этого "сундука с сокровищами"

я и обнаруживаю

твой блокнот с терракотовой обложкой,

если перелистать странички

на максимальной скорости -

мышка Микки побежит

за мышкой Минни,

но не это

привлекло мой детский ум.

"Кто-то кого-то

кем-то как-то куда-то...

Мир на вкус волокнист,

как сладкая вата...

Я надеваю шинель

погибшего брата..."**

Я плыву по волнам

твоих строк и строф!

Я читаю твой дневник...

* Духи Ispahan Yves Rocher выпущены в 1977 году.

** Из стихотворения "Ракенрол" Яшки Казановой.

Богиня первая

Манечка Громова -

моя любимая нянюшка.

Была она из семьи

так называемых "раскулаченных".

Соседи бросали косые взгляды.

- Кулаки! - кричали им вслед.

Манечка испуганно озиралась на мать:

"Что же они им такое сделали?"

Ставни заколотили гвоздями,

со двора увели всю скотину.

Особенно больно

было смотреть на животину,

когда гнали колхозное стадо

мимо родных ворот.

Коровушки рвались домой

и получали от пастухов порцию кнутом.

Василиса - её мать - красивая

и статная женщина умерла,

когда Манечке было лет восемь,

говорят, сердце

не выдержало такого горя.

Старухи судачили наперебой.

- Я ей кричу, надевай всю одёжу на себя!

А Васёна-то стоит

ни жива, ни мертва, как сажа бела,

онемела, голубушка,

язык отнялся совсем! - начала, было, баба Фима.

- Так и помёрла в пути в Сызране! -

продолжила баба Сима.

- Ой, во чужой стороне

у чужих людей, ой! - заголосила первая.

- Да не причитай ты, дура-баба! -

огрызнулась вторая.

- Ой!.. - отозвалась Серафима.16 17

- А где Степан-то был? - вдруг спросила

Евсимия.

- Незнамо где! Неведомо!

Да, и здесь он не кажется!

За Манькой-то Суклетинья смотрит, -

отвечает баба Фима.

- Да не за Манькой, а Манька за Марусей ходит,

нянькается! - разъясняет другая бабка.

- А вчерась у Дуньки Манька полы мыла! -

припоминает Серафима.

Степан - ее отец - занялся подработками

и был в вечных разъездах,

потом сбедил где-то ногу

и она запылала "антоновым огнем".

Тот "огонь" и погубил его.

Он не дал врачам отнять конечность.

Манечку взяла к себе

на воспитание тетка.

Та помогала родственнице

по домашнему хозяйству

и нянчилась с ее маленькой дочкой.

- За Марусей ходила,

доченькой их ней, вроде как нянька.

Полы мыла.

Косорезом сначала скребла,

потом полоскала тремя водами.

Сижу, реву,

слезы с лица полушалком утираю! -

пускалась в рассказы Манечка.

Потом, с достижением совершеннолетия

и до пенсии, она работала в колхозе.

Тяжело было видеть

в колхозных оглоблях животину,

которая содержалась

в их родном доме.

-Узнала я "своего" рысака,

своего Соколика!

Понурый, с седой гривой,

стоял он, привязанный к столбу,

и жевал узду, -

говорила она,

а по щекам текли скорые слезы.

В матушкиных нарядах

расхаживали жены начальства.

- Таких шелковых кофт,

шерстяных юбок,

кружевных сарафанов

и цветных полушалков

не было ни у кого в округе!

Господь все видел!

Как эта "одёжа"

не сожрала этих паскуд? -

негодовала порой нянюшка.

К нам в дом

Манечка попала по совету

хорошей знакомой

в качестве няни для меня

и моей младшей сестренки.

Я любил слушать ее рассказы

про "то время"

еще при том "горошенном" царе.

Нянюшка дарила свою любовь,

заботу и ласку нам и...

кошкам, которых,

шибко осерчав,

называла "полосатыми чертями".

* * *

Еще нянюшка рассказывала

про свою сельскую жизнь.

