова, а иногда мог даже действовать самостоятельно, чтобы уберечь свою жизнь и жизнь своего всадника. И никогда не сделал ничего, за что Ульрих мог бы быть им недовольным. Их мысли, их действия были столь гармоничны, что ему иногда казалось, что Гром — его продолжение, что он, Ульрих, и Гром — одно существо, как мистический кентавр.

Пока незнакомка зачарованно разглядывала коня, Ульрих зачарованно разглядывал незнакомку. Она богиня, — подумал он — на свете не бывает таких прекрасных женщин. Девушка была рослой, чуть ниже его, возможно, на полголовы. Сначала он начал изучать наиболее доступные его жадному взгляду обнаженные участки тела. У девушки была бледная, почти белая кожа, удивительного молочного цвета и она казалась такой нежной и мягкой, такой шелковой в бликах солнечных зайчиков, скачущих по ее лицу и шее. Кожа была чудесно-ровной без единого пятна и изъяна, что было совершенно невероятно. Ее, заплетенные в косу волосы, скрепленные внизу странной железной заколкой в виде четырехгранной звезды, были густыми длинными, почти до бедра, гладкими прямыми и блестящими, какого-то странного пепельно-металлического цвета, возможно, их можно было бы назвать серыми в сумерках, но сейчас, при дневном свете они казались серебряными. Ульрих никогда не видел таких волос. Черты ее лица были тонкими и точеными, будто вырезанными из мрамора искусным итальянским скульптором.

Сейчас, когда она смотрела на Грома, с простым искренним не оценивающим восхищением, оно казалось таким вдохновленным, изысканным, неземным, что Ульриху почему-то захотелось в эту минуту стать конем, чтобы она так смотрела на него. Или богом, достойным восхищения богини.

Ее странная сплошная черная одежда, на которой он не увидел швов, от сапог до шеи непрерывно и плотно облегала пропорционально-сложенное тело, очерчивая все достоинства ее прекрасной фигуры. И он залюбовался изысканно-правильной формой ее высокой красивой груди, едва заметными очертаниями живота, казавшегося трогательным на фоне большого широкого пояса на бедрах, скульптурными стройными ногами с икрами танцовщицы, изящность видимой части которых также оттенялась грубоватыми высокими сапогами. С огорчением он подумал, что ее кричаще-развратный наряд все-таки недостаточно неприличный.

При ее высоком росте вряд ли она может двигаться достаточно быстро, — подумал он, — но, ее великолепная фигура выглядела такой гибкой и грациозной, что дышала хищной красотой львицы. Рукава, заканчиваясь на запястьях необычными металлическими широкими браслетами, открывали взору изящные тонкие руки, казавшиеся, почему-то цепкими и сильными, с невероятно красивыми, не очень длинными, розовыми, обрамленными чистыми белыми коронками ногтями. Точеная белая лебединая шея, открывающаяся в лепестках стоячего черного ворота, начала вызывать у него желание. Он заворожено смотрел на пульсирующую голубую жилку возле основания ее шеи, мысленно отмахиваясь от желания спрыгнуть с коня, прижать к себе девушку, чувствовать трепетное тепло ее тела, и начать мягко и нежно целовать эту шею своими губами, вдыхать ее запах, чувствовать биение ее жизни под своим языком. Он хотел ее, он безумно захотел ее сразу, сейчас и прямо здесь. Это желание удивило его.

Ее губы… он перевел взгляд на ее лицо и заметил, что оно теперь кажется совершенно безжизненным. Он не нашел в нем ни удивления, ни испуга, ни почтения, ни презрения, ни высокомерия, ничего. Глаза, смотревшие теперь на него, прямо сквозь шлем, имеющие форму миндаля, с длинными пушистыми серебряными ресницами, коронующими око, ничего не выражали, неподвижные, безразличные, янтарно-желтые, как у волчицы… такой взгляд бывает у убийцы, убившем не одного, не десяток и даже не сотню людей, гораздо больше.

Наконец, Ульрих понял, что бессознательно тревожило его, не давало ему покоя. Он заметил рукояти мечей у нее за плечами, но объяснил себе это тем, что сейчас многие женщины носят с собой оружие, особенно если решаются путешествовать в одиночку, движимые какой-то неизбежной целью, время такое, опасное. Этим же он объяснил ее странную одежду, пусть слишком вызывающую, но напоминающую мужскую. Странная богиня пахла фиалками и полынью, одуряющее пахла еще каким-то собственным прекрасным запахом, и…. она пахла чистотой. Как если бы мылась каждую неделю, или что еще вероятней, но еще хуже — каждый день. Этому уже никак нельзя было придумать невинное объяснение. Незнакомка была не богиней, она была ведьмой. Это было единственное объяснение. Потому что на сумасшедшую она похожа не была.

Со стыдливой и злой иронией, он поймал за хвост мелькнувшую мысль, что, возможно, не стоило отпускать товарищей, — До чего ты докатился, Ульрих, — подумал он в ответ этой мысли, — это всего лишь женщина и пока что она тут одна. Моментально стряхнув в себя состояние ленивой расслабленности и очарованности, рыцарь спокойно спрыгнул с лошади, неуловимым, естественным движением сжав рукоять меча, чтобы мгновенно обнажить его при необходимости. Оказавшись на земле, он задал свой вопрос:

— Кто ты?

Сначала Эрта почувствовала любопытство всадника, потом заинтересованность незнакомца ею, он принялся рассматривать и изучать ее цепким внимательным взглядом с головы до ног. Ей не нужно было видеть его лицо, чтобы знать это. Его меняющиеся, ничем не приглушаемые, чувства накатывали на нее как океанские волны. Его взгляд буквально раздевал ее, что вызвало в ней ощущение невольной брезгливости. Такие взгляды в слаборазвитых звездных системах она ощущала на себе довольно часто. На более развитых планетах цивилизованных систем такое впечатление на их обитателей она производила гораздо реже, поскольку ее внешние данные среди них были менее чем посредственными. Потому что она никогда не придавала им особо важного значения. Ей это было не нужно. Она не была светской гражданкой, которые ежедневно генетически совершенствовали свою внешность до апогея шедевральной красоты. У нее не было настолько свободного времени на строительство идеальной личной жизни, чтобы совершенствовать это неотразимое женское оружие.