Лара изучающе посмотрела в его лицо, чтобы убедиться, действительно ли он говорил то, что думал. Судя по всему, Ник говорил эго всерьез, о чем свидетельствовала его горделивая улыбка, с которой он наблюдал за танцующей Эйприл.

— Они, должно быть, одного возраста, — вскользь заметила Лара.

— Наверное, — ответил Ник, — пожимая плечами, — разве дело в возрасте? У Эйприл в одном мизинце столько энергии, сколько во всем моем геле!

«Эйприл то, Эйприл это. Нет, Ника Бассалино будет не так-то просто взять», — сделала для себя вывод Лара. Она привыкла к тому, что мужчины лежали у ее ног — как женатые, так и холостые. Одним из любимейших афоризмов Лары, который она же сама и придумала, был такой: «Мужчины, что проститутки, — их можно иметь всегда». И как Лара убедилась на своем опыте, стоило ей только захотеть, как она могла иметь любого из них. Не то, чтобы их перебывало у нее слишком много, зато каких! Взять, например, герцога, с которым она жила два года, или эту кинозвезду — правда, его хватило лишь на несколько месяцев. Год за ней волочился барон, вроде бы потомок немецких кайзеров, полтора года — английский лорд, которого она променяла затем на греческого судовладельца. И наконец принц Альфа Массерини. Он, казалось, обладал всеми теми качествами предыдущих ее обожателей, которые она ценила: респектабельной внешностью, как у киногероя, состоятельностью судовладельца, юношеской пылкостью английского лорда и великосветским шармом герцога. Ни при близком знакомстве оказался обыкновенным эгоистом. «Впрочем, как и я сама», — подумала Лара и рассмеялась.

— Что вас так рассмешило? — спросил Ник.

— Да просто так, вам это неинтересно.

Она медленно, как бы стряхивая воспоминания, покачала головой, и ее длинные, густые волосы, рассыпавшись, закрыли ей лицо.

Он коротко окинул ее взглядом. Да, красотой эту крошку бог не обидел. Но для Голливуда, который кишмя кишит молодыми красотками, так что глаза разбегаются, одной красоты мало. В Голливуде красоту надо еще уметь преподнести, показать товар лицом!

Вот Эйприл это удалось — сразу чувствовался класс, какая-то изысканность, эксклюзивность. В своем роде она была признанным авторитетом, который и помог открыть ему доступ в высшие сферы кинематографической богемы, к тем людям, которых он боготворил с детства. Ставить под удар свои отношения с Эйприл ради какой-то любовной интрижки? Ну нет! Если он хоть раз попадется, эта ревнивица покажет ему небо в алмазах!

— Надеюсь, вы завтра придете на вечеринку, которую устраивают Зузи и Лес в мою честь? — спросила Лара.

— Знаете, эти вопросы у нас решает Эйприл, а поскольку она не пропускает ни одной такой вечеринки, мы наверняка там будем.

Лара улыбнулась, посмотрела на него ясными широко открытыми глазами.

— Великолепно! — проговорила она. А про себя подумала: «Какой же он все-таки тупой и ограниченный!»

Фрэнк Бассалино был старшим сыном Энцио, и очевидно поэтому отец был привязан к нему больше, чем ко всем остальным. Именно Фрэнку Энцио, решив отойти от дел, доверил руководство основными своими предприятиями.

«Настанет время, — любил повторять Энцио, — и этот юноша станет настоящим мужчиной».

Фрэнк хорошо ладил со всеми компаньонами Энцио. А это были люди битые, сноровистые в делах и острые на язык. Впрочем, и Фрэнк был не лыком шит. В чем-то он даже превосходил Энцио, вероятно потому, что родился и вырос в итальянских кварталах Нью-Йорка с их волчьими законами; во всяком случае, он был напрочь лишен чувства жалости, которое в какой-то мере было иногда свойственно Энцио, уроженцу Сицилии.

Мало кто решался тягаться с Фрэнком в деловом соперничестве. Ему уже было тридцать шесть лет, а двадцать из них он проработал под началом своего отца, досконально изучив все тонкости их промысла, в каковой входили сбор податей, проституция, игорный бизнес, похищение заложников и многое другое. Более того, ему пришлось самому пришить одного типа, попавшего в черный список, причем сделал он это с Удовольствием. Энцио счел, что подобное занятие для Фрэнка слишком опасно и рискованно и отсоветовал продолжать в том же духе.

