Словом, когда Валька Голова заглянул ко мне в палату (якобы тоже проведать: «Ну?! На поправку?! Мы еще споем!», а на самом деле чтобы мягко подавить бунтующего Боярова), и я ему сразу заявил, чтобы оставили в покое моего хорошего приятеля и мою… м-м… девушку, Валентин Сергеевич Головнин якобы во внезапном недоумении переспросил:

– Постой, постой! Чью… м-м… девушку?

Да, есть то, что вообще никого не касается, кроме двоих. А иезуит-Валька интонацией сообщил-поправил: не «двоих», а «троих». То есть – тезки-Сандры, меня и Шведа. А точнее при нынешнем раскладе – тезки-Сандры, Шведа и меня. «Меня»- отдельно от спевшейся парочки. Да уж, мы еще споем. А ведь у них на физиономиях было написано, когда пришли проведать. Ну и правильно! Чего другого я ожидал? Сам ведь поручил тезку-Сандру заботам Сереги Шведа. Вот и выбирай, неискушенная девочка, выходец из высокопоставленной киевской семьи, впервые оказавшаяся на берегах Невы… Выбирай: с одной стороны добрый дядя-Саша, подобравший-обогревший, тоже вроде имевший «шишковатого» отца, но в прошлом, а в настоящем – швейцар в престижном (но всего лишь) кабаке «Пальмира», бегающий от кого-то и за кем-то, сующий пачку денег на ремонт разгромленной квартиры и бесследно исчезающий. Выбирай: с другой стороны подчеркнуто интеллигентный, с университетским образованием «двухметроворостый» Серега с тачкой, который и ремонт провел в два дня, и под опеку взял, и на кухне – бог (есть у греков-римлян бог кухни?). Одно плохо – женат и ребенок. Но это даже придает некую духовную маету: мол, ах, как сложен мир.

Я бы на месте тезки-Сандры ни минуты не сомневался. И выбрал бы Серегу. Вот и тезка-Сандра выбрала. Из самолюбия буду считать, что она какое-то время сомневалась.

Я в отличие от неискушенных иногородних студенточек не убежден, что мир сложен. Я убежден как раз в обратном: мир прост. Есть я, есть мое дело, есть мои друзья. Еще есть разной симпатии женщины. Разные. И симпатичные. Журавлики, на манер тезки-Сандры. А еще ласточки. Еще курочки. Мало ли… И выбирать одну из многих – самому себе создавать проблему. Серега себе и создал: Сандра – Сандрой, а каково Лийке и пацану-Барабашке. Баба, она сердцем чует, как сказано Горбатым честному менту Шарапову.

Так что если и хотел Валька Головнин меня ошарашить, то не удалось ему это. Ну разве что в первую секунду-две. А уже на третьей секунде сработало «гуси летят, Бояров, гуси летят…». А также курочки, ласточки, журавлики. Пусть летят они летят, им уже не вернуться назад. Погано получилось, что не сами они, шерочка с машерочкой, Швед с тезкой-Сандрой, поделились со мной радостной вестью, а принес ее на хвосте комитетчик Валентин Сергеевич (нечем, вероятно, больше Комитету заняться, как распутывать-запутывать интимные узы – но я-то сразу узел этот, узелок разрубил). Короче, не получилось у Вальки «разделяй и властвуй». Да и сами бы они, шерочка с машерочкой, мне все выложили! Затем и пришли в больницу – а тут такое…

И со Шведом мы поладили, когда он заявился уже один, без машерочки («Ей неудобно, Саш… Ее совесть мучает…»). Да приходили бы вдвоем, чего там, стерплю, даже буду рад. А вот с подсадными парнями из конторы Головнина-Лихарева мы не поладили. Их подсадили троих, и вот им не было неудобно, их совесть не мучила. И я крепился-крепился, но понял, что не стерплю и уж кому не буду рад, так это им. Еще бы! Одно дело, когда давний приятель Резо Чантурия устраивает Александра Боярова в отдельной палате и как врач рекомендует горячительные напитки и физические процедуры с молоденькими сиделками (лежалками?), более того – сам принимает посильное участие в интенсивном курсе лечения. И один-единственный комитетчик то ли на стреме, то ли в почетном карауле при раненом герое. Другое дело, когда врачу Чантурия строго-настрого предлагают обходить всех больных, а вот больного Боярова предлагают тоже обходить, но – за версту. И само собой, из курса лечения исключаются любые визиты, кроме заранее согласованных понятно где, и любые напитки, кроме заранее прошедших экспертизу (любые градусы, естественно, исключаются). Короче, лежи и не двигайся, пока не выздоровеешь или пока не… наоборот. А вместо почетного караула – то ли охрана, то ли надзиратели. То ли ждут, чтобы сам Грюнберг среди ночи прокрался Боярова душить подушкой, а они тут как тут. То ли ждут, чтобы сам Бояров предпринял попытку к бегству (и значит, он виновен!), а они тут как тут. Шаг влево, шаг вправо.

