Получив пару золотых су, Арно вручил ей несколько проведенных и одобренных университетской комиссией копий с официальных экземпляров, выполненных безденежными студентами, зарабатывавшими таким образом деньги на обучение.

У метра Брюнеля был довольно неплохой выбор книг, в том числе иллюстрированных цветными миниатюрами, но молодому человеку были нужны тексты, которых в отцовской библиотеке не было.

— Вот то, что надо! Ничего не может быть лучше, — воскликнул он с энтузиазмом.

Тень, закрывшая от него свет, заставила его поднять глаза. Он узнал склонившегося над витриной с книгами Гийома Дюбура. Тот листал какую-то рукопись. Чем могут эти книги, предназначенные для студентов и их профессоров, заинтересовать меховщика, хотя бы и любознательного?

Арно вспомнил только Что услышанное от сестры. Этот анжерец, казалось, постоянно крутился там, где бывает молодая женщина, и это наводит на размышления. Простое совпадение? Арно в это не верил. Он заметил, что Гийом что-то искал глазами, поднялся и подошел к нему.

— Храни вас Бог, месье!

Гийом с улыбкой ответил на приветствие, но выражение разочарования, омрачившее на миг его лицо, показалось брату Флори многозначительным.

— Не предполагал, что в Анжере интересуются греческой философией.

— Как и везде, в Анжере есть люди, стремящиеся к самообразованию, — непринужденно отвечал Гийом. — Кроме того, не забывайте, что я учился в Париже и сохранил большую склонность к книгам.

— Вас можно с этим поздравить. Такое встречается не часто. Достигнув возраста зрелых мужчин, многие бывшие школьники легко забывают полученные когда-то знания.

— Допустим, что я не из таких.

Наступило молчание. На улице обычная толчея студентов, задиравших прохожих, в особенности женщин, метров в докторских шапочках, проповедников и детей сливалась с непрерывным движением взад и вперед пергаментщиков, переплетчиков, иллюстраторов и книгопродавцев. Разносчики воды, крестьяне, во весь голос рекламировавшие фрукты или гнавшие перед собой скотину, всадники, порой в окружении вооруженных людей, вносили свой шумный вклад в этот человеческий муравейник.

Арно с интересом рассматривал собеседника, не решавшегося уйти.

«Черт возьми, — подумал он, — этот господинчик кого-то ждет. Уж не Флори ли?

Сохраняя небрежное молчание, он ждал реакции молодого меховщика.

— Мой кузен дома? — спросил наконец Гийом.

— Дома. Я только что от него.

— Я зашел справиться о его самочувствии. Оправился ли он после вчерашнего?

— По-видимому, да. Заходите, если, конечно, не боитесь разрушить поэтическое вдохновение, которое его сейчас захватило.

— Он сочиняет?

— Они с сестрой пытаются добиться гармонии между рифмами и мелодией песни, заказанной, если не ошибаюсь, самой королевой.

— Сейчас их, конечно, не время беспокоить.

«Этот человек — сам соблазн, — сказал себе Арно, продолжавший наблюдать за Гийомом, как наблюдал бы за мухой, увязшей в горшке с медом. — Видно, в нем происходит борьба, где честь и любовь обречены на жестокую схватку! Если бы речь шла не о Флори, а возможно, и о судьбе ее союза с Филиппом, я попытался бы ему помочь, так как он внушает мне уважение и сочувствие. К сожалению для него, я могу лишь противиться его намерениям. Если дело пойдет так и дальше, придется, видимо, вступить с ним в борьбу».

— Не думаю, месье Дюбур, что вы выбрали подходящий момент для визита, — снова заговорил он. — Вы знаете, как капризная дама эта Поэзия. Стоит ее спугнуть, и она может никогда не вернуться. И тогда покинутые ею поэты страшно сердятся на того, по чьей вине происходит это затмение.

— Да, вы, разумеется, правы.

— О, Гийом! Что ты здесь делаешь, кузен?

В лавку вошел доверчивый, смеющийся Филипп.

— Я хотел повидать тебя, чтобы узнать, как ты себя чувствуешь, но твой шурин, посчитавший, что я могу нарушить вдохновение, посоветовал мне прийти в другой раз.

