– Са-а-анечка! – сразу потянулась тезка. Лыка не вяжет, напоил, чертов гостеприимный сердобольный Резо. – Са-а-анечка! Прости меня! Я тебе из-з… з-зи… заменила!

А незнакомка на этой тезкиной фразе стрельнула взглядом и перестала быть незнакомкой. Только что не прыснула. Сщелкнула со своего колена назойливую ладонь Ильи и поприветствовала:

– Здрасьте, дядя!

Да, белый халат дисциплинирует, придает строгость и неприступность. Поди узнай. Узнал. Маринка из «Советской». Та самая Маринка, у которой и с которой я ночевал, когда мне деваться было некуда, а на шее «висели» труп Борюсика Быстрова, труп дяди-Федора, Фэда Каширина, и уважаемый директор Николай Владимирович Мезенцев ждал-дожидался: пора бы оловянному солдатику Боярову где-то как-то проявиться.

Я в первый момент оторопел, что для меня несвойственно. Просто не сообразил: когда же они, Резо с Ильей, все успели – и тезку-Сандру встретить-приветить, и в «Советскую» смотать в оба конца, подцепить курочку-ласточку (специально для меня?), и нахрюкаться до кондиции. И тут же вспомнил: ведь только-только, пару-тройку часов назад Чантурия упоминал неизвестную Марину. «Я Марине скажу… Марина девочку хорошо пристроит». Значит Марина и есть та Марина. И: «Здрасьте, дядя!».

Я моментально понял – она УСИЛИЛА взгляд, только полный дундук не понял бы! – мы НЕ знакомы. Что, впрочем, не мешает нам нынче познакомиться, далее – все возможно, вплоть до. Но раньше мы не встречались, ни при каких обстоятельствах, тем более при таких, каких встречались. Молчаливый заговор. Это сближает. Это не помешает.

– Здрасьте, тетя!

Единственно что – я был не в их кондиции.

– Штрафную! Штрафную!

– Я за рулем.

– За каким рулем?! – отвлекся Швед. – Ни за каким не за рулем! – Он, заслышав про родное-близкое, даже отпрянул от Резо, которому до того что-то пьяно втолковывал или требовал растолковать.

Илья инстинктом отвергнутого самца углядел во мне соперника, завопил:

– Мы поедем, мы помчимся на оленях утром ранним!

– Утром! – примиряюще распорядился Резо. – Ранним! А пока, Саша, у тебя такая задача: догнать и перегнать Илико! Илюша, он тебя догонит и перегонит! Свой золотой зуб ставлю! – Резо наполнил мензурку до краев, протянул: – Догоняй! Догоняй нас всех!

Чего не сделаешь ради хорошей компании. Только, пожалуй, не спирт, а «Джи энд Би»… раз пошла такая пьянка, режь последний ананас.

– Порежем-нарежем-отрежем! Здесь хирурги сидят, а не эскимо на палочке!

В общем, догнал я их всех довольно быстро. Пить умею, не отнять, но дозы мне выписывались просто лошадиные. Да и полегчало с проблемами первой необходимости: машина есть, путь открыт, вот только просплюсь. Как говаривал Олежек Драгунский на излете в «Пальмире»: расслабон хляет. Правда, Юрка-напарник тут же осторожно добавлял: но напряженка еще есть. Итак, расслабон хляет, но напряженка еще есть.

И сколько бы меня ни потчевали, голова оставалась ясной. То есть да, туман, но не пьяный, а трезвый. Будто мозги обложили ватой, а сквозь нее, известно, не искажение, а просто приглушение. Контролировать себя я контролировал.

И когда мы с Маринкой в коридор ушли, на лестницу («Мы сейчас. На лестнице покурим. А вы бы хоть на пять минут проветрили здесь и не дымили бы какое-то время»). Контролировал:

– Узнал, дядя? Ты что же подумал, я как та интердевочка? Сопли розовые! Добрый мужик – писатель, только жизни не знает. Он что, думал, после его книжки все бляди побегут в сиделки полутрупы переворачивать и «утки» носить? Наоборот! После его книжки все сиделки и не только сиделки скопом в бляди побежали… Дай еще, не прикурилось! А мне даром не надо! Ни того, ни другого. Денег хватает во! Я здесь кабинет мануальной терапии веду, если хочешь знать! Я, если хочешь знать, комплекс биостимуляции, вибромассаж, если хочешь знать! Меня крутые ребята сейчас пристегивают, из Москвы, если хочешь знать. Конкурс фотомоделей. А меня – тренером, врачом, массажистом и вообще, если хочешь знать… Тьфу! Дай другую! Уже и в штатовских – поленья! А мужики, если хочешь знать, мне просто нравятся. И я без них не могу. И не хочу! Что я, лесбиянка какая-то?! А где их найдешь, мужиков?! Если хочешь знать, я ни разу с уродом не ходила. И тебя тогда… глаз на тебя положила, потому что… вот. А что нос чуток на боку – плевать, был бы мужик, если хочешь знать. И деньги беру, чтоб с падлой-сутенером рассчитаться потом. Что мне – свои что ли кровные выкладывать, если мужик нужен?! А мужиков-то приличных и нет, если хочешь знать. На глаз каждый цепляет, а потом глядь – больше не на что и цеплять. Илико этот – импотент! А этот… ну я говорила… крутой, в белокаменной… вообще педрила! Я их на метр чую, если хочешь знать! А тут никто не знает, в больнице. Тут я «не тронь – ошпарю»! Понял, да?! Ты меня понимаешь, дядя, понял, да? Ну ты понял или нет, дядя?! Договорились, да? А ты мне еще тогда понравился, ага?!