Фрэнк был большой охотник до женщин. Сколько их перебывало у него — одному богу известно! Он менял их как грязные, использованные воротнички у своих рубашек, пока ему не попалась на глаза фотография его кузины Анны-Марии с Сицилии. К тому времени ему исполнилось двадцать девять. Ей было всего четырнадцать, и она ни слова не говорила по-английски. Отец заплатил ее родителям выкуп, увез девочку в Америку, где вскоре Фрэнк и женился на ней.

Теперь ей уже двадцать один. Она так и не научилась правильно говорить по-английски, жила с мужем и четырьмя детьми в отдельном доме в Квинсене и ждала пятого ребенка. Фрэнк изменял ей лишь изредка. Когда ему приспичивало, он обычно прибегал к услугам какой-нибудь проститутки.

Взять его на себя решилась было Рио, но ее отговорили. Она, как рассудили подруги, была явно не в его вкусе, и вообще далеко не его тип. У Фрэнка могла иметь шансы лишь та из них, которая дышала свежестью и молодостью, покоряла чистотой и невинностью, словом, та, которая могла бы напомнить ему его жену такой, какой она впервые предстала перед ним, приехав в Америку.

Для этой роли больше всего подходила Бет.

Вскоре представилась прекрасная возможность проникнуть в дом Фрэнка. Супругам нужна была няня, которая обучала бы детей английскому языку. Фрэнк дал объявления об этом в три посреднические конторы по трудоустройству, но ни одна из предложенных ему кандидатур его пока не устраивала — это были либо черные, либо мексиканки.

Бет решила действовать. Она сменила свое индейское одеяние на простую юбку с блузкой, тщательно зачесала назад волосы, собрав их в аккуратный пучок, слегка подрумянила лицо и, прихватив с собой поддельные рекомендательные письма, отправилась по известному ей адресу.

Девушка-служанка провела ее в жилую комнату и попросила подождать. Комната была обставлена в старомодном стиле, с картинами на религиозные сюжеты и потертой мебелью.

Бет пришлось прождать примерно полчаса, пока наконец в сопровождении жены не появился хозяин.

Это был высокий, широкоплечий мужчина, с черными волосами и карими глазами, с горбинкой, отнюдь не портившей линию носа. Тонкие, поджатые губы свидетельствовали о капризном характере. Те, кому нравился такой тин мужчины, сочли бы его даже привлекательным.

Но у Бет Фрэнк вызвал ненависть с первого же взгляда. Она знала эту породу, этих здоровяков, самодовольных громил, не ведающих жалости и уповающих на свое главное оружие — грубую физическую силу.

До сих пор перед ее глазами стояла картина той страшной ночи в коммуне, когда пьяная орава таких же вот верзил заявилась к ним на ферму, перевернув все вверх дном. Их было человек десять, один пьянее другого.

Горланя песни, улюлюкая, они вкатили на ферму на двух машинах. Помощи ждать было не от кого: ферма находилась далеко от дороги, кругом ни души. Дверь в дом никогда не запиралась, и эта пьянь сразу же ввалилась туда. Старую овчарку Рекса они пинали до тех пор, пока она не осталась лежать неподвижно. Затем, вытащив девочек из коек, эти ублюдки изнасиловали их по очереди. После этого, заливаясь смехом, начали избивать ребят, издеваясь и обзывая их самыми непотребными словами.

— Мы покажем вам, стервецы, как шляться без дела, трясти своими патлами! — орали они, преисполненные «праведного» негодования, давая понять, что именно им будто бы вверено право учить других, как надо жить.

— Если бы ты была моя дочь, — прошипел один из них, дохнув в лицо Бет зловонным перегаром и толкая ее в грудь, — я бы так надрал тебе задницу, что ты бы у меня неделю не смогла сесть.

Напоследок они обрезали ребятам волосы, грубо орудуя садовыми ножницами. Максу пришлось после этого накладывать шестнадцать швов на коже головы.

И хотя все это случилось два года назад, Бет все еще продолжали преследовать ночные кошмары, связанные с этим разбойным нападением, и всякий раз, когда она видела людей вроде Фрэнка, она испытывала глубокое отвращение. Сегодня же ей стоило немалых усилий скрыть это от ее будущего хозяина.