Стоп! До тоголь, голубчик, было? Проследи траекторию, Ломакин, и решай.

Проследил. Н-нет. Который с пузиком ни по какой траектории за твоим подъездом не может следить, не может. Следи дальше – и ты, с пузиком, и ты, Ломакин. Каждый о своем.

Машин у дома несколько. Волгу он знает, сам помогал владельцу починять этот примус. И Оку – знает отставник на ней. Вот Москвича такого не припомнит, но тот пуст. И жопик незнакомый, ярко-оранжевый жопик, приметный. И внутри паренек. Пиджак зеленый, прилизанность русого ежика – имидж, сменивший грубые турецкие кожаны и почти лысый бокс.

Станет ли уважающий себя бандит разъезжать на жопике? Почему нет? Если он – простая шестерка, коей велено: сидеть и глаз не спускать! Закончится смена, хоть на БМВ уезжай, а пока… Да и не так плох жопик, как его малюют. Зазря, что ли, в Шансе то и дело мелькает: Возьму на выгодную работу шофера с Запорожцем?! Маленькие хитрости большого бизнеса: кто не поленится грабануть жопик? всякий поленится! что с него возьмешь! не мешки же с деньгами он перевозит! Во-во… Почему бы?

Итак, жопик. Кстати, у жопика траектория как раз подходящая – ломакинский подъезд на контроле. Даже если он, жопик, случаен, наблюдение запросто может вестись из окон того же точечного дома рядом. И обсмотреть окна, как полагается по науке, – никак. Не исключено, заметит, но и будет замечен. Ломакин, если угодно, все же каскадер, а не опер.

Значит… Действуй в силу своих каскадерских возможностей, не в свои сани не садись, не опер, чай!

Ломакин вошел в крайний с торца подъезд. До собственного – четыре. Пятый. Хорошо, что его окна выглядывают на противоположную сторону. Хорошо, что тополя вымахали в полный девятиэтажный рост. Хорошо, что этаж у Ломакина последний под крышей. А он уже на ней, на крыше.

Ч-черт. Внизу-то безветрие, а здесь – рвуще, сдергивающе. Была бы талька… Вчера только Улдиса поминал, вчера только про кирпич, склонный к выкрашиванию. Да-да, лучший каскадер – тот, кто может совершить трюк, не совершая трюка. Что ж, обстоятельства вынуждают поступить не лучшим образом.

Он шел, пригнувшись, считая подъезды по коллективным антеннам. Ступни ненавязчиво, но вязли в размягченном жарой битуме. Это плохо, сообразил он. Это следы, если что. А что – если?!. Сейчас узна-аешь. Если не сверзишься. Не должен…

Он поискал глазами какую ни есть крепежку – обрывок антенного кабеля, веревки. Вылизано ветром. Разве вот проволока, которая внатяг, шатром, удерживает антенну? Это даже не проволока, скорее прут. Берите прут каким секут. Эх, нет с Ломакиным его, с позволения сказать, спецснаряжения! Рукавицы очень бы не помешали. И плоскогубцы. Ну, и шлем:… М-да, расхожая каскадерская, шутка-прибаутка: прыгаю из-под купола, лечу и чувствую, что вниз недокручиваю, недокручиваю, и тогда начинаю вверх выкручивать, выкручивать… Девять этажей, шлем – защита психологическая. Да что ему – впервой?! Эх, был бы внизу не асфальт, а была бы там хотя бы подушечка из обувных коробок… Впрочем, Лешу Гарина подушечка не застраховала – в Тулузе. Всего не предусмотришь, даже если предусмотришь все. Тот самый злополучный лет со стрелы башенного крана – вниз, оземь. Не оземь, разумеется, – на коробки из-под обуви. Наши всю жизнь пользовались для подушечки коробками обувной фабрики Восход или там Скороход. Спецснаряжение… понимаете ли! Растолковали французам, сколько нужно коробок, – те привезли. Сложили, скрепили. Пошел!… Позвонок пополам, Леша Гарин инвалид, жена возит на каталке… Коробок – расчетное количество, высота – расчетная, траектория – расчетная. А вот картон у них, у французов, помягче. Впрочем, насчет коробок – лишь одна из версий. Прыгали-то вдвоем, а калека – один Гарин…

Не время и не место, Ломакин, вспоминать Тулузу! Он отогнал видение распластанного Леши Гарина, делом надо заниматься, делом. Дело – он вязал крепежку из неподатливых металлических прутьев, прикидывал угол сгиба, чтобы крюки не разогнулись. Проверял на прочность, мыча от усилия. Мычи, не мычи – одно дело тянуть руками, другое дело повиснуть, зацепившись носком ноги, вниз головой, скрадывая вес притиркой к стене. Выдержит? А что, есть иные варианты? Нeт.

