7 июня 1948 года. Пол предложил мне поехать с ним на весь день к Ситонам.

— Боб Ситон тебе понравится, — сказал он с уверенностью, — пишет стихи, между прочим.

Вообще-то Роберт Ситон — один из выдающихся поэтов нашего времени, о чем я и сообщил Полу.

— Рад слышать, — ответил он невозмутимо. — У него стадо коров гернсейской породы и прекрасный дом. Но ты бы видел его маслобойню!

Я ответил, что, пожалуй, для меня важнее не стадо коров, даже очень хороших, а поэт Ситон, и спросил, что он за человек.

— Кто? Старина Боб? — Пол был занят и слушал меня невнимательно. — О, он хороший малый. Спокойный.

Ехать надо было всего лишь в соседнюю деревню. Ферма Пола находилась в двух милях за Хинтон Лэйси, дом Ситонов, Плэш Медоу, также на расстоянии двух миль в Ферри Лэйси, одной из тех оксфордширских деревень, где вперемешку стоят живописные сельские лачуги, небольшие бунгало красного кирпича и виллы.

Увидев Плэш Медоу, я остолбенел. Стиль эпохи королевы Анны, длинный, низкий, розового кирпича, прекрасный дом с неравномерным, но удачным расположением окон. Между домом и стеной, отделяющей его от дороги, на пятьдесят ярдов простирается газон, гладкий и блестящий, как зеленое стекло. Все — стена, дом, клумбы слева, дворовые постройки, — решительно все утопало в розах. Целые облака белого и желтого цвета обволакивали округу, погружая сознание в каталептический транс. Роз почему-то не было только на двух гигантских секвойях, росших по обеим сторонам дома, на лужайках. «Беседка роз на берегу потока Бендимира». Только здесь протекала Темза. От дома, расположенного на крутом берегу, ее отделяли сотня ярдов и деревья.

— Приехали! — воскликнул я.

— Да, — сказал Пол, — дальше дороги нет. Там, правда, внизу, где раньше была переправа, есть пешеходный мостик, по нему можно перебраться на другую сторону и идти полями до Редкоута.

В ту минуту, когда он остановил машину у ворот, до меня донесся отдаленный гул, похожий на шум в раковине, который слышен, если поднести ее к уху, но более низкий и глубокий. Откуда он шел? Из бесконечности? Или это слуховая галлюцинация под воздействием пейзажа с розами? Пол, должно быть, заметил, как я прислушиваюсь.

— Плотина, — объяснил он. — В полумиле вверх по течению.

Ну, это еще куда ни шло, он бы мог ляпнуть, что шумят доильные аппараты в коровнике. Когда я ему об этом сказал, он ответил, что коров не доят днем, в половине первого. Мы въехали в ворота и вышли из машины.

Мне казалось, я вижу сон. Пройдя вдоль фасада дома и заглянув в окно гостиной, я бы не удивился, увидев группу одетых в парчовые наряды с гирляндами роз людей, застывших в почтительных позах вокруг Спящей красавицы. Это впечатление усилилось, когда отворилась дверь. На пороге стоял и улыбался во весь рот карлик — отвратительное существо в зеленом байковом фартуке. Пол мог бы предупредить меня заранее.

— Привет, Финни, как поживаешь? — сказал он призраку, который ответил гнусавым хрюканьем, а потом переваливаясь скрылся за дверью слева от холла.

Мы вошли в гостиную. Чудесный сон продолжался. Это была комната с окнами на две стороны, обитая зеленой материей, с камином и мебелью палисандрового и орехового дерева. Шторы и паркет — цвета увядших красных рождественских роз, везде вазы с розами, Ренуар над камином…

— Я вижу, вам понравился мой Ренуар, — произнес низкий голос.

Я обернулся. Пол представил меня хозяйке дома. Миссис Ситон была, что называется, при полном параде: приветствовала снисходительно с видом герцогини, привычно принимающей от кавалера букет цветов. Крупная, орлиный нос, болезненный цвет лица, маленькие глазки под густыми бровями, манеры великосветские, но никакого очарования. Ей уже далеко за сорок, подумал я, лет через двадцать она превратится в ядреную бабу.

Я вежливо забормотал, что восхищен домом. Ее глаза засветились, на какой-то миг она даже помолодела лет на десять.

