Книга упала на пол, мы обе шипели, как кошки, и выглядели, вероятно, не лучше. Нас тут же растащили, я попыталась поправить испорченную причёску, Паола с красным, перекошенным лицом, предъявила для рассмотрения царапину на предплечье:

— Если загноится, убью! Только попробуй сюда ещё прийти!

— Что здесь происходит?

Сеньор Росси, как и Паола только что, подошёл незаметно и теперь строгим взглядом оглядывал всех собравшихся.

— Рокка с Баррозо подрались, — немедленно доложила одна из свидетельниц.

Режиссёр посмотрел сначала на меня, потом на Паолу.

— Сеньорита Рокка, — сказал он, — пройдёмте со мной.

Они ушли. Я подняла книгу и попыталась расправить смявшуюся, разорванную страницу. Злость прошла, и мне стало стыдно. Боже мой, до чего низко я пала! Торговки на базаре ведут себя приличнее. И, что самое обидное, приходиться признать, что я начала первой. В ответ на всего лишь оскорбительное слово опустилась до рукоприкладства.

Стараясь ни на кого не смотреть, я снова уткнулась в книжку. Подошли ещё несколько человек, с ними тут же поделились пикантной новостью, я слышала, как кто-то недоверчиво уточнил: "Ударила? Анжела?" Я почувствовала, как у меня начинают гореть уши. Удивительно, что режиссёр не увёл нас обеих, дабы высказать всё, что думает об этом безобразии. Впрочем, он, кажется, всё ещё меня побаивается, хотела бы я знать, почему. Но если Паола получит нагоняй, а я нет, то она обозлится на меня ещё сильнее.

— Девочки, на сцену, — позвал помощник режиссёра. Я отложила книгу и поднялась. Проходя за кулисами, я увидела сеньора Росси, который что-то говорил сеньору Соланосу. Паолы видно не было.

Репетиция прошла спокойно. Паола так и не появилась, даже после её окончания. Когда она не пришла и на следующий день, я спросила Бьянку, куда она делась.

— А ты не знаешь? — удивилась Бьянка. — Её же уволили вчера.

Вот те раз! Сказать, что я удивилась, значило не сказать ничего. Паолу выгоняют за драку, а мне за ту же самую драку не делают даже устного замечания. Фантастика! Теперь я не обижалась и не возмущалась, слыша за спиной шипение — мол, эта ловкачка сумела окрутить режиссёра, чем теперь беззастенчиво пользуется. Я и сама, случись такое с кем-нибудь другим, именно так бы и подумала. А вот Паолу мне впервые в жизни стало жаль. Я вспомнила, как сама совсем недавно тряслась из-за угрозы увольнения, и от души пожелала ей благополучно устроиться на новом месте. Она, в конце концов, и в самом деле неплохая танцовщица. Правда, у Паолы, в отличие от меня, есть родичи, так что ей придётся немного легче, чем пришлось бы мне, но всё же…

Подружки Паолы, оставшись без предводительницы, стали вести себя потише, опасаясь задевать меня напрямую. Они отводили душу, разнося обо мне разнообразные сплетни, но от слухов ещё никто не умирал, и я относилась к этому спокойно. Посудачат и забудут. Хуже было, что и некоторые мои прежде добрые знакомые, та же Луселия, теперь явно старались держаться от меня подальше. К счастью, Бьянка к ним не присоединилась, так что, по крайней мере, одна подруга у меня осталась. И я тешила себя надеждой, что со временем всё как-нибудь утрясётся.

Зима прошла, наступил март. Солнце стало выглядывать чаще, на улице заметно потеплело. В начале месяца мне исполнилось восемнадцать. По сложившейся традиции, девушка, у которой был день рождения, устраивала небольшой праздник для подруг, на который каждая приносила какое-нибудь угощение. Побаивались меня знакомые, или нет, но от приглашения не отказался никто. Я купила дюжину пирожных, Бьянка принесла бутылку вина, остальные тоже притащили кто кекс, кто конфеты, кто фруктов. Празднование было намечено на вечер воскресенья, я планировала надеть голубое платье и обновить белые туфли.

