Вот и теперь Швед говорил:

– Реваз Нодарович, я не о вас! Но бесплатная медицина – это гроб, нет? В какой еще стране человек может откинуть коньки от элементарного перелома, и никто даже не поинтересуется?! Нет, Реваз Нодарович, ты скажи, скажи?!

– Интересуешься? – неопределенно скривился Резо. – Можешь не волноваться, ты со своим переломом выживешь!

– Да при чем тут я! – озлился Швед, обидевшись, что его заподозрили в хлопотах по собственному поводу. – Я разве про себя?! – и он демонстративно улегся лицом к стенке, оттопырив закованную в гипс руку, бурча оскорбленно: – С тобой говоришь, как с человеком, а ты… Только и знают, только и думают, лишь бы себя отмазать, я не я, лошадь не моя, советская медицина – самая бесплатная медицина в мире, советский паралич – самый прогрессивный паралич в мире…

Швед смолк внезапно, на полуслове. Заснул. Будто в прорубь.

И тут повисла глухая тишина. Каждый из нас, из еще бодрствующих, услышал эту тишину. Резо, Илья. И – я.

Расслабон хляет, но напряженка еще есть.

– Интересуюсь! – ответил я за Шведа. Получилось неожиданно жестко. – В самом деле, Резо, как так? Перелом – и нет человека. Впервые слышу.

– Он впервые слышит! – возвел очи к потолку Резо. – Нет, вы слышите: он впервые слышит! Слышишь, Илико!.. Как все-таки все люди любят рассуждать о том, чего не знают! Запомни, Саша, нет несерьезных травм! Люди умирают от укола пенициллина, от наркоза, от любой царапины! А ты говоришь: от перелома не умирают! Десятки, сотни причин могут быть! А он мне тут будет рассуждать!

Самэц-импотент-Илья согласно кивал головой, не сводя с меня глаз. И… не понравился мне этот взгляд. И Резо мне не понравился. Кавказское лицемерие кавказским лицемерием, честь мундира (точнее халата) честью мундира (халата), но…

Их обоих как прорвало. Из них без всякой внутренней логики внезапно поперли байки, полуанекдоты и просто анекдоты – и все чернушные:

Про парня, привезенного с обгорелой задницей и проломленным черепом. Плавки японские простирнул в бензине, а те взяли и растворились. Он в сердцах выплеснул все в унитаз и сам на него присел, закурил от огорчения, а спичку машинально под себя кинул, в тот же унитаз…

Про трех хирургов в сауне. «Клянусь, реальный случай! Твоим здоровьем клянусь!». Поддали крепко, тут заметили – у одного из них ноготь врастает на большом пальце ноги. Укорять стали: сам хирург, а себе же пустяковую операцию не сделаешь, ходишь мучаешься. Тот говорит: боли боюсь, боюсь и всё! Двое остальных говорят: мы по дружбе тебе сейчас под общим наркозом все сбацаем! А сауна, как у нас, тоже в больничном корпусе, все рядом. Уговорили по пьяни, маску наложили, а у того сердце остановилось – наркоз, алкоголь, мышцы распарены. Стимулировали массажем – ноль. Тогда – терять-то нечего! – клетку рассекли, прямой массаж сердца. Заработало! А когда зашили и пытались на каталку переложить, уронили, еще и ногу ему сломали. В общем, тот в себя приходит – тут капельница, тут грудная клетка перебинтована, тут нога к потолку на вытяжке в гипсе и… прямо вот так вот на него большой палец смотрит, тот самый, с нетронутым врастающим ногтем. Удружили!

Про: какая у больного температура? нормальная, комнатная, плюс восемнадцать!

И конечно, про: сестра, а если пилюльку какую или укольчик? доктор сказал, в морг!

И оба норовили по-новой налить – налить и выпить: за здоровье, за упокой, за здоровье, за упокой, за здо…

Но я же говорю, голова была туманной, но трезвой. И мы, конечно, выпили. И конечно, еще выпили. Нельзя не выпить за здоровье, если тост провозглашен врачем. Тем более нельзя не выпить за упокой души (чьей?), если тост провозглашен врачом. Им, врачам, лучше знать. Но и я тоже хочу знать. Лучше знать. А наш междусобойчик не нравился мне все больше и больше: я задаю вопрос достаточно серьезный – что еще есть серьезней вопроса жизни и смерти, тем более жизни и смерти друга! – а в ответ слышу древние байки на медицинские темы.

– И все же? – вернулся я к исходному, накрыв ладонью свой импровизированный стакан, куда Илья норовил плеснуть очередную порцию.