Не-ет, достаточно! Мне в конце концов перед давним приятелем Резо неловко: он ко мне со всей душой, а я ему комитетчиков привел – ходи теперь по собственной больнице тише воды, ниже травы. Так что – достаточно!

– Куда?

– Погадить!

– Я тоже, пожалуй. Составлю компанию.

Составь, составь, болезный. Как ни соберешься из палаты по любой ерунде, так кто-нибудь из троицы норовит компанию составить. Сопровождай они меня все втроем, была бы у них гарантия, что я никуда не денусь: выучка есть, а один против троих я мог бы и не выстоять при тех еще не до конца заживших огнестрельных дырках, полученных в Комарово на даче Мезенцева плюс Грюнберга. А уж когда и если они сами разделились, тут я могу повластвовать, тут могу дать гарантию, что захочу и уйду. Захотел. Ушел. А трое больных пусть болеют. Лег в больницу – болей, не притворяйся. А я выздоровел. И единственное что мне могут припаять – нарушение больничного режима. За подобное нарушение не ловят, не ищут, а даже автоматом выписывают. С позором. Вот я сам и выписался. Про соседей по палате – ничего не знаю, мне их никто не представлял в качестве сотрудников компетентных органов. Ну споткнулся один из них в туалете, ну упал неудачно, ну сильный ушиб, заживет, как на собаке. Ну отключились ненадолго двое остальных, часика на три, ну бывает, перепад давления, гроза собирается, частичное и временное кислородное голодание. Привет, ребята! Я вам сделал ручкой. И ножкой. Так, как умеет делать ручкой-ножкой Бояров, вы не освоите за весь срок службы…

… А я пошел. Только куда? Забавно, однако идти мне снова было некуда. В собственную квартиру? Увы, нет. И не потому, что за ней слежка – пошли они в задницу со своей слежкой! Без ордера на порог не пущу, а ордер они не получат (на каком, собственно, основании ордер?!). Повестками вызывать – да ради бога, подотритесь вашими повестками. Неожиданно нападать, скручивать и заталкивать в машину – не на того напали, в чем уже убедились.

Нельзя мне в собственную квартиру по простой причине – занято. Вот я и перемежал ночи в гараже Шведа, когда Швед ночевал дома с Лийкой, на Комендантском, – перемежал с ночами у прихваченных курочек-ласточек-журавликов после непременных загулов по кабакам и барам. Потому что Швед не ночевал дома, а сидеть в его гараже, зная, что утром никто не принесет термос, фляжку и все такое прочее, тоскливо. Да и Лийка ненароком заглянет в гараж, а там – Бояров. Лийка-то мне всегда рада, но… почему это я в гараже ее мужа, а не у себя в квартире? Именно потому, что у меня в квартире – ее муж и… некая Сандра. Так-то вот.

Когда Швед виновато посвятил меня в суть, я чуть было не расхохотался, но когда он еще и ключ попросил, раз уж так, пока я все равно на больничной койке отлеживаюсь, тут мы оба уставились друг на друга и разразились неудержимым ликующим идиотизмом: «Гы-гы-гы! Гу-гу-гу! Ге-ге-ге!». Дал, конечно, ключ. Что поделаешь, если тезка-Сандра боится той квартиры – той, на Кораблестроителей: синдром горцев, перепугавших тезку до заикания. Кроме того: «Сереженька, мне неудобно, меня совесть мучает. Саша здесь был, он адрес знает, вдруг случайно зайдет, а я… а мы… нехорошо».

Вот Швед и поселил машерочку в моей же квартире. До поры. Естественно, не вдаваясь в подробности, чья жилплощадь. А сам попеременно ночевал то на Комендантском, то в «романовском» доме, где «один хороший друг, но он сейчас в экспедиции». Лийка, казалось бы, должна давно притерпеться к Серегиным отсутствиям, зная специфику его деятельности, да и притерпелась, но на данном этапе как взбесилась.