Готово. Две… скобы, прихваченные прямыми прутьями, заведенными за каменный барьерчик-бордюрчик. Этакие стремена, только наоборот. Не такая уж дурацкая штуковина. Голь на выдумки хитра. А он, Ломакин – голь. Перекатная. И здесь, на крыше, и вообще по жизни – по жизни, начавшейся одномоментно, с решением взяться за «Час червей». Только Ломакин в тот момент и знать об этом не знал. Воистину, во многом знании многия печали. Ха-арош, Ломакин! Пора перекатываться, голь перекатная! Вспомни, как ты работал на Абсолютном взломе, на Батые, на Изверге, на «Не бойся, я с тобой!». Тогда, правда, ребята страховали вмертвую. Ну да что уж тут…

Ежели крепеж не выдержит, то – сгруппироваться в клубок и хоть разочек достать стену, толкнуться. До тополей метров шесть – можно попасть, спружинить по кривой, соскользить. Вывезет кривая? Пронеси нелегкая! Ха-арош Ломакин!

Он перекатился через край крыши, ступнями – в стременах. Ладони шершавились бетоном. Межблочный паз не заделывался с той поры, как дом был сдан. Нарушение технологии? Ура бракоделам! Есть возможность не скрести ногтями отвесную плоскость, а ухватить трещину на глубину полупальцев, на весь сустав.

Он использовал эту возможность. И хотя стремена гадко скрежетали, поуспокоился.

Угадал точно – вот оно, окно. Ломакин никогда не запирал форточку, ее чего-то клинило, да и воздух должен быть свеж, невзирая на температурные минусы в любое время года. И тем! более – летом.

Так. Обратной дороги нет, Ломакин. Ты уже повис, ты уже висишь. А теперь, продолжая цепляться полупальцами, хлестни другой рукой влево, ухватись за верхний выступ оконной рамы. А теперь перестань цепляться полупальцами за трещину-паз. Вечность, что-ли, намерен висеть эдаким вверхтормашным распятием? Перестань цепляться, ПЕРЕБЕРИ руку! Ну?! На, раз!

Раз!

Справился. Получилось. Вот она, форточка. Не нашумел он? Вроде нет. Сползал вкрадчиво, даже не пыхтел, мягонько. Ветер, конечно, подвывал, давил на психику. Пусть бы ветер остался единственным фактором, давления на психику. Ерунда.

Ломакин привстал в стременах, если подобное применимо к человеку, спутавшему небо и землю. Заныл, дал о себе знать давнишний частичный разрыв ахилла. Ломакин, чтобы не бросить тень внутрь, не насторожить, самую чуть, по брови, заглянул в комнату.

Было пусто. И был полный разгром…

Та-а-ак! А на кухне? Он паучьи переместил ладони. Отнюдь. До кухонного окна не дотянуться, – стремена не пустят. Значит, надо вползти в комнату. Иного не дано. Жаль, что до кухни не дотянуться. Посиделки обычно кухонные. По размышлении здравом, устроителям разгрома – не до посиделок. Однако…

Рискнуть? Что он теряет? Разве равновесие?! Ломакин отжался на руках, выпрямился в локтевых суставах, в струнку, лишь стремена держат. Потом с тя-а-жким трудом отлепил одну ладонь от бетона, сложил пальцы клювом цыпленка и тюкнул в форточку. Та подалась. Он Мгновенно поджал ноги, исчезнув из поля зрения, Если из кухни рванутся в комнату, то – ветер, вот и форточка хлопнула. А в оконном проеме – никого, только даль и ширь, и верхушки тополей. Но Ломакин-то услышит, как рванутся. И… что ж, помучается на обратном пути. Очень не хочется мучаться на обратном пути! Он предполагал худшее, все-таки надеялся на лучшее, когда начинал стенолазную авантюру.

Никто не рванулся. Ломакин не услышал, чтоб рванулись. Он услышал тишину. И то ладно.

Дальше – голая техника. Пронырнув в форточку до лопаток, он по очереди высвободил ноги из стремян. Ч-черт! Еще бы на парочку сантиметров протиснуться, и Ломакин вполз бы хрестоматийно, КРАСИВО. Но стремена коротковаты – бросай, пока ноющий ахилл не стал воющим. Так что пришлось по- балансировать на грани, Дрыгая пятками, ловя центр тяжести. Поймал! Не до красот. Нас что, снимают?! Вас не снимают. Команды мотор не было. Никто не увидит суматошного трюка. Гордость по-прежнему паче унижения. До гордости ли?! А действительно, никто не увидит (не увидел) трюка? Хорошо бы.