По-всякому. Каждый на своей шкуре испытал-понял: чужая земля. Для нас – чужая, а для них – своя. Эх, учитель Нгуен, не потому твои соотечественники устояли давным- давно, что каждый был мастером, подобным тебе, – просто были на своей земле. Муджахеддины не владели каратэ, а хлебнуть нам пришлось. И еще как нахлебаться… Это отдельная тема, и не хочу о ней. Одно могу сказать: в отличие от искалеченных, севших на иглу, полусумасшедших, а то и просто доставленных «черным тюльпаном» ребят, вернулся в Союз цел-невредим, здоров и физически, и психически. Даже с орденом. Правильно, спасибо каратэ. Выучка, чутье уберегли тело. А душу, психику спас принцип: делаешь дело – гони эмоции. Короче, «гуси летят». По большому счету правы эти… которые провозглашают «каждый на своем месте должен…» и так далее. Только сами они не на своем месте, потому и звучит враньем. А вот мне в «учебке» определили место – тренируй, я и тренировал. В Афгане определили место – воюй, я и воевал. Воевать – значит и убивать, да. А угрызений никаких. На войне как на войне. И никаких переживаний-угрызений. В противном случае ты – первый кандидат на то, что оцинкуют и с почестями забудут.

Меня не оцинковали и не забыли. Как раз на похороны подоспел. Не свои, а отца – скушала-таки его «группа товарищей». И все концы-связи как обрубило. Ни звонка.

Ничего-ничего, я вам, слугам народа, надолго запомню! У Боярова-младшего сердечко поздоровей будет. Бояров- младший обойдется без ваших звонков, пайков и благодушного покровительства. Боярова-младшего вы не достанете, как старшего, – у него свой интерес.

Интерес – все то же каратэ… Вероятно, я был-таки неплохим тренером. Попасть в мою группу считалось весьма престижно, да я не каждого брал. Зато уж тех, кого брал, учил-растил по-настоящему. У меня и Галлай рос, и Кудрин, и Карковский. Это только те, что профи стали. Про любителей и не говорю – Фэд, Федор, больше чем ученик, скорее, друг, художник божьей милостью; Ленька-птенец, Цыплаков, цыпа-цыпа, – этот, правда, горяч по молодости, так до конца и не усвоил, что «гуси летят»… Да мало ли! Короче, очень скоро чуть ли не весь город ходил у меня в приятелях. И никаких проблем. А если они и возникали, то решались моментально – было кому решать.

Мда-а… Только рановато я поверил в собственную неуязвимость. Рановато решил, что «Боярова-младшего вы не достанете». Достали: статейка-другая, цепная реакция и – нет каратэ. И – кончилась моя тренерская деятельность. Не то чтобы я сильно уважал уголовный кодекс или «группу товарищей», бредящих заботой о благе трудящихся (уж цену этой заботе знаю, насмотрелся еще в бытность сыном ТОГО САМОГО Боярова – изнутри насмотрелся). Просто я слишком уважаю себя, чтобы вести подпольные тренировки в залах с закрашенными окнами, открывать двери на условный стук, уславливаться о «тайне вкладов» и так далее, – а одновременно с тем рассуждать в компаниях о высоких материях, об энергии из космоса, о духовном и нравственном самоусовершенствовании. Болтать одно и делать другое – удел бывших соратников отца. А я сын. И я – сам по себе. И не Бояров- младший, потому что был такой Бояров-старший. Я – Бояров. Сам по себе!

Предложений и возможностей заработать было более чем достаточно. Кто-то из коллег-тренеров на безрыбье пошел в охрану. «Поколение дворников и сторожей». Но из моего круга дворником никто не был и не стал. Сторожили – да. Но не ВОХР. Сверху чуть отпустили вожжи – дорогу кооперативному движению. Сторожить-охранять кооперативы – не с берданкой у амбара дремать. Специфика. Как-то незаметно охрана стала сочетаться с вымогательством у своего же кооператива и с чистым рэкетом по отношению ко всем остальным. Не могло обойтись и без стычек с конкурирующими командами. Но, поскольку все боксеры и каратисты города знали друг друга, большей частью все решалось вполне мирно, на авторитете. Серьезные разборки были только с группировками из других городов – с тамбовскими, с казанскими, даже почему-то с бурятскими. Такая работа – на грани. Не устраивала меня такая работа, по ночам я предпочитал спать спокойно. И при наперсточниках ангелом-хранителем быть – не грело. Новое – это хорошо забытое старое. Еще О’Генри писал об игре в наперсток, но подавляющее большинство публики, судя по реакции на появление старо-новой «игры», О’Генри не читали. Реакция – азартное предвкушение дармового крупного выигрыша. И предвкушение оправдывалось, но… однобоко – игра шла в одном направлении, в карман банкующего. Случались дни, когда команда из пяти-шести человек имела до двенадцати-пятнадцати тысяч. Команда – это сам банкующий и спортивные ребята для охраны и для заводки толпы. Звали меня, но… брезглив я, вероятно. И для получения дани с торгующих на «Галере» Гостиного – тоже брезглив. Возможно, даже излишне. Вот и пришлось перебиваться если не с хлеба на воду, то и не с икры на коньяк. То там, то здесь – по мелочи. Этакий испанский гранд – нищий, но гордый. Ну не нищий, не нищий – однако, имея четвертый дан, остаться не у дел та же гордость не позволяла.