По вечерам

она, бывало,

сидела с прялкой на завалинке.

В летнем, еще не остывшем от зноя воздухе

кружилась мошкара,

на окне "кудрявилась"

розовая герань,

приходила кошка

и терлась о ноги

своей мягкой шерсткой.

Иногда наведывалась подруга Дунька.

- Красивая, как пасхальное яичко! -

смеялась Манечка.

Девушка была видной, но неграмотной.

Она считала, что "маленькие книги" -

так в народе называли письма -

пишут только "князья",

и вместо подписи в "бюллетене"

ставила крестик.

Когда становилось тошно

Манечка затягивала

старинную русскую песню:

Ты святая Варвара, молю я тябе.

Ты нявеста Христова, услышь ты мяне.

У делах моих блудных мяне обличи.

И молиться ты Богу мяне научи.

Научи ты молиться, избавь от сеты.

И любить мне Бога, как любила ты.

За Яго страдания, за Яго любовь

Ты терпела муки, проливала кровь.

Диаскор в то время правителем был.

Он святую веру страшно не любил.

За купца хотел ён Ваврвару отдать.

Если нет, то дочь свою на муки отдать.

Варвара сказала на яго вопрос:

Мне никто не надо, только свят Христос.

Он Создатель мира, Царь Он и Отец.

Он мне даст нябеснай нятлённый вянец.

Лишь Святую Троицу чту отныне я.

И к зямному счастью непричастна я.

Отец Диаскор жа тут от зла задрожал.

Святую Варвару на муки отдал.

Воловьими жилами раны выбивал.

И жесткаю шерстью кровь он вытирал.

Варвара тярпела и молила Христа,

Чтоб Ён дал тярпения тярпеть до конца.

Варвара охотно в тямницу пошла.

Скоро утяшение в тямнице нашла.

Христос своим светом ее озарил.

Кровавые раны тотчас исцалил.

За её страдания, за её любовь."*

* * *

Прихожу как-то домой,

а Манечка сидит на кухне,

"радиво" слушает и плачет.

Из динамика доносится:

Красивая девчонка,

кричат мне вслед,

красивая девчонка, а счастья нет...**

Я спрашиваю:

"Ты чего плачешь?"

А она:

"Красивая, а счастья нет,

ну, прям как я,

в чужой сторонушке

у чужих людей...

Сииротинушка!"

* Старинная песня "Ты святая Варвара, молю я

тябе", последнее упоминание - в исполнении Ольги

Трушиной.

** Из песни Т. Овсиенко "Игрушка".

* * *

"Белая гвардия - белая стая...

здесь похоронены лучшие-лучшие...

Кладбище Сент-Женевьев-де-Буа" -

хрипит и трескает виниловая пластинка.

Я повторяю за нянюшкой,

как молитву, их имена:

Акулина, Левонтий,

Авдотья, Степан, Василиса,

Саклетина, Матрена, Степанида.

Она красит оградки в белый цвет.

Только в белый,

потому что

если в какой иной,

то мертвые не простят!

Вдруг начинается гроза.

Гром. Молния. Светопреставление.

Кульминационно-театрально.

Дождь из темно-фиолетовых туч

сыплет на голову

холодными свинцовыми пулями.

Нянюшка просит у Бога пощады,

читает "Богородицу",

хватает меня за руку

и мечется меж надгробий.

Я-то знаю, как она боится грозы!

Боится, что молния попадет в нее и убьет.

Она выключает все электроприборы в доме,

повязывает "полушалку"

и садится подальше от окна.

Мы ищем укрытие,

но среди мертвых его не так просто найти!

Вдруг нам попадается не то беседка, не то склеп.

Пахнет сыростью,

мокрой древесиной и смертью.

Воцаряется мертвая тишина.

И только дождь

барабанит по крыше в такт сердцу,

как будто, если он прекратится,

и сердце тоже остановится

и мы прекратим свое существование!

И не будет ничего.

Только белый цвет! Белый свет! Небытие.