— Весьма горжусь им. Мы жили в этом месте веками, задолго до того, как был построен дом.

— Вы хорошо сохранились за эти века, Дженет, — сказал Пол.

Миссис Ситон вспыхнула, но явно была довольна: она из тех людей, кому нравится подтрунивание со стороны симпатичных мужчин.

— Не говори глупости, Пол. Я только хотела сказать мистеру Стрэйнджуэйзу, что имя Лэйси носят эти две деревни. Наш предок Френсис де Лэйси получил их в дар от Вильгельма Завоевателя.

— А потом вы обвенчались со своим домом и с тех пор живете счастливо, — сказал Пол.

Эта непонятная для меня фраза не понравилась Дженет Ситон. Она отвернулась от Пола.

— Поэт присоединится к нам за ленчем, утром он всегда работает, — сказала она мне другим, благоговейно-трепетным, голосом, подчеркивая ключевые слова. Это могло прозвучать забавно, но мне почему-то стало не по себе. Настолько, что я резко сменил тему разговора, вернувшись к прежнему предмету обсуждения:

— Так дом принадлежит вам, миссис Ситон?

— Нам обоим. Отец Роберта купил его у моего отца, а потом Роберт получил дом в наследство. Старый мистер Ситон переименовал свое владение в Плэш Медоу, но все здесь называют его Лэйси. Вас интересует баттерсийская эмаль, мистер Стрэйнджуэйз? В этой шкатулке есть несколько хороших образчиков.

Я сказал, что да, интересует, хотя сделки Ситонов с Лэйси занимали меня куда больше. Миссис Ситон открыла шкатулку и достала изящную пудреницу. С минуту она держала ее в своих больших руках, потом передала мне. Рассматривая пудреницу, я почувствовал на себе взгляд Дженет Ситон, и меня будто обдало жаром. Подняв глаза, я увидел у нее очень странное выражение лица. Как его описать сейчас, по прошествии времени? Это напоминало больше всего наивное самодовольство молодой матери, глядящей на своего первенца в чужих руках, которое сочетается с некоторой боязнью (не уронят ли?) и чем-то неопределенным и трогательным. Когда я вернул ей баттерсийскую пудреницу, она издала странный возглас, будто у нее перехватило дыхание.

— Ага! Страсть всей жизни! Показывать дорогие безделушки… — раздался из коридора спокойный голос. Там под руку с восхитительной, совсем юной блондинкой стоял молодой человек и улыбался нам.

— Это, мистер Стрэйнджуэйз, два самых прекрасных моих произведения: Лайонел и Ванесса. У Ванессы сейчас каникулы. Дети, подойдите и представьтесь, — сказала миссис Ситон.

Обычные рукопожатия. Вблизи Лайонел Ситон выглядит старше своих лет, и намного старше. Пол сказал мне потом, что Лайонел был на войне, он один из тех, кто уцелел при Арнхейме, имеет много наград. Но от кого они унаследовали такой приветливый взгляд? Явно не от Дженет Ситон.

— Мы были на речке, — сказала девушка, — Лайонел совсем спятил. Хотел подстрелить шотландскую куропатку из духового пистолета. Ну и, ясное дело, куропатка осталась целой и невредимой, а мы отморозили себе зады.

— Ванесса! — воскликнула миссис Ситон. — Мистер Стрэйнджуэйз, вы должны простить этим детям их дурные манеры, они плохо воспитаны.

Это было сказано довольно мягко, но Ванесса нахмурилась, отчего ее лицо будто потухло и стало совершенно невыразительным.

— Мы были лишены счастья воспитываться милейшей Дженет. Она, знаете ли, наша мачеха.

Это был неловкий момент. Но Лайонел Ситон сгладил его занимательным рассказом о том, как они только что охотились: в резиновой лодке, днище находилось ниже уровня воды, а вода была холодная, и поэтому они отморозили себе… и т. д. и т. п.

Он еще добавил что-то о своей удачно сложившейся судьбе, в том смысле, что ему не пришлось служить в королевской авиации — во время войны беднягам летчикам иногда приходилось спасаться в резиновых лодках.

Хороший парень. Держится несколько обособленно, сохраняя бесстрастное выражение лица, что бывает с детьми гениальных родителей или родителей с сильным характером.