Пока пировали, танцевали, слушали менестрелей, играли во всевозможные игры приглашенные на свадьбу гости, в жизнь Матильды ворвался кузен ее зятя Филиппа, с которым она до этого никогда не встречалась. Этот молодой меховщик, по имени Гийом Дюбур, только что прибыл в Париж. Занятый исключительно своею любовью к Флори, Филипп лишь случайно вспомнил об этом жившем в Анжере родственнике, откуда тот и приехал, чтобы присутствовать на церемонии. Едва увидев, что он приближается к ней поздороваться, едва услышав его голос, едва встретились их взгляды, Матильда почувствовала, как в ней вспыхнул интерес, волнение, забытые со дня помолвки с Этьеном. Ее внимание, возобладавшее над инстинктом обороны, сосредоточилось на вновь прибывшем. Почему? В такой момент? И именно этот человек, а не кто-то другой?

«В нем таится какая-то неведомая для меня чувственность, сила, какая-то животная притягательность, а ведь это все — увы! — наилучшим образом сочетающиеся ингредиенты соблазна, способного меня тронуть. Можно было подумать, что на него повлияла профессия, что ежедневная работа со шкурами диких зверей наделила его самого какой-то дикостью, неумолимой и свободной, присущей хищникам… Сколько ему может быть лет? Двадцать восемь, двадцать девять? Вряд ли я покажусь ему слишком молодой. Какая насмешка судьбы! Годы весят много в этом смысле, но я вовсе не почувствовала их груза, когда захотела, по собственному выбору, стать женой Этьена, друга и почти ровесника моего отца: ведь он на двадцать четыре года старше меня! Как все это странно…»

Впрочем, самым ужасным было вовсе не это, а совсем другое открытие. Пока Матильда во время свадебного торжества делала все, чтобы как можно чаще оказываться рядом с юным анжерцем, не выказывая заинтересованности, он не спускал глаз с Флори! С ловкостью, которой Матильда не могла не восхититься, хотя и осуждала его, он так искусно, так незаметно для всех, кроме нее, зачарованной его взглядом, словно оплетал сетью новоявленную супругу, то проходя взад и вперед поблизости нее, то снова и снова пересекая ей дорогу и кружа вокруг Флори — светловолосой, яркой, в платье из серебристой ткани, как коршун вокруг голубки.

Горничная помогла своей хозяйке с помощью специальной повязки поднять повыше несколько отяжелевшую грудь и натянуть закрытые панталоны, надела на вымытое, растертое и насухо вытертое тело, надушенное пудрой из ирисового корня, длинную шафрановую рубашку с тонкой вышивкой, удерживавшуюся на боках двойной шнуровкой, затем блузу из плотного шелка с облегающими рукавами, застегивавшуюся на уровне бюста, но свободно ниспадавшую от талии. Камзол без рукавов из сукна того же цвета гиацинта, что и блуза, поверх которой он был надет, падал волнистыми складками до пола. Широко открытый на груди, он был застегнут у ворота золотой пряжкой. Расшитый пояс со свисавшей сумкой усиливал впечатление от модного в последнее время покачивания бедрами.

— Умоляю, Маруа, не дергай так волосы, когда расчесываешь! Поосторожнее, еще полегче!

«Он ничего не замечал, кроме Флори! И это в день ее свадьбы! К счастью, оставаясь в центре всеобщего внимания, та совершенно не подозревала, что зажгла такой огонь одним лишь своим присутствием, одной лишь своей красотой. Счастье придавало ей еще больший блеск, чем обычно: она сверкала, как какая-нибудь драгоценность из лавки ювелира. Бело-розовая, как яблоня в цвету, радостная, как жаворонок, такая веселая, такая оживленная — сама прелесть!»

Черные волосы, собранные на затылке в упрятанный в сетку из шелка шиньон, были увенчаны завязанным под подбородком головным убором из гофрированной ткани, лоб охватывал поясок из чеканного золота.

«А этот юный муж, которого с такой радостью избрала себе наша дочь, достаточно ли он надежен как спутник жизни, который ей нужен? В свои семнадцать лет он еще так зелен, что невозможно предвидеть, что из него получится. Одно лишь время позволит судить об этом. У этих детей одинаковые вкусы, оба занимаются прекрасным делом — сочинением и исполнением песен, читая жизнь в глазах друг друга. Да хранит их Бог! Что же до меня, то я — простая женщина, мысли которой разбегаются во все стороны, как мыши в хлебном амбаре! Ну, расфилософствовалась! Пора в церковь. Мне сейчас это просто необходимо!»