— Что-то раньше ты не проявлял такой заботы о нашем покое, Арно, — воскликнул молодой человек с добродушной иронией. — Спасибо за заботу. Но ты беспокоился напрасно: по-видимому, вдохновение испарилось само по себе, без чьей-либо посторонней помощи! Не знаю уж почему, только ни у Флори, ни у меня сегодня рифмы не идут!

— Кому не везет в поэтической игре, тому везет в любви, — заметил студент с понимающим видом, не переставая изучать выражение лица Гийома, которое при этих его словах помрачнело, отразив неудовольствие.

«Да, я не ошибся! Боже мой, этот парень влюблен в сестру! — сказал себе Арно. — Разумеется, Филипп далек от подозрений и абсолютно ему доверяет!»

— Я воспользуюсь тем, что у вас есть о чем поговорить, и прогуляюсь с Флори, — заявил он. — Покидаю вас.

Несколькими минутами позднее Флори под руку с братом вышла из дому. Он вывел ее через дверь, выходящую в сад, и она не встретилась с Гийомом, так и не узнав о его присутствии.

Флори любила гулять с Арно, восхищавшим ее своим блестящим умом. Он умел слушать, сопереживать, улавливать недосказанное, с полуслова понимать состояние души, уважать сокровенное молчание собеседника, мог спрятаться, когда нужно, за черту дружеского эгоизма… Она испытывала к брату очень нежные чувства.

Улицей Ла-Гарп брат с сестрой дошли до берега Сены и направились в сторону отеля де Нэсль, подальше от пляжа у Малого моста, над которым висел гул от разговоров и возгласов купальщиков. По реке взад и вперед сновали груженные зерном лодки, направлявшиеся к мельницам, что расположились под арками городских мостов, а также плоскодонки, лодки с тентом то на буксире, то на бечеве, за которую их тянули бурлаки, а то и просто двигавшиеся на шестах, нагруженные до краев самыми разнообразными товарами: глиняными горшками, хлебом, углем, вином, лесом, металлом, кожами, овощами и даже скотом. Рыбацкие лодки, полные живой пресноводной рыбы, везли в столицу ее ежедневный ассортимент: окуня, форель, щуку. Веселые гребцы на прогулочных лодках держались берега, где рыболовы с удочками, по колено в густой траве, в тени плакучих ив, конкурировали с теми, кто ставил сети между своими лодками. Лодка речной стражи ходила от одного берега к другому с несколькими пассажирами. Отражавшая небо вода свободно текла меж низких берегов, заросших ольхой, ивой и тополем. Заросли эти перемежались вылизанными ленивыми волнами песчаными или покрытыми галечником проплешинами.

Истые парижане, Флори и Арно любили свою реку, ее серо-голубой отблеск, свободное течение, спокойную силу, красоту ее долины, многочисленные острова и в особенности сердце города — этот остров Ситэ, освященный присутствием обеих и единственных признававшихся ими властей — власти Бога и власти короля. С берега они видели прямо перед собой, за каменными стенами, сады и дворец монарха — он был совсем близко, со своими башнями, островерхими крышами, колоколенками, среди которых вырастала еще не законченная, вся в строительных лесах, изящная, изысканная белая церковь Сент Шапель.

Дальше к востоку в сиянии утра устремлялись к небу тоже совершенно новые башни Нотр-Дам, возвышавшиеся над карминовой черепицей домов, аспидного цвета колокольнями, крутыми крышами и массивными башнями, — каменные свидетели вечного Присутствия, всемогущего и сияющего, как и они сами. Ситэ был прекрасен, гармоничен и весел.

— Я увел вас сюда, подальше от мужа, — заговорил внезапно Арно, — чтобы поговорить с вами об одном своем довольно-таки странном открытии.

— А я-то думала, что вам просто приятно побыть со мной.

С улыбкой, в которой можно было прочесть тонкий упрек, Арно покачал головой. Слегка насмешливая женственность Флори порой озадачивала его, несмотря на связывавшие их родственные чувства. В семье Брюнелей, как и во всех других, дети группировались по принципу сходства чувств. Арно и Флори, которых сближали и возраст, и вкусы, и какая-то общая концепция жизни, до поры, когда пришло время увлечению совместными занятиями литературой, музыкой, другими видами искусств, любили играть вместе. В них сохранялось инстинктивное согласие и единомыслие.