Ночную тьму все больше растворял свет занимавшегося дня; запели петухи, стал нарастать обычный городской шум. Столица просыпалась.

В этот час по всему городу обычно разносились крики владельцев бань, оповещавших обывателей о том, что в их заведениях достаточно горячей воды, что они открыты и что следует ими воспользоваться.

Метр Этьен Брюнель, преуспевающий ювелир, быстро встал, оделся и в сопровождении слуги направился в ближайшие бани, где, в зависимости от настроения, либо парился, либо просто принимал теплую ванну, прежде чем отправиться к парикмахеру.

Несколько позже в церкви Сен Жермен-де-л'Осьеруа к нему должна была присоединиться его жена Матильда, чтобы вместе с жившими с ними детьми отстоять ежедневную обедню.

В этот утренний час Матильда, все еще нежившаяся под меховым покрывалом и стеганым одеялом, в теплом чепце на птичьем пуху, ждала, пока ее экономка, Тиберж ля Бегин, проследит за подготовкой ванны. В это время зимою в камине уже вовсю пылал бы огонь. Но был конец очень мягкого апреля, и горничные распахнули настежь оба выходивших в сад окна.

Три раза в неделю из чулана рядом со спальней приносили ванну из полированного каштанового дерева, всегда выстланную чистой мольтоновой простыней от заноз, и устанавливали ее в ногах квадратной кровати, закрытой со всех сторон расшитыми занавесками.

Осторожно, чтобы не забрызгать пол, усыпанный свежесорванной травой, служанки выливали в ванну воду, предварительно нагретую на кухне и принесенную в ведрах, поставленных слугой на специальную подставку.

Крупная и грузная, как посудный шкаф, Тиберж, из-под накрахмаленного батистового чепчика которой выглядывали щеки со следами румян, не доверяла никому пробу воды на ощупь и на запах, чтобы лично убедиться, что температура отвечает требованиям хозяйки дома, а вода должным образом ароматизирована розмарином или майораном, согласно указаниям, данным ей накануне.

Только после этого Матильда царственно уселась на постели среди простыней и подушек с наволочками из тонкого полотна, привычным жестом отбросила массивные косы с руку толщиной, выбившиеся из-под Чепца, чтобы трижды с серьезным видом осенить себя крестным знамением, и, обнаженная, прямо с постели погрузилась в ванну.

День начинался.

Служанки по знаку экономки вышли из комнаты. Теперь они займутся уборкой и другими делами, которых хватало после вчерашнего торжества. Около Матильды осталась только Маруа, ее личная горничная, помогавшая при туалете.

Блаженство тепла, изысканных ароматов, да и самой чувственности овладело здоровым телом, ладно скроенным и крепко сшитым, хотя груди ее и отяжелели после нескольких беременностей, сделавших и бедра более массивными. Светлая кожа лица, чуть поблекшая вокруг ярко-синих глаз, контрастировала с черными, как сажа, волосами, в которых не было пока ни одной сединки.

В свои тридцать четыре года, при шести живых детях, пережив смерть в младенческом возрасте еще троих, Матильда оставалась, по меньшей мере на вид, почти девушкой. Надолго ли?

«Если бы в своих мыслях я была хоть наполовину мудрее, чем в своих действиях, я могла бы сказать себе, что мне остается лишь состариться… но, да простит мне Господь, это вовсе не так! Многие в этом заблуждаются. Кроме Этьена, разумеется, который все же решился по любви, несмотря на то что ему было известно о моей склонности к фантазиям, на свой опыт наших размолвок и на муку, которая его никогда не оставляет, поверить в меня. Кроме, возможно, Арно, которому редко изменяет его проницательность. Никому не пришло бы в голову искать бурь, бушующих под спокойной маской моего лица. Впрочем, о каких бурях можно говорить? Речь идет всего лишь о глухой и долгой борьбе между мной и моими чувствами. Никакого взрыва не будет. Я считаю себя, и надеюсь оставаться, христианкой, следующей своей вере и поддерживаемой ею. Верная супруга (чего бы это ни стоило), внимательная мать. Остальное не важно, не стоит того, чтобы над этим задумываться».

— Маруа, смотри, чтобы у меня не намокли волосы. Подай мне сначала отвар мальвы с фиалками, вон там, на сундуке, а потом масло из персиковых косточек для лица.