Туалет завершили туфли из кордовской кожи, позолоченные и с украшениями из металла. Накинув на плечи Матильды того же цвета гиацинта плащ, который она завязала на шее витым шнурком, Маруа склонилась в поклоне перед хозяйкой, готовой к выходу.

На первом этаже, где слуги и служанки наводили порядок после многодневного праздника и приемов, ее ожидали все три младшие дочери. Сыновей не было. Старший, студент Арно, уже отправился к заутрене в университет. Младший, Бертран, работавший вместе с отцом как ученик, очевидно, был с ним в бане.

— Доброе утро, девочки. Пора к обедне.

Кларанс, Жанна и Мари под неусыпным оком кормилицы Перрины расцеловались с матерью.

Если на головном уборе только что вышедшей замуж дочери ювелира Флори сияло золото, то на ее сестре Кларанс украшения были из другого металла. Серебро ее белокурых волос навевало мысли о Севере с его бледными тонами. В свои четырнадцать лет Кларанс смотрела на мир очень внимательными, прозрачными, как родниковая вода, глазами, ясными и холодными, как и она сама, привыкшая не слишком выдавать ни свои мысли, ни чувства. Зато тело ее было более откровенным: тонкая легкая фигура, округлившаяся грудь, покачивание бедрами при ходьбе никого не оставляли безразличными. Вся она дышала двусмысленным обольщением, и не было человека, которого ее гибкая походка не заставила бы подумать о любви.

Жанне и Мари, с заплетенными в косы волосами, у одной цвета каштана, у другой совершенно льняными, было всего восемь и семь лет.

В этом возрасте детских игр, беспричинного смеха и своих маленьких тайн они жили в замкнутом мире детства и играли, как обычно, в стороне от старших с подаренными отцом двумя прекрасными венгерскими борзыми.

Этьен Брюнель с семьей жил на улице Бурдоннэ, в доме, высокий и стройный фасад которого имел всего лишь несколько окон. Все его прелести были обращены в обнесенный стенами сад, изобиловавший зеленью. Колодец, беседки из виноградных лоз, лужайки, группы деревьев, птичник, грядки, на которых цветы соседствовали с овощами, обрамленный самшитом участок для выращивания лекарственных трав и, наконец, фруктовый сад, в эти апрельские дни одетый в белую пену цветущих вишневых, грушевых, миндальных, сливовых деревьев и в розовые облака еще не раскрывшихся бутонов на яблонях.

Пройдя широкий портал, обитая железом деревянная облицовка которого тускло мерцала шляпками гвоздей, все пятеро в сопровождении двух слуг вышли из дому.

Воздух бодрил, утро было солнечным. Однако уже ожившая улица была менее шумной, чем другие. Здесь было мало лавок, одни лишь превосходные тихие жилые дома, окруженные садами.

Улицами Фоссе и Шарпантери, где вытачивали и вырезали из дерева всевозможные поделки, которые тут же продавались через открытые настежь окна, затем кипевшей бурной деятельностью, полной шума, суеты и крика Арбр-Сек, забитой пешеходами, всадниками и экипажами, наша небольшая компания добралась до церкви Сен Жермен-де-л'Осьеруа, во все колокола сзывавшей верующих на молитву.

Впервые в своей жизни Флори не пришла к заутрене вместе с родителями. Она придет чуть позднее с Филиппом, чтобы в молитве вверить их союз руке Божией.

Она еще только просыпалась в незнакомой ей комнате, в постели с беспорядочно разметанными простынями, удивляясь тяжести лежавшего на ней тела: «Ну вот я и замужем!»

Полуприкрытый изрядно скомканным покрывалом из черных каракулевых шкурок, Филипп спал на боку; рука и нога его покоились на груди и на обнаженных бедрах жены. Его равномерное дыхание овевало правую щеку Флори. Этот-то необычный ветерок и разбудил ее. Повернув голову, она с нежностью посмотрела на белую плоть груди, на плоский живот, на длинные, костистые ноги своего юного мужа. Хотя и покрытое белокурым пушком, лицо его сохраняло какую-то незавершенность, хрупкость, которая могла бы позволить назвать его хилым, если бы не небольшой орлиный нос, говоривший об обратном. Горячая кровь окрашивала припухшие губы. Флори вспомнила полученные и возвращенные ею поцелуи, и на лице ее появилась довольная улыбка. Накануне, когда она ложилась в постель, мысль о пробуждении рядом с Филиппом заранее доставляла ей огромное удовольствие.