В воскресенье я с утра была у себя, проводя большую уборку перед приёмом гостей. Вообще-то я довольно ленива и прибираюсь от случая к случаю ровно настолько, чтобы не придиралась сеньора Софиантини. Но теперь я решила навести порядок как следует, а потому, пользуясь солнечной погодой, вымыла окно, вытерла всю пыль и взялась мыть пол, когда в дверь постучали. Не желая, чтобы вошедший топтался по свежевымытому полу, я подошла к двери сама и открыла.

На пороге стоял посыльный в форменной фуражке. В руках он держал большой букет красных гладиолусов и завёрнутую в серебристую подарочную бумагу коробку, перевязанную алой лентой.

— Сеньорита Баррозо? — осведомился посыльный.

— Да, это я.

— Вам посылка, — и посыльный протянул букет и коробку мне.

Я приняла их, чувствуя изрядную растерянность. У меня не было никого, кто мог бы прислать мне подарок на день рождения, а в том, что это подарок, сомневаться не приходилось: за ленту на коробке была засунута поздравительная карточка.

— Простите… Вы уверены, что это мне?

— Это улица Белошвеек, дом восемь?

— Да.

— Вы — Анжела Баррозо?

— Да.

— Тогда это вам.

— А вы не знаете, кто это прислал?

— Нет, сеньорита. На посылке не было обратного адреса. Да вы не беспокойтесь, всё оплачено.

Посыльный ушёл, а я всё стояла, глядя ему вслед и даже от растерянности забыв поблагодарить за доставку. Наконец я вернулась в комнату, положила довольно тяжёлую коробку на стол и занялась цветами. На ум пришли букеты, которые я получала в конце осени и начале зимы. Потом я решила, что их присылал сеньор Коменчини, но сегодня усомнилась в этом. Коменчини мёртв, и даже полиция отстала от меня, поверив наконец, что я не имею отношения к его смерти. Так кто же продолжает дарить мне цветы? И на этот раз не только цветы…

Карточка была дорогая, с золотым обрезом и золотой же надписью "С Днём Рождения!" Я раскрыла её, но внутри, там, где обычно пишут поздравления, ничего не было. Пышный бант на коробке легко развязался, я развернула бумагу, сняла крышку и несколько листов смятой папиросной бумаги, предохраняющей содержимое.

Под бумагой обнаружилась бутылка шампанского и шесть высоких изящных бокалов. Я вытащила бутылку, мимоходом поразившись, какая она холодная, словно коробка была наполнена льдом. Шампанское было дико дорогое, лучшей марки, знаменитого года. Никогда не пробовала шампанского. При жизни папы меня вином не угощали, считая, что я ещё маленькая, а после его смерти мы с мамой такого удовольствия себе позволить уже не могли. Потом я занялась бокалами, отметив про себя, что их ровно столько, сколько будет гостей сегодня вечером. На щелчок ногтем по краю бокал отозвался певучим звоном, окончательно убедив меня, что передо мной хрусталь. Я думала, что это всё, но оказалось, что на дне, под хрустальным набором, лежала книга: сборник стихов Хорхе Барони, моего любимого поэта, в переплёте тиснёного сафьяна, на дорогой бумаге с серебряным обрезом, с изящными виньетками и гравюрами работы Винсенте Торрези. Повертев книгу в руках, я заметила, что на корешке красуется небольшой вензель "АБ".

Сколько же на это всё ушло денег? Богатый у меня поклонник, ничего не скажешь. После истории с сеньором Коменчини подарки стали настораживать, однако Коменчини не таился от меня, наоборот, навязывался. Этот же даритель всё сделал так, чтобы проследить источник подарка было невозможно. Так что же делать? Выбросить? Жалко. Отдать кому-нибудь? Я посмотрела на запотевшую бутылку. Попробовать шампанского очень хотелось. К тому же мой таинственный поклонник ещё ни разу не вышел за пределы допустимого приличиями. Цветы, вино, книги, как бы дороги они не были, ещё ни к чему не обязывают, это не предметы туалета и не драгоценности. И я сдалась. Бутылка и бокалы заняли почётное место на комоде рядом с фруктами. В моей убогой комнате они выглядели чужеродно, но и вся остальная посуда, собранная участницами будущего застолья, была весьма пёстрой. Тарелка с отбитым краем соседствовала со стеклянным блюдом и фарфоровой дощечкой, на которой, вообще-то, принято подавать в конце обеда сыр, а я положила нарезанный кекс. Пить красное вино мы собирались из стаканов и фаянсовых кружек, а яблоки, груши и сливы разложили в суповые тарелки.