Так что Олег с Юркой вовремя подоспели. Я их знал давненько, еще задолго до того, как они пристроились барменами в «Пальмире»- в Ольгино цена им была не самая низкая, недаром Мезенцев («Уважаемый Николай Владимирович…») перетянул их к себе. Жизнь – качели: сегодня ты щелкаешь пальцем «чеаек, обслужи!», завтра тот же «чеаек» диктует тебе условия, принимая на работу. Благо я лишен совдеповских «изгрязивкняжеских» замашек, придерживаясь правила «каждый на своем месте…»- вот и в прежний более благоприятный период жизни ни в коем случае не позволял себе подзывающих «чеаека» щелчков пальцами. Уважительность к другим – залог уважения к тебе. И уважение это как раз и проявилось, когда Олег с Юркой предложили мне работу в «Пальмире».

Я должен был выполнять обязанности администратора, кассира, швейцара, вышибалы. Почему нет? Сколько получает в день мой сменщик, поинтересовался. Сороковник, а то и полтинник. Ну-ну. Это в баре с таким интерьером и на Кировском проспекте? И точно! Уже через месяц я довел свою ежедневную сумму до двухсот. Никакого вымогательства! Просто те, кого я пропускал в «Пальмиру», располагали достаточными средствами – и энная сумма, вручаемая мне на выходе, лишь утверждала меня в моем умении разбираться в людях. Что интересно, между числом клиентов и моими доходами наблюдалась четкая зависимость. Но обратно пропорциональная. Верно! Чем ограниченней контингент (к Афгану это не относится…), тем престижней. Значит, бар должен быть полупустым. А «полуполным» он будет за счет наиболее состоятельной публики. Удобно. Не говоря уж о том, что воспитание у таких клиентов, как правило, на уровне – меньше хлопот. Хотя, конечно, на то и правила, чтобы делать из них исключения. Как с тем мажорным скотом, когда только Мезенцев меня и отмазал, и не просто ему (даже ему!) это удалось. Но вообще-то давать ход кулаку я избегал – не тот уровень. Каратэ приучило меня действовать не то чтобы осмотрительно (одним ударом и убить можно, а после Афгана я сам себе зарок дал: никого никогда, другое место – другое дело), каратэ приучило меня работать прежде всего головой: ведь гораздо заманчивей всегда поставить человека в такие рамки, чтобы проблемы не возникали вообще. Да-а, зама-ан-чивей. В рамки…

Только на сей раз не я, а меня самого поставили в такие рамки. И проблем не возникло. У них. Надо, надо было сразу насторожиться. Хотя и повода, вроде, никакого… Обычные жлобы, обычней некуда…

Я так сразу для себя определил: место им у ларька, ну в «Висле». Скорее я бы тех инженеров впустил полчаса тому назад, чем нынешних мордоворотов. Потому и выдал одну из заготовок, не слишком заботясь о правдоподобии:

– Извините, товарищи. Сегодня у нас санэпидстанция, сами понимаете, – и закрыл дверь.

Нет, не закрыл. Один из жлобов успел впихнуть в щель ногу – тяжелый совдеповский дерьмодав.

Начина-ается. Изучающе, уже подробно оглядел всех троих. Высокие, где-то моей весовой категории, под девяносто. Серые пальто, отечественные. Грязноватые шарфы, из-под которых галстуки двухнедельной вязки. Шапки кроличьи, цвет неопределенный. Про башмаки я уже отметил, но это только у одного, а остальные двое – в простых и крепких туфлях, форменных. У них и туфли – по форме. У них, у обыкновенных ментов. Да, неурочное время для ментов, но… пришли. Опохмелиться, р-родные? В рабочее время? Таким у нас делать нечего.