Ага, ага. Детский лепет. Я не шлюшка, я нимфоманка, я по любви. Иное время, иные песни. Книжку приплела, писателя. Да знаю я, насмотрелся всякого и всяких. В той же «Пальмире». И похожих исповедей наслушался, тетя, «если хочешь знать». Но Марина не хотела знать. Она хотела только одного – чтобы я ее не продал дяде-Резо. Да бог с тобой, курочка-ласточка! А испугалась. Испуга-алась, дурочка.

– Вы чем там занимаетесь?! Кыш! – самэц-импотент Илико забеспокоился.

– Трахаемся! – рявкнула Марина тоном, не допускающим ничего подобного. – С треском!

А я, возвращаясь в палату-кабак, контролировал сквозь «вату»: Маринины разборки – это ее разборки, но еще один враг мною приобретен: самэц-Илья.

Потому сразу присел к Резо со Шведом и целиком погрузился в их выяснения-разъяснения. Мол, абсолютно меня не интересует противоположный пол. Да так оно и есть по сути. К тому же тезка-Сандра отрубилась, сопела в две дырочки – детский организм слаб к таким порциям. Смех да и только, но свернулась она калачиком на моей койке. Фрейд не дремлет!

А Марина в палату вообще не вернулась. То есть зашла, процедила «Топ-пор веш-шай!», прихватила непочатую бутылку «Парадиза» и покинула компанию (теперь чисто мужскую), отметившись официально:

– Реваз Нодарыч, я пока в отпуске. Если завтра что – я в массажном кабинете у себя.

Резо сделал ей пальцами «отдыхай, отдыхай!», не обернувшись. Очень его занимал диалог со Шведом. Оба они, и Резо, и Швед, были на бровях – они не скандалили, но уже подступали к тому. Чантурия возмущенно цокал, показывая, что только из уважения к гостю не прекращает беседу, не закрывает тему. Швед же напирал чисто по пьяно-русски – ответ нужен только подтверждающий: нет, ты скажи, скажи! скажешь, нет?! вот и я говорю! Куда только делся интеллигентный налет университетского образования.

Самэц-Илья угрюмо буравил меня моргалами: мол, она ушла, потом ты за ней уйдешь, как вы договорились, знаем эти штучки, никуда ты не уйдешь, через мой труп!

Реши я уйти, то и ушел бы. И мысль такая плавала. Уйти. Не вслед нимфоманке-Маринке, а просто уйти. Скучно… Сесть за руль, отъехать чуть за город, там и подремать на свежем воздухе. А то – негде стало. А черт, и тут негде! И действительно – хоть топор вешай. Как на складе «Каринко-Виктори» после устроенного мною же возгорания.

Но, во-первых, при всем контролировании себя самого, принял я более чем достаточно, и напорись я на рьяного гаишника-полуночника… летай иль ползай, конец известен.

Во-вторых, я вдруг поймал тему, которую упорно развивал Серега Швед, и которую старался закрыть Резо. Тема-то банальная: отечественная медицина – хреновая, людей гробят ни за грош, тот же Цыпа!..

Цыпа. Ленька Цыплаков. Птенец. Ученик.

Понятно, почему Шведа на эту колею занесло. Мы с ним как раз третьего дня вспоминали Цыпу в связи с Серегиной травмой. В том смысле, что выскочил бы из «Прибалтийской» Ленька, как тогда из «Пулковской», и отбились бы без всяких потерь, слов нет! А я Шведу внушал, что Птенца еще учить и учить: гуси летят… И выскочи он из «Прибалтийской», как тогда из «Пулковской», потерь было бы просто на одного больше, на одного Леньку Цыплакова больше. Да что там говорить теперь-то, если Птенца мы так и так уже потеряли. Слушай, Саш, а как так получилось, кстати? Нога ногой, но от ноги не помирают! Да видишь ли, Серега, я сам толком не знаю. Вроде тромб какой-то… Краем уха слышал. А потом, ты же помнишь, все закрутилось – с комитетчиком этим, с тобой, со мной… И ведь, Саш, мы ведь его так и не похоронили по-людски, а? Точно! Серега! А кто нашего Цыпу провожал? У него ведь – никого. Детдомовский. Вот и я говорю, Саш! Па-аршиво получилось!