— Немного — да.

Гость действительно стал не так напряжен.

— Ну, не мучьте же меня! Не держите в неведении, — в манере и в голосе комиссара появилась театральная наигранность. — Поведайте же о своих скитаниях! Расскажите, как вам удалось перейти линию фронта.

— Так я это… Товарищ генерал…

— Не имеете права распространяться, — понимающе улыбнулся Рукомойников.

— Так точно.

— Так у нас же не допрос, а так… доверительная беседа, — Рукомойников улыбнулся еще шире.

— Вербовочная? — уточнил гость.

— Разумеется, вербовочная, — комиссар обрадовался такой догадливости.

— Тогда я вам ничего не скажу.

Рукомойников откинулся на своем стуле, немного склонил голову набок и некоторое время оценивающе рассматривал финна. Тот как ни в чем не бывало отхлебывал чай из стакана.

— Будет вам дурака-то валять, — налюбовавшись своим гостем, посоветовал, наконец, комиссар. — Будет. Не в цирке. Вы что же, юноша, думаете, что я вас сейчас в застенок посажу и запущу «на конвейер»? А потом ликвидирую всех тех, кто с вами станет работать, добиваясь от вас правдивых и полных показаний? — комиссар неподдельно рассмеялся тем самым смехом, от которого у его подчиненных начинало сосать под ложечкой. — Помилуйте, батенька, — взмолился он. — Я так совсем без людей останусь!

— Ну и оставайтесь, — разрешил гость.

— А я с вами знаете, что сделаю? — комиссар выдержал паузу, нагнетая драматизма, и продолжил: — Я вам сам расскажу, кто вы и почему оказались в моем кабинете. Идет?

Гость безразлично пожал плечами, дескать, хозяин — барин, и Рукомойников начал сеанс ясновидения:

— Во-первых, никакой вы не Тиму, и никакой вы не Неминен, а капитан Генерального штаба Советской армии Николай Федорович Саранцев. И даже Саранцев — не настоящая ваша фамилия. Под этой фамилией вы состоите на учете в Главном управлении кадров. А родились вы с фамилией Осипов. Так?

— Ну, так, — нехотя согласился гость.

— О вашем существовании до сего дня знали только четыре человека в Советском Союзе. Я — пятый. Так?

— Так, — гость подтвердил и это.

— И поскольку вы человек неглупый, то, наверное, уже поняли, что раз я знаю, кто вы такой, и раз вы сидите в моем кабинете, а не в кабинете своего начальника, то у меня достаточно власти и полномочий.

— Ну, — без восторга хмыкнул Коля, — и что дальше?

— Пожалуйста, — согласился Рукомойников. — Будет вам и «дальше». Ровно четыре недели тому назад, первого мая, вы получили в Стокгольме от некоего господина… Кстати, вы не помните фамилию?

— Не помню.

— Штейна! — Рукомойников внезапно вспомнил сам. — Штейна Олега Николаевича. Первого мая вы получили от него много-много листов бумаги, — комиссар заговорщицки подмигнул Коле, снова исподволь фиксируя его реакцию. — Признавайтесь, сами-то в бумаги заглядывали?

— На кой они мне? — искренне изумился гость. — Мне принесли, сказали, что надо передать.

— Верно, — согласился комиссар госбезопасности. — Штейн вам сказал, что это очень важные сведения, которые должны быть переправлены на нашу сторону как можно скорее.

Коля согласно кивнул.

Рукомойников продолжил:

— Вы отписали своему шефу генералу Головину, — заметив, что гость нервно дернулся, Рукомойников повторил с нажимом: — Да, генерал-майору Головину о том, что располагаете документами по атомной тематике.

Коля кивнул еще раз.

Рукомойников шутя пожурил своего гостя:

— Небось еще и наябедничали на Олега Николаевича. Дескать, вот он, гад, в Стокгольме! Ату его, ребята! Было дело?

— Товарищ комиссар… — хотел оправдаться Коля.

— Да знаю, знаю, — махнул рукой комиссар. — Вы только исполняли свой долг, и дальше в том же духе. Я же не ругаю вас. Все вы правильно сделали, Николай Федорович. Штейн в ваших глазах был предателем и изменником Родины. Вы посчитали своей обязанностью информировать свое руководство о месте его пребывания. Я бы ругал вас скорее за то, что вы этого не сделали. Вы курите?

— Нет.

— А я — с вашего разрешения.