Илья по молодости, по неопытности был суетлив и плохо притворялся беспечным. У Резо получалось куда удачней. Но я уже поймал эту их искусственность. Напортачили и мозги запудривают. Чего упрямиться, чего скрывать?! Дело-то прошлое, а я Леньке – не сват, не брат. Впрочем – учитель. А это больше, чем сват и брат. Но дело-то прошлое, Леньку не вернуть, а я не из тех, кто задним числом… м-м… накладывает взыскания. Ошиблись – так и скажите. Врать-то зачем? Вижу ведь – врут. И чем упорней врут, тем упорней я стану дожимать, чтобы не врали. Дружба дружбой, но что за дружба, если врут? Скажи все как есть, и как бы оно ни было – дружим дальше. Нет?

Нет. Резо упрямился. Ну да и я не из покладистых:

– Все же? В чем проблема, Резо?

– Никаких проблем, дорогой! Но, понимаешь, Саша, есть такое понятие – врачебная тайна.

– При чем здесь тайна! Вот когда я подхвачу триппер, это будет тайна. А когда человек внезапно погибает…

– Умирает! – тут же поправил Чантурия.

– Умирает… Я бы хотел на тебя посмотреть после того, как ты сообщишь его родственникам: причина смерти – врачебная тайна!

– У него нет родственников! – некстати встрял самэц.

Некстати для Резо, тот послал Илье взгляд, которым убить можно. А для меня – кстати. Отличная память у Илико – подробности биографии пациентов не забывает, в уме держит. По трезвянке – в уме, по пьянке – на языке. И Резо готов был, судя по взгляду, немедленно удалить этот язык, как нечто лишнее и даже вредное. Но предпочел – по ситуации – отвлечь меня от неосторожной фразы самца-импотента задушевным монологом в адрес друга-Саши:

– Видишь ли, Саша… Помимо врачебной этики, существует и своя, ведомственная, цеховая. Представь – ты врач, ты поставил неверный диагноз. Бывает? Бывает. И не потому, что ты плохой специалист… Как по-твоему, я – плохой специалист?

– Резо-о!..

– Во-от. Сам знаешь. И у меня нет плохих специалистов. За Давидика и за Илико я тоже могу поручиться как за самого себя. Ну про оборудование мне тебе рассказывать не надо…

– Конечно! Сауна, тренажеры, вибромассаж.

– Это не оборудование! То есть это оборудование профилактическое. И… не для всех. В смысле – не для всех больных. Твой друг – Серго, да? – сказал: бесплатная медицина? Сказал! А сауна, тренажеры и так далее – на деньги, на мои деньги. А я сам распоряжаюсь своими деньгами, правильно? Я их трачу на друзей. Вот ты мне друг – я на тебя трачу и взамен ничего не надо. Ты же мне друг!.. А про государственное оборудование даже говорить не хочу. Уровень пещерный. Условия содержания – вообще ниже пещерного. Но твоя палата – не пещера? Не пещера. Все остальные – не мои друзья и не друзья моих друзей – получают только то, что им положено от государства. И если человек от такой заботы умирает, кто виноват: я или государство? Специфику нашей больницы ты знаешь. И контингент тебе известен. Какой-нибудь бомж или алкаш в таком состоянии иногда привозится, что иногда думаешь: может, проще с ним не мучаться, чтобы он сам не мучался? Брюхо распорото в поножовщине или череп расколот, мозги наружу, а дышит… и матерится, и спирту требует, медсестричек за ноги хватает, суется куда не следует.

Что делать? В сауну его? На биостимуляцию? Или… ничего не делать? Скажи. Сам скажи, Саша.

Я сказал:

– То есть если бы ты знал, что Ленька мой друг, он остался бы жив-здоров? – нет, не понравился мне Резо. В течение своего монолога он успел и подмаслить и чуть пригрозить, и… не ответил на мой вопрос.

– Ну-у! Если бы я знал!.. – всплеснул руками Чантурия. – Если бы я знал… тоже ничего нельзя было изменить. Особый случай. У него кость срасталась неправильно. Начали выправлять, а больной шока не выдержал – сердце. Повезли в реанимацию, и он прямо на столе… Знаешь, что такое сердечная недостаточность? Другое дело, я, лечащий врач, обязан был предусмотреть все – но всего никогда не предусмотришь. А в анамнезе у твоего приятеля ни слова про сердце. Вот Илико может подтвердить. Илико! Илюша! Заснул. Молодой еще, эх, не умеет пить по-настоящему. То ли дело мы! Выпьем, Саша? За дружбу! Тебе спирт или виски?