Толстушка горничная, с круглыми щеками и вздернутым носом, под своим льняным чепчиком выглядела пышущей здоровьем. Когда она улыбалась, на щеках появлялись ямочки. Она была смешливой девушкой и приходила в ужас от всякого пустяка. Эта трусость, в сочетании с природной склонностью к пустым разговорам, делала ее приятной помощницей, но отнюдь не возможным доверенным лицом.

Она протянула жене ювелира первый флакон и льняную салфетку. Матильда смочила легкую ткань и, свернув ее в тампон, осторожно протерла щеки, подбородок, лоб. Затем легко помассировала лицо с маслом из другого флакона. Она прекрасно понимала всю тщетность таких забот по уходу за лицом, такого внимания к сохранению своей красоты.

Постоянно ругая себя за это, она продолжала пользоваться кремами, духами, мазями, раздваиваясь, как и во всем остальном, между снисходительными поблажками своим собственным слабостям и своею преданностью Богу. Разве все ее существование не сводилось к чему-то другому, кроме этой бесполезной борьбы?

Она вздохнула, приняла из рук Маруа полированное оловянное зеркало и бегло взглянула в него на свое лицо, прежде чем нанести на кожу кончиками пальцев белый крем, приготовленный из толченых зерен пшеницы в розовой воде, который она равномерно, с привычной ловкостью растерла по лицу. И если на коже ее и не было шрамов и рубцов, то внутри ее, в ее душе, на глубинах, неразличимых для чужих глаз, они были.

В остальном же, при всей не отличающейся большой стойкостью нежности, которую она посвящала Господу, ее самой надежной опорой в жизни была огромная, безграничная любовь к своим детям. Другие же чувства далеко не всегда служили ей большой поддержкой!

«Теперь они разлетаются. Мне нужно научиться не обременять их своей опекой. Это горько, но разумно. Уход Флори, ставшей супругой, — нормальная вещь и не должен меня огорчать. И все же… ступив вчера за порог нашего дома для замужества, разве наша дочь, несмотря на всю мою готовность к этому, не унесла с собою частичку моего сердца? Отрицать это было бы напрасно. Это заставляет меня страдать. Мне больно, когда я вижу, как мой пятнадцатилетний ребенок с радостным смехом, несмотря на всю преданность мне, уходит от меня в руки своего юного мужа. Ее радость вызывает во мне сознание ее счастья и одновременно разрывает мое сердце. К этому придется привыкнуть. Ведь это лишь начало… В конце концов, Флори живет близко, всего лишь на другом берегу Сены. И к тому же уже сегодня придет вместе с Филиппом, чтобы поужинать с нами».

Матильда вытерла лицо. Теперь она чувствовала себя бодрее. Ванна, очистившая тело, придала ей новую энергию. Исполненная решимости преодолеть умиление — сентиментальную вязкость его она категорически не принимала, — Матильда отказалась от жалости к себе, опасностью которой это преодоление было так чревато. Другие ее дети, работа, которую она делила со своим мужем, общность вкуса к профессии — всего этого было достаточно, чтобы утешить ее и занять.

«Еще одна опасность кроется в мысли о том, что, став тещей, я постарела. Но это же глупость! Я чувствую себя по-прежнему полной сил, жадной до массы вещей, полной таких желаний! Увы! Господи, Ты все это слишком хорошо видишь, Ты, Которого я не перестаю молить о том, чтобы помог мне найти лекарство от этого!»

Она встала в ванне во весь рост и вышла из нее, окутанная дымкой пара. По телу ее струились ручейки воды, исчезавшие в траве, усыпавшей пол. Маруа завернула ее в мольтоновую простыню.

— Разотри меня посильнее, милочка, посильнее! Как трут скребницей кобылу!

Хотя и наделенная богатым воображением, питаемым ее сердцем и зовом неудовлетворенного тела, Матильда была способна ограничивать себя, когда этого требовали обстоятельства.

Во время празднеств в честь свадьбы Флори, когда ей следовало бы заботиться только о дочери, об их отныне разделившихся судьбах, случилось то, чего она давно опасалась и не желала допускать: она неожиданно впала в искушение! Это был толчок, побудивший порывы, желания, ожививший ощущения и вызвавший в ее сознании необычные образы.