Рукомойников вытащил из коробки папиросу, чиркнул спичкой о коробок и с удовольствием закурил.

— Ваше руководство обозначило вам точку перехода линии фронта и примерную дислокацию немецких частей.

Коля промолчал в знак согласия.

— Место подобрали разумное. На участке Тридцать второй армии сейчас затишье. Гитлеровцы стягивают все силы в район Курска и Белгорода. Прошли-то хоть нормально?

— Нормально, товарищ комиссар. Вот только комары, да и жратва кончилась. Не рассчитал. Думал, скорее доберусь.

— Ничего. Главное, что вы живы. Так я продолжу?

— Продолжайте.

— Штейн вас проинструктировал, сказал, что если вам не удастся дать знать о своем переходе армейским разведорганам, то надо сделать так, чтобы это сообщение легло в суточную оперативную сводку НКВД. Так?

— Ну, так, — подтвердил Коля.

— Не нукайте, капитан, — одернул комиссар. — Мы не на ипподроме, а я не лошадь. Этот совет Штейна спас вам жизнь. Если бы я вовремя не подсуетился, то этот смершевец расстрелял бы вас, как бог свят.

— А что с ним?

— С кем? — не понял комиссар. — С Богом?

— Да нет, с майором. Вы его того?.. Прямо в тюрьме?

— Юноша, — вздохнул Рукомойников. — Штейн, конечно, говорил мне о вашем, так сказать, простодушии, но нельзя же быть до такой степени наивным! Вы забываете, что Москва на осадном положении. Комендантский час никто не отменял. Патрули стреляют без предупреждения. Утром найдут еще один труп, что из того? Их каждое утро находят. Никто даже и внимания не обратит. НКВД, то есть мы, станем устанавливать личность. Установим, какую следует. А майора Титора объявят дезертиром, и хрен, а не пенсию его семье, раз он такой дурак. И не жалейте вы его. Плюньте. Он вас расстрелять хотел, а вы… такой сердобольный.

— Да нет, товарищ комиссар, — стал оправдываться Коля. — Я ничего… Я так…

— Ну а раз «ничего», тогда продолжим. Вас зачем, собственно, в Стокгольм посылали, Николай Федорович?

— Я не буду отвечать на этот вопрос.

— Да и не отвечайте, — разрешил Рукомойников. — Как там, кстати, в Швеции, обстоят дела с горнорудной промышленностью? Вижу — смутились. Ну, не хотите, не отвечайте. Но хоть с судоходством-то у шведов все в порядке, а? Оп-па! Да что же вы так смутились-то, Николай Федорович? Дальше будем невинность разыгрывать или все-таки поговорим, как серьезные люди?

— Будем дальше разыгрывать, — стоял на своем Коля, хотя и понял, что попал не в тот вагон.

— Ага, — одобрил Рукомойников. — Вас бы в гестапо сдать, а не в НКВД. Пусть бы наши немецкие коллеги побились о вашу твердолобость. Ну а как поживает господин Валленштейн? Как здоровье фон Гетца? Или этих имен вы тоже не помните?

— Не помню, — сквозь зубы процедил Коля.

— Ну, прямо чистый большевик на допросе! — восхищенно всплеснул руками комиссар. — Хоть картину с него пиши маслом. А давайте-ка, батенька, вспомним прошлую весну. Чем вы год назад занимались? Что? Память отшибло? Я вам амнезию-то враз вылечу. Год назад вы с Валленштейном на пару ездили в Рейх освобождать евреев и освободили их. А с немецким подполковником фон Гетцем чаи в вашей мастерской в Стокгольме распивали. Вспомнили? Вижу, что вспомнили. А какие разговоры разговаривали, не помните? О чем толковали, хрустя сушками за чаем? Не о мире ли с Германией, а? Не о роспуске ли Коминтерна? То-то же, дорогой ты мой товарищ Неминен. Сидишь ты у меня тут в кабинете, в тишине, в покое. Я с тобой беседу веду доверительную, задушевную, а ты уже себе три расстрельных приговора выслужил. Если ты и дальше будешь из себя гимназистку разыгрывать, то я к тебе всякий интерес потеряю и отдам тебя военному трибуналу.

— Что вы от меня хотите?

— Вот это уже другой разговор, — обрадовался Рукомойников и снова превратился из сурового чекиста в добродушного и гостеприимного хозяина. — Для начала я хочу, чтобы ты меня дослушал до конца.

— Хорошо, — кивнул Коля. — Я буду слушать.